СНЫ КОМАНДОРА

нуждались и могли заниматься любыми делами, но только в пределах самого дворца без права выходить за его пределы.
Николай Резанов, продолжил составление словаря японского языка, который он начал еще во время плавания, используя возможность общения через переводчика с японцами, которых везли на родину. Здесь он привлекал для составления словаря слуг и гейш, которые создавали  приятные условия пребывания камергера во дворце. Гейши развлекали посланника и мило улыбались статичными лицами-масками, ненавязчиво сглаживая одиночество посланника.
Стало привычкой пригласить одну из гейш к себе в покои и, пользуясь тем, что жрицы любви и общения были хорошо образованы, расспрашивать их о предметах окружающих и записывать значение самых разных слов, сопровождая звучанием японского слова по-русски и иероглифами, которые старательно вписывали в текст гейши. Вся тетрадь была исписана не ровным почерком Резанова с оригинальными вставками иероглифов, вписанных руками женщин-японок. Все это происходило в милой, уединенной обстановке.
Каждый вечер, в один тот же час в углу опочивальни тихо, практически беззвучно появлялась гейша. Босая, в необыкновенном наряде и прической, с неизменной улыбкой виноватой рабыни, она скользила от входа вдоль стены, и беззвучно садилась на циновку, поджав ноги,  смиренно сидела, опустив голову, и ждала. Если хозяину спальни хотелось нежности и ласк, то по первому зову гейша вставала и, скинув халат, ложилась рядом, все также улыбаясь, замирая и легонько поглаживая руку мужчине. В ответ на внимание со стороны хозяина дарила несмело ласки, исполняя женский долг. Чуткая ко всякому сигналу обслуживала нежно и исчезала, как только чувствовала, что она уже мало интересует мужчину.
Если же хозяин был не в духе и никак не проявлял интереса, гейша, отсидев срок достаточный для того, чтобы мужчина уснул, бесшумно вставала и уходила, не издав даже шороха.
Поражало на первых порах, что в макияже все гейши были на одно лицо, и Резанову долго не удавалось определить, сколько всего японок приходят к нему. Но со временем ему удалось научиться различать девушек, и одну из них он  выделил. Когда эта девушка осталась с ним наедине, начиная с ней уже привычный разговор о названии предметов, Резанов спросил её об имени.
– Айко − улыбнувшись, ответила девушка.
–  Моё имя – дитя любви, – объяснила она Резанову жестами.
Теперь Резанов ждал Айко с возрастающим нетерпением и они мило общались. Общение носило  спокойный и трогательный характер. Мягкость девушки, её обхождение были приятны, и Резанова тянуло к ней. Очень скоро он попросил, чтобы только Айко приходила к нему. На его просьбу японцы отреагировали быстро, – Айко вовсе перестала появляться в доме. Очевидно, что личные привязанности здесь не приветствовались.
Николай Резанов, будучи мечтателем, представил себя уже в роли посла в Японии, ибо такая жизнь ему была очень по нраву. Не доставало, конечно, в настоящий момент общения с детьми и близкими, но это можно было исправить после заключения договора с японской стороной.
Эти мечты нельзя было назвать значимыми планами. Это были просто желания, которые, тем не менее, могли быть осуществлены, так как  близость Камчатки и Русской Америки позволяла успешно руководить торговлей в этих дальних от России местах.
В эти дни Резанов больше всего общался с Георгом Ландсдорфом.  Он высоко оценил образованность немца, его  неутомимость в делах, знание основных европейских языков и латыни, увлеченность многими науками и широкие познания в медицине. В тиши дворца, вечерами они говорили о перспективах заключения договора с японцами и о дальнейших планах развития отношений с этой отгородившейся от мира страной. Казалось, что теперь после того как их приняли официально и со всеми почестями поселили в городе, вопрос торговли должен был решаться только положительно. А иначе, – какой был смысл содержать достаточно многочисленную миссию и не давать скорого ответа?
На упреки Макара Ратманова и неодобрительное молчание Крузенштерна после первой встречи посланника с японским чиновником, когда заносчивый ответ, показалось, покоробил японца, Резанов теперь мог ответить тем, что с этими узкоглазыми нужно говорить как можно жестче. Они силу понимают и пусть помнят, − какова Россия и что представляет собой в сравнении с этой великой державой островная Япония, которую порой волна океанская может в некоторых местах чуть ли не перехлестнуть поперек.
На эту тему говорили с Ландсдорфом. Умный немец молчал, слушал говорливого камергера, удивляясь его неизвестно чем вскормленной гордыни и уверенности, что он так значим здесь на чужом берегу, среди народа, даже языка которого они не понимали совершенно.
В то же время, видя, как встретили миссию, какие знаки внимания и обхождение были предоставлены, Ландсдорф ждал с некоторым любопытством развития событий. Его смущал  несколько разгульный образ жизни посланника и его ближайшей свиты, долгие, порой глубоко за полночь застолья в окружении представленных к ним во дворце женщин. Обнаружились пагубные наклонности посланника, его стремление к сладострастию и унижению подчиненных ему людей, его неопрятность в одежде и порой, выходки, которые вызывали недоумение и смех японцев. Ландсдорфу показалось, что японцы, вероятно, специально создают такие условия проживания для посольства и теперь только наблюдают, как поведут себя гости в такой «золотой» клетке. Было совершенно ясно, что вся информация о событиях передавалась переводчиками, слугами и гейшами, людьми с улицы своему начальству. И здесь возникала угроза того, что подобное распущенное поведение может негативно сказаться на решении основного вопроса миссии.
Георг Ландсдорф попытался изложить Резанову мысли о своих опасениях.
− Вы делаете мне замечания, о том, как стоит себя вести посланнику императора?! − отреагировал Резанов.
– Извините, я не делаю замечания Вам, я просто думаю, что от поведения членов миссии зависит то впечатление, которое мы производим на японцев, − ответил Ландсдорф, понимая, что этот разговор к добру не приведет.
− Вздор! Я думаю, Вы преувеличиваете! В конце концов, ничего особенно предосудительного мы не делаем, − самоуверенно ответил посланник.
Характер поведения миссии и то, как велись переговоры, безусловно, оказывали своё влияние на их результат.
Сложности государственного управления Японии, о которых были несведущи в России, состояли в том, что император, проживавший в Киото, не имел реального влияния на принятие решений. Все основные вопросы государственного управления были сосредоточены в руках воинственного совета сёгунов Токугава. Поэтому письмо, адресованное японскому императору, было в данном случае совершенно бесполезно: сёгун, возглавляющий совет, его получить не мог, а передавать императору письмо было совершенно бесполезно.
В то же время в Японии в данный момент продолжал действовать принятый много лет назад строжайший закон об изоляции страны от внешних отношений: запрещалось, как принимать иностранные суда в японских портах, так и направляться самим японцам для торговли в другие соседние государства.
Утешало лишь то, что удалось же когда-то Адаму Лаксману заключить договор, позволяющий одному российскому торговому судну один раз в год заходить в японский порт и производить обмен товарами.  Этот факт, так и остался лишь договором на бумаге и японцы вскоре поняли, что со стороны России пока нет достаточной государственной потребности в торговле с Японией, до которой просто пока не «дотягивались руки» огромного государства, ведь на востоке у России не было крупного порта и какой-либо военной эскадры.
Пока посольство предавалось праздности во дворце на корабле моряки были заняты налаживаем такелажа, штопаньем парусов, ремонтом на судне. Все необходимое для жизни, питания команды и ремонтных работ доставлялось на борт безотлагательно и бесплатно японцами. Казалось все идет в направлении благополучной развязки.
Распорядок на корабле во время пребывания в Японии описывает Герман Левенштерн:
«В 8 часов все на «Надежде» встают и являются к чаю и кофе. После чая до 11 часов каждый занят рисованием, писанием, черчением, переводом, обучением…. Только иногда тишина нарушается обменом мнениями и разговорами. Когда свистят «шабаш», все идут на палубу. Эспенберг дает уроки фехтования, учит прыгать и перепрыгивать через веревку. Это моцион для каждого. В час мы садимся за стол. В 3 часа все опять прилежны, и все работают до чая. После чая занятия не регулярны. Мы вынуждены слушать музыку, пение, шум и игра в карты тормозят усердие. После ужина все исчезают один за другим и в половине 11 все уже спят..»

И вот, наконец, в марте прибыл сановник из Иеддо*.
              *Иеедо – так в те времена назывался Токио.

В один из дней более двадцати чиновников прибыли для сопровождения посла в дом губернатора для оглашения долгожданного решения. Здесь же были представители губернатора с почетным караулом. Вдоль улиц, по которым шла процессия, были выстроены военные. Посланнику российского императора был предоставлен шикарный норимон*, который несли восемь носильщиков. В норимоне восседал камергер Резанов, исполненный высокого достоинства. Остальные члены посольства шли пешком.  Окна и двери домов на улице, по которой шла процессия, были завешены разноцветными материями, чтобы из домов ничего не было видно. Улицы при этом были абсолютно пустынны.
*Норимон – носилки в виде паланкина для переноски знатных особ.

Ответ, который огласили в доме губернатора, оказался  неожиданно неутешительным даже для местных японцев, которые уже свыклись с присутствием российского корабля и строили планы сотрудничества при приемке грузов из России. Многие даже взялись учить русский язык, надеясь найти хорошую работу переводчиков, когда товары из России станут поступать в Японию.
В ответном письме японский император указывал, что  крайне  удивлен прибытием русской миссии, принять посольство он не может, торговли не желает  и просит, чтобы русский корабль покинул Японию, так как его страна уже двести лет следует строгому закону, предписывающему полный запрет  на торговлю или иные отношения с внешним миром.
Для возвращения на родину предлагалось снабдить корабль продуктами питания и всем, что необходимо.
Японцы в самом начале переговоров знали о намерении посольства Николая  Резанова закрепить на правительственном уровне принадлежность России всех островов Курильской гряды и Сахалина, на том основании, что эти острова были открыты российскими купцами-мореплавателями.
В «Атласе Российской империи», изданном в 1796 году Российской Академией наук, который был доставлен посольством камергера Резанова в Японию в качестве подарка, все Курильские острова и Сахалин рассматривались как принадлежность России. Об этом говорилось и в посольских документах, адресованных японскому императору. Но совет сёгунов, зная, что Россия отвлечена на западном направлении и не располагает на Востоке достаточной военной мощью, решил ответить отказом на предложения торговли и