могло произойти. Все последующие дни роддом тоже не радовал, мягко говоря, но, если честно, было наплевать: я по маковку погрузилась в новые чувства, ощущения и мысли, плавала на волнах окситоцина, даже несмотря на то, что почти сразу у меня начались маститные неприятности. И тем не менее…
Я летала по небу! Мне хотелось кричать на весь мир от восторга примерно такое: «Я родила самую прекрасную дочку в мире! Она будет самой счастливой девочкой на свете! И никто никогда её не обидит!» Считала минутки от кормления до кормления, когда приносили мою драгоценную принцессу. Пока смуглянка, кряхтя, сосредоточенно работала ротиком, я разглядывала её, трогала волосики, носик, бровки, тёрлась носом о её щёчки и нашёптывала ей на ушко разные глупости. Не знаю, как бывает у других, я даже не видела, что происходит на соседних кроватях, где такие же молодые мамы кормили своих малышей. Не смотрела, не помню, не в курсе. Видела только мордочку моей крохи, поэтому до сего дня помню каждую её складочку, изгиб хмурящихся от тяжёлого труда бровок и огромные, совершенно космические, чернющие глаза. А какие смешные малипусенькие ушки!
Как же мне каждый раз было жаль отдавать её медсестре! Так хотелось, чтобы оставили со мной! Но этого было нельзя. Я тосковала, когда детей уносили. И приставала к сёстрам с вопросами про то, как она там живёт без меня, за стенкой, в «детской». Волновалась ужасно!
Скорее хотелось домой, в мою безопасную «норку», где всё уже готово для доченьки, где я, как курица, нависну над ней, буду кудахтать и охранять её бесконечную вечность. Никогда не предам и не разлюблю!
ПРОЗРЕНИЕ
Пожалуй, именно в те дни, прямо в роддоме, началось моё осознание фатального непонимания матери, длящегося по сей день (ибо поводов в последующие за рождением Алисы двадцать три года, до самой своей смерти, мама накидала более чем). Сразу задумалась над тем, что если каждая мать чувствует то же, что я после родов, то почему и когда происходит слом, и такенных размеров любовь уменьшается, тает до ничтожной капли, которая потом вообще высыхает? Что должен натворить маленький ребёнок, если он становится матери неприятен или начинает играть роль надсадного раздражителя, а не источника счастья и радостей?
В роддоме «родилась» и моя первая системная ошибка – исходить из того, что любая мать чувствует в точности, как я. На ошибке построилось много неверных суждений, позже беспощадно разбомблённых фактами и прозрениями. Но всё равно это была серьёзная и важная подвижка моего сознания. Дальше, сбиваясь с пути, заходя в тупики и спотыкаясь на колдобинах, я всё же двигалась из заблуждений, иллюзий и мифов в сторону реального положения вещей и понимания сути.
И вот, что я поняла к сегодняшнему дню в итоге многолетних размышлений. Для меня есть очевидная и проверенная истина: материнская любовь, если она настоящая, а не только словесная, не подвержена никакой коррозии ни по каким причинам. Задавала себе вопрос: что должна натворить моя Алиса, чтобы я отвернулась от неё? Вот, к примеру, превратилась бы моя красавица в некую помесь Сталина с Гитлером. Я ужаснулась бы? Не то слово! Скорее всего, не смогла б это пережить. Но, если бы пережила, не отвернулась бы от неё всё равно. И прекратить любить не сумела бы, потому что чувство к ребёнку кардинально отличается от любви, например, к мужчине, которая вполне может быть уничтожена глубоким разочарованием и потерей уважения.
Пожалуй, вот оно, основное: можно вдруг разочароваться в своём ребёнке (наверно, это больно и трагично), можно, допустим, перестать его уважать (имеется в виду только совсем взрослое дитя, совершеннолетнее). Но прекратить любить? Как это?
В том-то и штука, что будешь корчиться от боли и страданий, но продолжишь любить. И закроешь от всех собой, если понадобится. И спрячешь, если будут искать. И на людях, перед миром, всегда встанешь за дитя – до драки, до войны, до последнего. Каким бы ни стал твой ребёнок – это твой ребёнок. То самое существо, которое лежало у тебя на руках, упираясь лохматым затылочком в сгиб локтя, крохотными пальчиками сжимало твой мизинец, доверчиво глядя неземными глазками прямо в душу. И всё, что вылепилось из этого малыша, твоя заслуга или твоя вина на сто процентов. Его победы – это и твои победы в том числе, его косяки – твои косяки, и не думай отмазываться! Пиши на себя жалобу, если что-то не нравится. А любовь? Любви нет дела до косяков и побед. Абсолютно никакого!
Придумался какой-то жуткий пример про Сталина-Гитлера, а ведь мы говорим об обычной жизни обычных людей. Жизни, в которой никто не совершает ничего чудовищного, в худшем случае ляпает ошибки, оступается, а чаще всего просто делает по-своему, живёт по собственному разумению, потому что уже взрослый, имеет свою голову и своё представление обо всём. Отличное от родительского. Это повод отказаться от ребёнка? Повод его возненавидеть и предать? Повод публично «вспомнить», что с самого роддома он был, оказывается, чудовищем? И со смаком пестовать свои страдания с того дня, когда «это» родилось. Да ещё исподтишка подличать у него за спиной, делать ему осознанные гадости, развязывать полномасштабные военные действия и пытаться уничтожить, если не физически, то хотя бы морально. Что-то немыслимое, кошмарное и античеловеческое виделось мне в этом. Поначалу.
Теперь не так, просто прежде я исходила из «системной ошибки»: любая мать обожает своего ребёнка. Если допустить, что мать может вовсе не так уж любить дитя, что для неё в жизни есть вещи, куда более важные и нужные, а ребёнок вообще досадное недоразумение, помеха и не ко времени, то всё тут же становится на свои места, делаясь логичным и естественным. Вопросов больше нет.
Любовь к ребёнку – лично для меня – безусловна и постоянна. Именно она делает маму (и папу) тем, кто при любом раскладе будет на его стороне, до конца своей жизни его тылом, где его всегда примут – любого, даже блудного, укроют, пожалеют, защитят. Но это в моей вселенной, где родительская любовь нечто естественное и неизменное. А есть другие вселенные, их немало, они довольно разнообразны. В каких-то любовь к мужчинам намного важнее для женщины, чем ребёнок (Медея). В других – работа и творчество затмевают материнство (Цветаева). Вариантов много, бывают комбинации. И всё бы ничего, каждая тварь имеет право на существование, лишь одно недоумение: зачем рожать?
Штука в том, что материнство диктует вполне определённые действия, без которых ребёнок не может вырасти ни здоровым, ни счастливым. Поскольку речь о гомо сапиенсе, а не о сусликах, то подразумеваются не только еда и тепло, но и масса прочих составляющих, связанных с психологией, сознанием, моралью. Не можешь обеспечить всё, что нужно маленькому человеку, не хочешь на это «тратиться» - не рожай, всё просто. Родила – будь любезна выполнять свой долг в полной мере.
Нельзя заставить любить – никого и никогда, не надо даже пытаться, бесполезно. Но есть понятие долга. И родившая женщина очень даже должна. Повторюсь: не только кормить и греть, чтобы сохранить физическую жизнь. Мы – люди! Нам требуется куда больше, чтобы выжить и вырасти здоровыми физически и психически.
Сначала родители обязаны обеспечить ребёнку полноценное и счастливое детство, а когда он вырастет, не должны мешать ему жить, не должны противостоять его планам, ломая его представления о том, как он хочет реализоваться. Теперь их задача быть любящей поддержкой, не более. Взрослая жизнь каждого человека – только его дело. И если любите, то переживаете и за взрослого «ребенка», всегда готовы дать совет, если он просит, но не мешать и не вмешиваться при этом. И так до самого конца, пока бьётся любящее родительское сердце. Когда ваши дети знают, что всё это есть, их жизнь складывается намного успешнее.
А уж рожать для того, чтобы реализовывать свой нарциссический потенциал, используя ребёнка в качестве компенсации комплексов или бачка для слива негатива – вообще преступление. Как и заводить детей ради конкретных материальных целей – для получения квартиры, например, или денег. Это тоже преступление. А совершающие преступления должны быть наказаны. Вот такие законы в моей вселенной.
Ребёнок любит мать по умолчанию, любит всем сердцем, инстинктом и сознанием. Изувечить его психологически именно матери ничего не стоит! Не особо напрягаясь, иные женщины создают душевных гуинпленов, которым при всей внешней нормальности надо прилагать огромные усилия, чтобы выжить в этом мире. Но такой гуинплен к нему не приспособлен, потому что с самого начала не получил необходимого от главного человека своей жизни. Наоборот, мать отобрала у него защиту, будто содрала кожу. А ведь дальше ему надо как-то выживать освежёванным, да ещё с навязчивой мыслью, которая всю жизнь не выходит из головы: «Я зря родился на свет, меня не должно быть».
По себе знаю: как бы потом ни распорядилась судьба, даже если в итоге всё сложилось благополучно, какая бы терапия не была пройдена, эта мысль никогда уже не уйдёт – она слишком глубоко утоплена в сознании, стала самой твоей сутью.
Если же пуповина не перерезана, когда ты взрослый, и мать продолжает разрушительную работу над твоей личностью, то дожить до своей естественной кончины в старости становится проблематично. Уж слишком соблазнителен тот самый «единственно правильный» выход, который придуман ещё в отрочестве. Кнопка моментального отключения всей боли – спасение ценой жизни. И это следствие «простой» материнской нелюбви.
Однажды меня спросили – что хуже: материнская нелюбовь, длящаяся годы и десятилетия, или сиротство без матери с самого начала? Долго думала… И пришла к выводу, что первое всё-таки хуже. Во втором случае у человека, при всей горечи его положения, есть шанс прожить полную и счастливую в итоге, жизнь, а в первом, по моему мнению, он никогда не будет до конца счастлив, даже при полном внешнем благополучии.
Прямо в роддоме я поклялась себе, что главная моя цель – счастье дочери. Она должна расти в радости и покое. Моя задача – оградить её от ужасов этого мира. Знаю: то была не совсем правильная установка травмированного человека. Но иначе, видимо, у меня и быть не могло. Обожая свою малышку, я думала только, как сделать так, чтобы ей никогда не стало в детстве так же плохо, как было мне. Уберечь её от этого кошмара любой ценой!
Вспомнила рассказ матери, как они с отцом сразу после моего рождения обсуждали цифры статистики и радовались, что новорожденной дочке (мне) будет легко поступить в институт, потому что в том году родилось мало детей, был какой-то пик минимума рождаемости. Ух ты! И я поклялась, что никогда не устрою дочери никаких пыток – ни с учёбой, ни с выбором увлечений, ни с выбором профессии; мне плевать, какая нынче рождаемость и тем более чихать на институт – до него ещё семнадцать лет, вечность! Надо, как минимум, вырастить здорового и счастливого человека, а уж она сама решит, что делать – в институт идти или стихи сочинять.
