Когда закончилась двухмесячная подготовка в учебном центре, вспоминает далее Михаил, их привозят в часть. Настроение первых дней особенно тревожное и подавленное. День ото дня втягивались, привыкали. Уходили на дембель военнослужащие, последние свидетели, весьма, примечательного, хотя, может быть, обычного для того застойного времени, случая. Так, как-то украдкой, ещё какое-то время, военнослужащие раннего призыва говорили между собой о нём, если что-то, подведёт их к этой теме – напомнит о нём. Тогда в воскресный день, в наряде на КПП дежурили трое военнослужащих их части – сержант Петров и двое рядовых Кузнецов и Киреев, вооружённых двумя автоматами (АКМ).
Заступили они в наряд на КПП в тот злополучный день, как обычно, после утреннего развода. Старший прапорщик Мамедов, подменивший по какой-то причине старшего лейтенанта Ахмедова, проводил тогда в обычном порядке инструктаж на разводе, напоминал военнослужащим, заступавшим в наряд, о бдительности несения караульной службы. Согласно требованию устава караульной службы, говорил им, когда, и при каких обстоятельствах возможно применение оружия, – после инструктажа, заступавшие в наряд, расписались в журнале учёта о получении оружия. Рядовому Кирееву, настроившемуся и готовившемуся в это воскресение пойти по увольнительной в город, старший лейтенант Ахмедов почему-то, по неизвестной ему причине, перенёс увольнительную на следующее воскресение. У помрачневшего, огорчившегося Киреева совсем не было охоты и настроения идти в наряд, он был уже, настроен и упоён мечтанием, вольно, не отягощённым армейским распорядком, погулять по городу, по незнакомой улице, с удовольствием скушать эскимо и попить кваску. И никуда не торопясь, выйти из кино, и, карусель и музыка в городском парке. И чтоб ещё, товарищ старшина – прапорщик проводил бы, до ворот КПП. На что, их старшина – прапорщик Мамедов, ну просто, оскорбился бы, и от намёка на такую услугу. Но, его выходной, как, оказалось, был отменён, и ему пришлось заступать в наряд часовым. Тогда, он решил, так просто не сдаваться, и по праву старослужащего, попробовать, как обычно выражались в таких случаях, «откосить», то есть, чтобы в наряд, прапорщик Мамедов назначил вместо него, кого-то из военнослужащих позднего призыва – молодого. Набравшись смелости или наглости, он говорит прапорщику, что у него болит голова, температура, насморк. Да ты, что! – Кричит возмущённый прапорщик ему в ответ – у меня и так полон лазарет всяких больных, косых, дурных, хромых, ещё и ты хочешь туда! А кто службу будет нести! Вот иди в наряд, приди в себя, отвлекись от дум своих окаянных и мыслей потаённых, там и подлечишься, и вся хворь твоя пройдёт. Так прапорщик любил пошутить, если что-то, не по нему было, а, иногда ещё, и приправить матерными выражениями он не стеснялся, вовсе. Это, для того, чтобы быть ещё более убедительным, чтоб отбить всякое желание обнаглевшим супротивцам, возражать ему. – Потом, в следующее воскресение пойдёшь в увольнение, если было такое распоряжение, нагуляешься, успеешь – сказал, уже помягче, желая, как бы, немного успокоить и примирить того. Выдал затем, всем троим, расписавшимся в журнале учёта два автомата из оружейной комнаты, и скомандовал им – заступить на смену караула. Оказалось, что прапорщика, так просто, на мякине не проведёшь, все повадки военнослужащих знал наперёд.
Заступив в наряд на КПП эти трое военнослужащих, коротали время всякими разговорами, и тешили себя тем, что, совсем скоро дембель и ощущением приближающейся, почти счастливой гражданской жизни, душа совсем истомилась в ожидании этого времени. Приободрился и опечалившийся, было Киреев, смирившись с тем, что старший лейтенант, непонятно почему, перенёс его увольнительную на следующее воскресение, раздумывая над тем, что никаких нарушений дисциплины и замечаний у него не было, – не припоминалось ему. Только сержанту Петрову было почему-то не так радостно, как его сослуживцам, что-то томило и угнетало его, какая-то тоска сдавила душу. Хотя ему уходить на гражданку было на полгода раньше, чем им, двум его сослуживцам, находящимся с ним в наряде – оставалось каких-то четыре – пять месяцев. Так было, наверное, от того, что на днях ему приснился какой-то странный и тревожный сон, и мысли всё никак не покидали его, всё думалось, к чему бы это. Коротая в наряде время, может быть, чтоб как-то отвлечься от такого тягостного состояния сильно томившего его, он рассказал этот сон своим сослуживцам. Ему снилось, что везли они, как обычно, в городской суд на автозаке трёх заключённых, по дороге, их внезапно обстреляли неизвестные, и бетонная плита преградила им путь. До подхода подкрепления, они вступили в перестрелку с напавшими на них неизвестными. Завязавшейся перестрелкой, препятствуя неизвестным злоумышленникам подобраться ближе к машине с заключёнными. Далее, рассказывает сержант – а, я никак не могу найти свой автомат, чтобы присоединиться к сослуживцам, отражать атаки нападающих. И не понимаю, куда и как, мог исчезнуть мой автомат. Пока шарил по автозаку в поисках его, опять не понимаю, почему и как, выходят, надёжно закрытые в железной клетке, подсудимые с автоматом, а я у них на пути. Тот, что с автоматом, почти в упор стреляет в меня, и они куда-то бегут. Вдруг, из покрывшего всё вокруг мрака, появляется мать, очень напугана, и говорит – сынок, ты что, умираешь, а я смотрю на неё, хочу что-то сказать ей, и не могу, только беззвучно еле шевелю губами. И просыпаюсь в страхе, даже дышать было как-то тяжело. Те двое слушая, видя, как мрачен и невесел их сержант, старались успокоить его, взбодрить, отвлечь его от каких-то горестных дум, вызванных столь странным сном, говорили ему – да, какая только ерунда, может не присниться, и шутливо кто-то из них добавил, – и даже мёртвые с косами у дороги.
В это самое время, может быть, двумя, тремя днями ранее в ресторане гостиницы «Апшерон» гуляли трое молодых людей, ну, лет, наверное, не более двадцати пяти. Это были сынки азербайджанских партийных бонз, теперешних хозяев этой Земли. (Это те, кто после семнадцатого – восемнадцатого года двадцатого века, прикрывшись коммунистической идеологией, заменили баев в этих Землях, ставшие теперь партийными баями, в отличие от тех, беспартийных баев до семнадцатого года). Один из них был сыном второго секретаря компартии Азербайджана. Второй рангом пониже – сыном районного секретаря, третий какого-то теневого воротилы. Кутили они, конечно, на средства своих родителей – партийных бонз. Были завсегдатаями этого ресторана. Вся обслуга их хорошо знала и трепетно исполняла все их прихоти и желания за хорошее вознаграждение и чаевые. По надобности, для них всегда были предоставлены лучшие номера в этой гостинице с элитными проститутками. Обслуга предоставляла им такой сервис, без каких либо промедлений. Блатная молодёжь того времени, любила поразвлечься по полной, ни в чём себе не отказывая.
В этот унылый, зимний вечер, было всё как обычно, снедаемые скукой, пресытившиеся до тошноты однообразием разврата, мучительно искали новых развлечений, очень уж хотелось поразвлечь себя чем-то новым, хотелось новых, ещё более острых ощущений. Сынок второго секретаря компартии – партийного бая, и без того, глубоко удовлетворённый своим превосходством над всеми, упивался властью и вседозволенностью. Подозвав, как обычно, одним только, движением указательного пальца к себе и от себя, и лёгким наклоном головы с требовательным взглядом на швейцара, и отвалив ему хорошие чаевые, он заказал отдельный столик с выпивкой и закуской. Выпив и закусив, все трое решили прокатиться с ветерком по вечернему Баку. Милиция, номера этих машин хорошо знала и никогда их не останавливала, там понимали, что сынков партийных баев трогать и тревожить, никак нельзя – себе дороже; по указке (распоряжению) баев, за такую прыть, могут выгнать с такой не пыльной и доходной работы, куда тогда будешь годен? – прозябать в нищете. Покатавшись вволю по городу, возвратились в гостиницу – месту их долговременного пребывания. Заплатив, они, как обычно, заказали на ночь отдельные номера с проститутками, выпивкой и закуской. Развлекались в разврате до утра. Рано утром, опохмелившись, решили вновь покататься по городу. Опять всё, как обычно, а хотелось чего-то большего. У второго секретаря имелось именное оружие, и его сынок частенько брал его с собой, втихаря, без его, на то, разрешения. Ну, вот оно то, с помощью чего можно получить желанные, садистские удовольствия. Пресытившись развратом и кутежами, избалованные ежедневным бездельем и мотовством, развращённые безнаказанностью мажоры, решили пойти во все тяжкие, чтобы, как-то больше пощекотать, или, даже, взбудоражить свои притупившиеся, истощённые алкоголем и развратом нервы. Захотели получить ещё более острых ощущений, уже не получаемых от алкоголя и разврата. На этот раз, чтобы ощутить и пережить, так желанную ими остроту, им нужны были человеческие страдания и даже, смерть. Им хотелось получить совсем уж, убойную порцию удовольствия, как теперь тупо и цинично говорят – оттянуться со вкусом.
При столь навязчивом желании, и возникшего приступа блажи, желая ещё больше ощутить вкус власти над людьми, нагло и цинично унижая их, сыну второго секретаря пришла тогда в голову, совсем шальная мысль. Почуяв, что вот оно то, чего им не хватает для полного ощущения «счастья», с целью продолжения развлечения, он предложил всей компании заехать в гарнизон В.В. – внутренних войск и покуражиться там над военнослужащими. Для того, чтобы придать большую остроту, так скоро притупляющимся ощущениям, точно так, как наркоману вовремя принять необходимую дозу, для поддержания психического (душевного) равновесия. Когда тяжёлым гнётом, наваливается безрадостное ощущение полной пустоты, никчёмности, и бессмысленности своего существования, следующее изо дня в день, из месяца в месяц и дальше. Этот поддонок захотел теперь, ещё больше насладиться своей безграничной властью и вседозволенностью. Конечно же, ни один из них в армии не служил, им, чувствующим себя хозяевами этой Земли, это абсолютно ни к чему.
Подъехав к воротам КПП, сын второго секретаря по рангу наиболее властный и самонадеянный, по-хозяйски уверенно постучал в дверь и вызвал часового, приказал ему, чувствуя себя всевластным хозяином всего, что имеет место на его Земле, построить караул, и встать по стойке смирно. Часовой, видя перед собой пьяную компанию хулиганов, строго сказал им, чтобы убирались прочь, зашёл в помещение и закрыл дверь. Пришедший в ярость сын второго начал колотить в дверь, с остервенением рвать её и угрожать. Тогда вышел старший караула сержант Петров. Сын второго, угрожая ему расправой, в случае неисполнения, приказал немедленно построить весь караул по стойке смирно и доложить ему обо всём, что здесь происходит, лично. В ответ дебоширу, сержант Петров строго потребовал немедленно удалиться от КПП, не то он будет действовать согласно воинскому уставу несения караульной службы.
