учетом фонаря на столбе и окна из своей комнаты; расставался с ней - с молитвой и крестным знамением от вражеских происков; проверил противоугонную сигнализацию - заверещала она во все легкие, к счастью, не вызвав переполоха в среде занавесок на желтых квадратах, - за ними - несчастным - и в голову не могло придти - кто хозяин хозяйки этой тревоги, - иначе бы - столпотворение, и как знать, быть может, ночное автомобильное членовредительство, порожденное греховной завистью, проявляющейся даже и в строгой монашеской жизни, даже на Афоне, потому что всякий человек - слаб, и путь его к святости - тернист... и возможен ли он, вообще, в современных условиях?..
Дверь открывал Вячеслав своим ключом, громко шуршал пакетами, - зря старался, - родненькие его, там, сидели с единым понуро-перепуганным взглядом на двоих, - дед был мастак по нагнетанию страшилок (и какой из него сторож, его самого охранять и охранять!). Подле голубого заварного чайника желтела и причина - швейцарские часики; Вячеслав подвалил к ним (к ним!) содержимое из пакетов; дед уронил под ноги продолжение речи, а конец ее и вовсе потерял за охапками воздуха, внезапно нашпигованного пряным изобилием, - как рыба, тянет жабрами воздух из воды, тянет, а вытащи ее на берег, в атмосферу, начнет задыхаться, и оттого! чего ей так не хватало совсем недавно.
Все же дед выудил нечто членораздельное из водоема своих мыслей: "Что это, откуда?, - и, надо сказать, не самое удачное, - ты кого-нибудь убил?" "Ага! - самодовольно буркнул Вячеслав, - Абрамовича, на большой дороге, ты бы лучше браслет подогнал по размеру, чем языком молоть что ни попадя!" "Славик!" - укоризненно-обреченно прошептала бабушка. "А чего он, опять!" - отмахнулся от деда Вячеслав, прошел в свою комнату, к окну, - красавица - "семерочка" подавляла рубиновым совершенством бледнолицых собратьев; возвернулся помягчевшим: "Отпевали богатенького, вот и отблагодарили за труды, батюшку и меня..." "Вот видишь, - радостно запричитала бабушка, - вот видишь! Я и говорю, не может, Славик, позволить недостойного, увидишь, он еще епископом станет, - притаила дыхание с очарованием для будущего, - или еще повыше... аж страшно подумать!.." "А я что, - дед тоже не прочь был приладиться к ее оптимизму, - себя бы не убил, грехом каким, - а браслетик на два элемента убавлю, в самый раз будет, я его руку знаю..."
Дед, покряхтывая, опустил в себя пару рюмок; бабушка, сладостно, пригубила, закрыла глазки; Вячеслав только закусывал за присутствующих и за тех, не могущих пока собраться за одним столом: за тетю с мужем, за маму с отчимом и новым братиком... спохватился: "Надо в Полтаву позвонить! - закинул ногу на ногу.
И вот что услышали его родименькие на обоих концах провода, и многое такое, из чего так и не все, и не всё - поняли...
"Привет!.. Узнала?.. Здоровье хорошее... Дед пьет "Юрия Долгорукова", намазывает черную икру на булку с вологодским маслом, она - испанское, или итальянское, но настоящее, севрюжкой горячего копчения закусывает (и это было - сущей правдой!). Куртки не высылай... оставь братику... подрастет... потому, что она провинциальная... у вас других не может быть... не волнуйся... я сам себя одену, как следует... не торопись, говори сколько требуется... летом сам приеду... на своей семерке... напиши, что привезти всем вам... я серьезно разговариваю, - он протянул трубку к уху бабушки, увлеченной жевательными движениями, - она лишь пролепетала: "У меня нет слов!", - а дед и того короче: "И у меня..." - постараюсь вам помочь... я не шучу... целую!.."
"Семерочка" блистала удвоенным совершенством: и под луной, и под серебряным светом фонаря, - наползающие друг на дружку тени, включая иномарочные, незыблемо блюли ее пространственные интересы.
Вячеслав проваливался в небытие, и просыпался в моменты тапочных переездов деда мимо двери на кухню за порцией чего-нибудь вкусненького, замирающего на бабушкин пересушенный хрип: "Лимонадику прихвати, лимонадику..." В ночи, громко они чавкали, сытно, - осуществлялась бабушкина мечта досрочно: подрастет внучек - заживут они... И Вячеслав отнимал голову от подушки, гордился... А часы медлили, и рассвет запаздывал, и все из-за того, что какому-то бестолковому, облеченному государственной властью, из года в год приходила на ум одна и та же - совершенно нелепая, необоснованная мысль перехода на зимнее время, - ложились люди затемно, просыпались - аналогично, и к чему эта временная катавасия?..
Наконец-то дед заварил кофе, он тоже собирался пораньше в очередь к городской администрации; Вячеслав не выдержал плана медленного погружения стариков в действительность, вызвался подвезти его: "... на своей..." Бабушка еще спала, и потому дед уткнулся в мысленный тупик одиноко, с запуском растопыренной пятерни в обратном направлении: от затылка к переносице, как бывало в минуты особенных треволнений, и... молчаливо.
Усаживался он, и собирался вывалиться из машины немощным кулем; Вячеслав сжалился: "Нацепи очки, - протянул ему бумаги, - посмотри, не убил, не украл - всё законно!"
Дед пролистал их слепо, трясущимися руками закрывал за собой дверцу. "Ничего, - припомнил Вячеслав лихие комментарии аса-водителя, - проморгаешься!" - и рванул с места так же: с визгом, с пробуксовкой, с дымком, - но дед - не обернулся.
Туда, сюда, вокруг - ездил Вячеслав, на ровных, безлюдных участках выжимал до ста сорока километров в час, но желтая лампочка, требующая заправки, не зажигалась, а ему хотелось - подъехать к колонке, заглушить двигатель, подтянуть "ручник", выйти, обязательно прихватив с собой ключ зажигания (поучительные бывали сюжеты с ротозеями), внимательно осмотреться, постучать увлеченным ботинком по переднему скату, не торопясь, с осознанием полноты собственного достоинства подойти к окошку, расплатиться, вставить пистолет в горловину, обязательно всматриваясь в скачущие на табло цифры, ну... и так далее, как отчим... А если прокол?.. А в полном ли комплекте, инструменты, запаска?.. Он съехал на обочину, открыл багажник; в нем - тяжелая канистра с бензином, портфель с импортными инструментами, "sony" - "Боже! - спохватился он, - магнитола!" В "бардачке" нашел съемную панель, вставил, зажглись зеленые цифры точного времени (свободного - оставалось предостаточно), нажал клавиши, зазвучала музыка высочайшей пробы, - в такие минуты Вячеслав ощущал холодные мурашки между лопатками, - добавил громкости, подсадил девушку, доставил по адресу, отметив чрезмерную худобу в ее коленях, противоречащую нежным округлостям Ольги Липатьевны; не всегда молодость, - он согласился с собой, - наделена преимуществами, - не всегда... Ему, сейчас же, захотелось потискать Ольгу Липатьевну, и так натурально, что он чуть было не врезался в автомобиль под красным светофором, - впервые он предпочитал ее "живую": все его существо жаждало встречи с ней.
... в назначенное время, не разуваясь, он припал к ее коленям под розовым, прозрачным халатиком, от чего они тут же подкосились, а он, кажется, зарычал, и, приятно обомлевшая Ольга Липатьена, вытянулась подле кровати, не найдя сил даже на сантиметровые преодоления.
Позднее они переберутся на кровать, и Вячеслав будет путешествовать по ее телу: туда, сюда, вокруг - но живыми, горячими, молодыми руками, порождая в ней стоны изнеможения. "Ольга Липатьевна, - с жаром прошепчет он, - вы..." Она же ладошкой прикроет его ротик: "Оля, Оля я, и, ты... мы же договорились!" Он подчинился: "Оля, ты!" - и... новый прилив его безудержных сил...
Расставались нехотя, с учетом обывательских условностей: она - домой, в иномарке с персональным водителем, он - в ту же сторону, но в "семерке", - в храм к отцу Сергию.
"Конверт! - что-то запаздывал он, Вячеслав, сегодня с предварительными мыслями, - и сколько в нем?" Пришлось остановиться, чтобы выудить его, жирненького, из заднего кармана брюк, безжалостно подмятого... при таком-то содержании: в долларах, сотенными - две тысячи пятьсот! - от перемножения в уме на тридцать (по курсу), он почувствовал легкое головокружение, а точнее от скорого фантастического произведения пространства на время: около тысячи километров на июль?.. Да, пригрезилась ему, под цвет зелененьких, Полтава в дорожном знаке перед гаишным постом, за мягко опускающимся стеклом от легкого прикосновения к рычажку новенькой... иномарки (да, иномарки!) при правом повороте (ну не в этой же "семерке" - гнуться за рычаг и, потеть, вращая рукоятку).
"Вот бы отчим ахнул!.." - под этот всплеск эмоций и отчислил Вячеслав пять сотен на левую ягодицу, потому что была в том справедливость, частенько занимаемая отцом Сергием у Апостола Павла: "Если не работаешь, то и не ешь!" А он, Вячеслав, их "чесненько!" отработал.
А еще он припомнил отцу Сергию свои слезы у дверей трапезной после праздничной Пасхальной литургии: там разговлялись местные начальнички: сопливо христосовались, стучали бокалами, горланили пьяными голосами, а про него забыли, и он, единственно-несчастный, добирался морозной ночью до дому на своих двоих, натощак, проглотивший маленькую просвирочку после Причастия. Да за такое - можно было еще ополовинить правый карман, но, что-то в его сердце, неотчетливое, неясное выказывало сопротивление, и такое упорное, - и до конца поездки, - что Вячеслав смирился.
В затемненном, приглушенном храме еще витала фиолетовая дымка от каждения, теплилась одна лампадка: у храмовой иконы, но ее света хватало и на все внутренне убранство, и на бледные отсветы в заоконье. Поодиночке, шорохи возносились в купол, налипали друг на дружку, укрупнялись до критической массы и... ухали вниз - невидимо, но устрашимо.
Однажды Вячеслав заночевал в храме и, надо сказать, что, хотя и не столкнулся он тогда с гоголевским "Вием", но... набрался страха, к которому, нет-нет, да и возвращала память. Нечто подобное двинулось на него и сейчас, но - явное, порождаемое строгим, в лампадном отблеске, ликом Богородицы. Рука его самопроизвольно потянулась к карманам, чтобы вернуть уворованное (именно - уворованное!), но в ту же минуту отворилась дверь в канцелярскую, и яркий, оранжевый прямоугольник, метнувшись по полу, обнял сразу обе тени: отца Сергия и Вячеслава. "Наконец-то! - обрадовался священник, - уж и не ждал!"
Вячеслав перешагнул через порог, но не склонил, привычно, головы под благословение, а продолжил ручной крюк за поясницу, и обратно: из крюка в крюк под рясу.
Ловко пересчитались там денежки; призадумался батюшка (умножал на тридцать?), долго прояснял затуманенный взор на фигуре Вячеслава: "Ты раздетый?" "Я - в машине", - Вячеслав сознательно обошелся без глаголов, определений; к счастью (или по воле Божьей?), и отец Сергий не потребовал уточнений. "До свидания!" - сказал Вячеслав. "С Богом!" - батюшка никак не хотел покидать своей (математической?) зависимости.
На обратной дороге выползла чуть ли не на правую его полосу - ель: красавица - в дневном обозрении: высоченная, совершенно-пирамидальная; подарили ей дорожники деревянную жизнь к давнишнему новому году и, оставили к нынешнему, исходя, вероятно, из эстетических соображений (вопреки нормам и правилам), о
