частые вопросы. «Кем ты хочешь быть?» - «Никем». «На кого хочешь учиться?» - «Вообще не хочу ни на кого». «Чем же хочешь заниматься?» - «Понятия не имею, но чем-нибудь подальше от всех, от всего, желательно в одиночестве, чтобы меня оставили, наконец, в покое». Разумеется, никто никогда не слышал от меня подобной откровенности на такого рода вопросы, которыми всегда мучают подростков. Вслух я лепетала нечто правильное (про творчество, про литературу), что всех устраивало. Лишь дома отмалчивалась, чем вызывала жуткий родительский гнев.
- Что ты себе думаешь? Надо уже решать, куда поступать! – кипятились они. А я молчала. Сказать правду было равносильно подписанию себе смертного приговора – они с воплями бабуинов забили бы меня примером любимой невестки до смерти.
Иногда мать справедливо напоминала, что раз я так увлечена кино, почему бы не подумать о ВГИКе, о киноведении?
Меня от этих разговоров разбирал смех. Ведь что такое ВГИК? Это разумеется, не МГИМО, но куда круче, чем МГУ или медицинский институт, которые и то под силу только вундеркиндам – детям маминых знакомых, и великим – например, жене моего брата Лерочке. Куда ж мне-то со своим рылом соваться? Я абсолютно искренне так думала и честно не понимала свою мать с её внезапной верой в меня, в мои несуществующие способности. Поэтому смеялась:
- Я? Во ВГИК? Ма, ты серьёзно?
- А что такого? – недоумевала та.
- Да кто же меня – меня! – туда примет?
- Надо как следует подготовиться!
- Хватит уже, сейчас умру от смеха, - мрачно произносила я, резко прерывая смех, заканчивая бессмысленный разговор и подозревая, что она всё же надо мной издевается. «Я – не Лерочка, куда мне рыпаться», - в моей голове господствовало уже привычное самоуничижение.
- Не понимаю! – возмущалась мать, всплёскивая руками.
Любопытно: на самом деле не понимала или валяла дурака?
Я окуклилась, ушла в себя и сосредоточилась исключительно на выживании и хорошей учёбе. Обязана приносить домой отличные отметки? Нате, подавитесь! Мне самой ничего не нужно, вот ваш корм, ваши вкусняшки, жрите!
Девятый класс, целый год – маленький (большой?) ужас моей жизни. Я тот период очень плохо помню. Как-то фрагментарно. Утро, темень, холодно, транспорт (опять транспорт; идиотка – сама себе устроила, самоубийца!), занятия, страх, усталость, головная боль, дорога домой. Дома – уроки, уроки… Вечер - немного почитать, спать. Кажется, я даже в кино тогда не ходила. Ни с какими подружками не встречалась: с прежними общение поневоле прервалось, а с новыми одноклассниками, как и решила, не строила близких отношений и не вливалась в компании.
Меня совсем, абсолютно, фатально перестали интересовать мальчики, юноши. Это в пятнадцать-то лет! Но мне было по фигу всё, кроме отметок. В голове помещалось только «оценки-мама-выдержать». Иногда молнией проскакивало «провались всё пропадом, хорошо бы сдохнуть!».
По мнению специалистов, с которыми я обсуждала тот период спустя тридцать лет, это было явное начало депрессии. Наверно, так. Потому что в том возрасте такое состояние мыслей ненормально, противоречит здоровой природе.
Дома я не чувствовала тепла и любви от родителей, напротив, они отдалялись от меня, как мне казалось, из-за того, что я не выдерживала конкуренцию с невесткой.
Учиться хорошо мне стало трудно, потому что голова совсем плохо работала. Но, прилагая огромные усилия, и с помощью по математике от самой умной одноклассницы (везло же мне всегда на хорошие отношения с умницами!), я смогла оставаться в числе лучших учениц. Как же я старалась! Но это все равно не делало меня любимой в собственной семье. Стань я троечницей, меня бы точно сжили со свету. Это я хорошо понимала, и мне нужны были проклятые «пятёрки», что превратилось в вопрос жизни и смерти.
До сих пор регулярно снится школа, контрольная по математике или физике, и я ору во сне от ужаса. В сновидениях мне снова пятнадцать, и забота у меня лишь одна: спастись от экзаменов. Смешно в моём возрасте? А мне бывает вовсе не до смеха. Видимо, уже никогда не смогу отделаться от «дежурного» кошмара.
Мои бывшие одноклассники из той самой школы! Если вы удивлены, читая эти строки, потому что видели тогда обыкновенную девушку, которая временами даже улыбалась, то хочу признаться: я успешно исполняла номер, хоть и не ходила на актёрские занятия. На самом деле, улыбаться мне вообще не хотелось и ничего меня не интересовало из того, чем вы занимались и к чему искренне пытались привлечь меня. Тогда, в девятом классе, я лишь притворялась живой и потому была очень далека от ваших приключений, придумок, проектов, постановок и веселья. Вы мне что-то рассказывали, я будто бы вас слушала, но мыслями находилась далеко, и всё происходившее мне было, как выражаются нынешние молодые, «фиолетово». Именно поэтому такое естественное «а помнишь?», обращённое ко мне, бессмысленно. Не помню. Не знаю. Не было для меня этого ничего, простите!
Так что же меня спасло в тот год, выброшенный из юной жизни? Наверно, просто инерция. Сколько ни силилась, так и не смогла вспомнить, что тогда было хорошего и радостного. Увы!
А теперь кое-что важное об отношении ко мне папеньки. Нельзя упускать, чуть не проскочила... Из его нынешних мемуаров узнала, что как раз приблизительно в то время (чуть раньше) у него случилось большое светлое чувство к некой машинистке в их редакции. Прям настолько чувство-чувство, что он чуть от любимой жены не ушёл. Сопоставляя некоторые факты из того, что тогда переживала сама, с прочитанным в мемуарах отца, сделала вывод: если бы он таки ушёл от нас к молодой красавице (по его словам, я её не видела), то, пожалуй, теперь представляю себе его отношение к оставленной дочери, ко мне, то есть. Скорее всего, он бесился бы от самого факта моего существования, не хотел бы лишний раз меня видеть, и не стало бы у меня папы в принципе. Возможно, его дикое тогдашнее раздражение мною в какой-то степени объяснялось в том числе его телодвижениями «налево». Я была досадным напоминанием о «долге», о том, что он с ног до головы повязан семейными узами, и некуда ему деваться. Чем не правдоподобная версия? Очень даже!
Возможно, закончившиеся ничем отношения заставили его перенаправить прерванный пыл на невестку. Уж больно его «колбасило и таращило»! А я оставалась всё тем же напоминанием, что он стреножен, у него жена на шесть лет старше и дочь-подросток, раздави её КамАЗ! Самому кавалеру только-только перевалило за сорок. Ну обидно же!
НОВЫЕ ОДНОКЛАССНИКИ
Как я уже писала, достойные оказались ребята. Многие очень способные, некоторые даже талантливые.
Два года я наблюдала за ними всеми как бы со стороны. Не влезая ни во что, не принимая участия ни в чём, хотя как раз в той школе можно было бы развернуться во всю мощь моей в прошлом деятельной натуры и что-нибудь «замутить». Таких «мутил» у нас была треть коллектива, и моя некогда неуёмная энергия пришлась бы очень к месту. Но в том-то и штука, что из шарика вышел весь воздух. Или его прокололи, и он лопнул. И момент прокола известен. Это тот миг, когда я обнаружила, что новая школа – такое же шкрабистое и противное место, как и почти все (или все?) прочие советские школы, а в чём-то намного хуже. Даже много, в чём. Как же я хотела вернуться обратно на Бутырку! Как плакала дома тихонько вечером в постели, сожалея о своей глупости и неуёмности, из-за которых влипла в авантюру! Но ситуация была непереигрываемая: капкан захлопнулся.
Утешало лишь то, что вокруг в классе были ребята, рядом с которыми я чувствовала себя спокойно. Я их не боялась, моя паранойка покинула эту тему, вполне комфортно расположившись в других. Всё остальное стало слишком поганым, уже не до того. Или, может, потому что не вступала ни в какие отношения с одноклассниками, и нечего было бояться? Не знаю. Сейчас трудно сказать, до сих по размышляю об этом.
Итак, нормальные, хорошие были ребята, за которыми я наблюдала из «невозвратной стороны». Кажется, и они ко мне, такой, быстро привыкли. Есть слегка «долбанутая» девочка, старательная, учится хорошо, Соломон выделяет и хвалит её сочинения, ничего ей не надо, ничего она не хочет – ну и ладно!
А потом, получив отличный аттестат, я пулей вылетела из десятилетки и больше не возвращалась в это здание, не заходила, не желала помнить, старательно выковыривала из памяти эти «школьные годы чудесные». Отношения поддерживала кое с кем и постольку-поскольку. Мне не хотелось вспоминать старшие классы, меня они в этой школе ничем не порадовали и, кроме хорошего знания и понимания литературы, я ничего оттуда не вынесла. Может, и этого немало? Сдаётся мне, для того возраста недостаточно.
А, пожалуй, кое-что все-таки «вынесла»: окончательную и бесповоротную ненависть к совковой школе, к учителям ан-масс и к системе среднего образования в целом.
Что же касается сверстников…Забавно, из всего класса нашлась таки одна (назовём её Дуней) тогда девочка, теперь уже, как и я, пожилая тётка, которая после появления моих книг сделала вид, что всё обо мне знает от и до и взялась гневно меня обличать. В школьные годы Дуня ни разу не была у меня в гостях (я её не приглашала) и представления не имела о моей семье. Но, к великому моему сожалению, мы случайно встретились спустя много лет и какое-то время общались. У меня уже были муж и дочь, а одноклассница оказалось весьма привязчивой и умеющей втираться в доверие, такая милашка. Актёрское образование, что вы хотите! Дуняша была в образе удивительно ласковой, доброжелательной подруги, своей в доску, понимающей, нежной. Как потом выяснилось, многие об неё обожглись, а мне дорого обошлось моё «стороннее наблюдение» за одноклассниками – я мало знала, кто чего стоˊит.
Почти всегда мы встречались в моём доме, потому что своего у неё не было, и я её часто приглашала даже на семейные посиделки. А через некоторое время меня поставили в известность (бывшие же одноклассники), что наша Дуняша трубит на всех углах про всё, что происходит в моей личной жизни, со злобными комментариями и с множеством домыслов и лжи. У меня случился шок. От дома этой личности было отказано, что естественно.
Спустя долгие-долгие годы она снова нарисовалась после опубликования моих воспоминаний со своим бесценным и злобным мнением. В сущности, неудивительно: дама просто продолжила дело, начатое за двадцать лет до этого и внезапно закончившееся, когда ей, бедной, показали на дверь за длинный лживый язык, который надолго пришлось прикусить из-за отсутствия поводов. А тут – на тебе, моя книга! И несостоявшуюся актрису Дуню опять понесло в злобные фантазии.
Любопытный феномен: среди непримиримых критиков моих автобиографических книг большинство составляют те, кто меньше всего меня знал, кто почти или совсем не бывал в моей семье, но с апломбом утверждают, что знали всё про мою жизнь лучше других и даже лучше меня самой! А главное, ну никак не могли промолчать – их распирало. Среди таких есть ещё парочка бывших коллег – с ними я даже не приятельствовала! Но не смогли они смолчать, когда душа просила
