Шум ветра

которую не захотят смотреть в зеркало даже собственные глазки, не говоря о чужих лупалах на денежных мешках, подобных Якову Наумовичу. Мама ей частенько говаривала: "Куй железо, пока горячо!" - но, патрон не железо, а склизкая тряпка: как ни стучи, все - глухо... А у Марины единственный козырь, да и тот как бы мнимый: как-будто бы она кое-что знает о причастности его к убийству Егора Тимофеевича, - она была свидетелем последнего их, особенного, скандала; она тогда - испугалась, и понятно, что не за себя, она - единственный свидетель мотива, и, если понадобится, конкретных слов типа: "Если ты не сделаешь, как мне надо, то пеняй на себя! - или еще покруче: не доживешь до утра!.." - и могла бы краешком глаза уловить вороненый ствол револьвера из заднего кармана убийцы.
Она - смогла бы и так за себя постоять, но все же надеялась - обойтись без крайних мер...
Она дозвонилась до патрона с тысяча первого раза, и сразу же наврала ему, не останавливаясь, с три короба: что успела съездить на Рублевское шоссе, что присмотрела домик, точь-в-точь, как на картинке, и, что поговорила со знакомым (знаменитым!) адвокатом о чистоте сделки купли-продажи по банковскому перечислению: так надежнее...
Старый хрен чего-то (понятно - чего!) не понимал, наконец-то - включился: почему Рублевское?.. да что, да как: да, главное, как прошла ночь? да где сейчас долговязый, чем занимается?..
Информативно, без эмоций... Он - в ванне, прикрытый на щеколду с этой стороны; был у жены, оставил два заявления: на развод и увольнение; не врет - явился в слезах, при двух чемоданах; сомнений - никаких!.. Ну что еще?.. У нее-то вопросы поважней будут: где гарантии?.. а если их не будет, то она готова развернуться назад, и обидеться так, что мало не покажется...
В самый неподходящий момент связь оборвалась; она же решила, что - все это проделки самого "урода".
А Яков Наумович же, не сумев вдунуть жизни во внезапно "омертвевшую" трубку, рассеянно подошел к окну, и... не меняя этой своей рассеянности, пронаблюдал за тем, как макушка фонарного столба полыхнула бенгальским огнем, как провода с нее опали, превратившись в уздечку для рекламного щита; кто-то невидимый, там, натянул поводья: "Тпр-р-у-у!.."; щит встал на дыбы и... медленно завалился назад, подминая под себя капот джипа Якова Наумовича.
А Яков Наумович лишь отловил блаженную улыбку в оконном стекле, высадил из себя на него нежный, туманный овальчик, и... в нем поставил жирный восклицательный знак. То есть, он - справедлив! Он выкупит ей квартиру, которую она же и снимала, и вдобавок к тому, подарит ей джип, который... восстановит за свой счет. И пусть она еще повстречает в своей жизни такого дурака, который бы за удовольствие с чужим мужиком отвалил бы ей квартиру в центре Москвы с японским джипом вкупе.
Ленечка сам прекрасно справился с поставленной задачей, Катерина сама избавилась от Долговязого (это же ясно и без лишних слов!), а эта проститутка была лишь нанята для подстраховки.  
И такая плата за - ничто!
Нет, сегодня он, Яков Наумович не только справедлив, но и безгранично щедр, потому, потому, потому... что у него, сегодня, прекрасное настроение.
А еще через два дня он почувствует себя и сердечным благодетелем всех нищих и обездоленных, потому что, наконец, умрет капитан дальнего плавания, и все расходы на похороны, Яков Наумович возьмет на себя, несмотря на то, что из-за чьего-то головотяпства (об умерших плохо не говорят), недостроенную крышу во время сухопутного шторма сорвет и унесет в неизвестном направлении.

Как умирал известный, неизвестный, капитан дальнего одиночного плавания?..
Известно - неизвестно...
Скрипнула дверь, тихонечко; не сделав и шага, медсестра задохнулась, закашлялась, прослезилась: не спасал ее и передушенный ядовитым одеколоном платок вокруг шеи - завеса ненадежная: через него - решето прорывался знойный настой из гниющего тела, испражнений и еще из чего-то такого, что ни словом сказать, ни пером описать. Со вчерашнего дня, нетронутыми, лежали на блюдечке яблочные дольки, подморщенные, но еще такие молодые на фоне лица, вырезанного одеялом из окружающего мира.
Уловив в поле зрения шприц, неподвижные глаза его оживились, белые: выпаренной солью, губы выпустили наружу нечто подобное вздоху облегчения; не было еще в ее практике случая, чтобы умирающий не воспринимал прихода медицинского работника без надежды на выздоровление - всех это касалось, всех, всех без исключения, всем - хотелось жить...
Она откинула одеяло, пошатнулась от головокружения. "За вами кто-нибудь ухаживает? - с обессиленной злостью пролепетала она, - я патронажная сестра, я не обязана... - свободной рукой выдернула последнее подобие простыни, поискала глазами замену (и вчера, и позавчера искала...) - не нашла, подтянула кверху то, что когда-то называлась ягодицей, проткнула его, довела поршенек до упора, - военкомат, соцобеспечение, я им звонила, - подрезала к долькам свежих, - почему не кушаете?.."
Капитан хрипел последние разы, - теперь-то уж точно последние, - по опыту знала, до утра он не дотянет...
Быть может... Быть может, он встретил смерть на капитанском мостике, когда ударил в борта шторм, и команда покинула корабль, когда с треском завалилась мачта и паруса унесло в неизвестном направлении; а быть может, кто-нибудь сказал, что продался он за "тридцать сребреников" на старости лет, быть может... Все же лучше, когда первым из  бренного мира уходит муж; патронажная сестра знала из собственного опыта, что, в противном случае, кончина одинокого мужчины, как правило, трагична и "не ухожена", и после нее долго еще тянется неясный, можно сказать, путанный след. И если уж в судьбу его не вмешалась новая, коварная по сути, женщина, то он уж, непременно, ввязался в какую-нибудь сомнительную историю.

Ветряной поток наддавливал снаружи так, что и внутри храма вызывал возмущение покойного воздуха, - иначе не объяснить мерного раскачивания лампадок при иконах, - порождал звуки мистического характера: будто бы летал кто-то невидимый, но реальный, и реактивные струи от него с посвистом над самым ухом обдавали лицо холодком, и даже страхом; отец Сергий осенял себя крестным знамением, зная, зная природу всех этих явлений, но веруя и в то, что все! все-все, по воле Божьей. Не далее, как вчера он укорял одну прихожанку за чрезмерную экзальтацию: ей, видите ли, Сам Спаситель, при горячей молитве одобрительно моргнул правым глазом, но теперь же он сам усматривал укоризну в Его взгляде.
Отец Сергий опустился на колени перед царскими вратами и услышал... отчетливый глас откуда-то сверху: "Все по грехам, все по грехам!.." "Прости нас, Господи!" - пролепетал он. "Надо бы форки прикрыть, поколются, - продолжил голос, - стремянку, батюшка, придержите, - говорил... сторож, - ну такое деется, ну такое преставление..."
Форточки они прикрыли, но лампадки продолжали раскачиваться, меняя Лик Спасителя от строгого к еще более строгому, обращенному персонально к отцу Сергию.
И он постарался пережить сегодняшний день заново, с пристрастием, и прошедшие, до которых память дотягивалась мелкими подробностями, и, не находя в них ничего существенного, горевал искренне: "Не открывает мне Господь греха моего, по немощи моей", - падал на колени: "Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя грешного!.. Пресвятая Богородица, спаси нас!.."
Новый день отец Сергий встретил за столом в канцелярской, прикорнувшим; алтарники, послушницы приносили вести, одна другой пострашнее; лесоповал, но храм Божий, Слава Богу, остался целехоньким, единственным на всю округу; было бы чему порадоваться, если б не водитель с придурковатой улыбочкой, которой за ним ранее не наблюдалось: слыл он человеком серьезным, и потому общей радости тут же был положен конец. "Нет у нас, батюшка, автомобиля больше, нет, в гармошку сложился. Слава Богу! Сам жив остался..."
С поля налетел на него огромный лист железа. Подхватил машину, как пушинку ковшом бульдозера, протащил метров триста-четыреста да со всего размаху бросил на сосну, в обнимку, как раз по стойке, так что восстановлению не подлежит. Лист улетел, а на нем, - на самом водителе, - ни синячка, ни царапины, только страху он натерпелся такого, что и в штаны наложить не стыдно; переоделся и... в храм.
Батюшка ощупал его, призадумался; наконец-то затренькал телефон, первым прозвонился Вячеслав, значение миссии которого теперь возвеличивалось невероятно. "Ты уж постарайся, ублажи Ольгу Липатьевну, - просительно изложил ему батюшка  послушание, прерванное стихией, - скажи, что вот и автомобиля лишились, и как нам теперь без него... А мы-то уж здесь помолимся и за усопшего раба Божьего Егора и о здравии, ее и всех ее сродников..."
С пятого класса Вячеслав воспитывал в себе смирение и точность в исполнении любого задания, от кого бы ни исходило оно, тем более уж от духовника, - но так начали складываться (непреодолимо!) обстоятельства, что впору было укрепляться от происков нечистой силы (а какой же еще, если послушание исходило от священника) крестным знамением и душевной молитвой, - но враг оказывался сильнее. В этот день дедушку вызвали в городской отдел соцобеспечения, а у бабушки случился сердечный приступ, Вячеслав вызвал скорую и не отходил от нее до утра, на следующий - учительница оставила его после уроков переписывать диктант, а дед, подвернув коленку, упросил начальницу на замену себя на внука - сторожем на объекте на две ночи; потом приезжала тетя и ему вновь приходилось вызывать скорую; в целом, прошло несколько суток, прежде чем Вячеслав смог нажать кнопку звонка на воротах роскошного особняка Ольги Липатьевны.
                           3

Над куполом - белые мухи; все больше их, все больше - роем роятся; стекла в куполе новенькие: незапятнанные, незапыленные, снежинки крупные - не мухи, а шмели, бесшумные и жирные; густо повалил снег - и купол превратился в огромный снежный ком, готовый сорваться и сплющить ее головушку о стол потому, что ох! и тяжел он из-за своей запутанности и неразгаданности во многих вопросах, и все это еще до начала официального вступления ее в должность; так что же ее ждет завтра, послезавтра?.. ох! Егор-Егор!.. От кресла его веяло тленом, - не потом знакомым, терпким, к вечеру расправляющимся с любыми духами, - а тленом... то есть вечностью, такой зеленоватой, мшистой, как на кладбищенских оградах; она поежилась от холодка, хотя еще минуту назад поругивала Зинулю за непереносимую духоту.
Это - неожиданное возвращение Ленечки из аэропорта; Анна - отправилась в Лондон в одиночестве, но голос Якова Наумовича при этом оставался скорее загадочным: "... живот Ленечкин прихватило!.." - без истерических ноток, присущих легендарной отцовской любви.
И Катерина... Эти ее - Яков Наумович, Яков Наумович - феноменальные метаморфозы; не в разводе дело: в нем-то и не было ничего неожиданного, а... в инициативе... (потерла лоб, отыскивая под ним настоящее имя зятя, но - безуспешно, согласилась с...) Долговязого.
И Анна нашла его перевозбужденным до наркотических признаков. "Этого еще нам не хватало!" - глубоко вздохнула Ольга Липатьевна.
Но о маленьком, с липкими глазами следователе, ей и вовсе вспоминать не хотелось. Ходил