писала:
"... он был прекрасен, как день, и, конечно, никто не мог с ним сравняться ни при большом дворе, ни тем более при нашем. У него не было недостатка ни в уме, ни в том складе познаний, манер и приёмов, какой дают большой свет и особенно двор".
Надо признать, что "активность" исходила именно от Сергея Васильевича. Вот что пишет Екатерина:
"... Во время одного из этих концертов Сергей Салтыков дал мне понять, какая была причина его частых посещений. Я не сразу ему ответила; когда он снова стал говорить со мной о том же, я спросила его: на что же он надеется ? Тогда он стал рисовать мне столь же пленительную, сколь полную страсти картину счастья, на какое он рассчитывал…"
Их роман, начавшийся весной 1752 года, к осени перерос в интимные отношения... При первых признаках беременности у Екатерины, императрица отправила Салтыкова с глаз долой отдыхать от "трудов праведных" к его родственникам.
Но в декабре при переезде царского двора в Москву у Екатерины произошёл выкидыш.
В феврале 1753 года Салтыков был опять призван на прежнее "место работы" продолжать незавершённое дело. К несчастью, в мае того же года у Екатерины случился повторный выкидыш. Весь 1753 год ( в Москве ) и три четверти следующего года ( уже в Петербурге ) Салтыков провёл, не отлучаясь от двора..., "подстраховывая" на всякий случай весь процесс до самого конца...
20 сентября 1754 года у Екатерины Алексеевны рождается мальчик.
Потом Екатерина запишет:
"... Я очень страдала; наконец, около полудня следующего дня, 20 сентября, я разрешилась сыном. Как только его спеленали, императрица ввела своего духовника, который дал ребёнку имя Павел, после чего тотчас же императрица велела акушерке взять ребёнка и следовать за ней...
... Наконец, после трёх часов пришла графиня Шувалова, вся разодетая. Увидев, что я всё ещё лежу на том же месте, где она меня оставила, она вскрикнула и сказала, что так можно уморить меня. Это было очень утешительно для меня, уже заливавшейся слезами с той минуты, как я разрешилась, и особенно оттого, что я всеми покинута и лежу плохо и неудобно, после тяжёлых и мучительных усилий, между плохо затворявшимися дверьми и окнами, причём никто не смел перенести меня на мою постель, которая была в двух шагах, а я сама не в силах была на неё перетащиться.
... Его Императорское Высочество со своей стороны только и делал, что пил с теми, кого находил, а императрица занималась ребёнком...
...Когда прошло 40 дней со времени моих родов, ..... сына моего принесли в мою комнату: это было в первый раз, что я его увидела после его рождения.
Я нашла его очень красивым, и его вид развеселил меня немного ( Je le trouvai fort beau et sa vue me rejouit un peu )... Я могла узнавать о нём только украдкой, потому что спрашивать о его здоровье - значило бы сомневаться в заботе, которую имела о нём императрица, и это могло быть принято очень дурно. Она и без того взяла его в свою комнату, и, как только он кричал, она сама к нему подбегала, и заботами его буквально душили.
Его держали в чрезвычайно жаркой комнате, запеленав во фланель и уложив в колыбель, обитую мехом чёрно-бурой лисицы; его покрывали стёганным на вате атласным одеялом и сверх этого клали ещё другое, бархатное, розового цвета...
Я сама много раз после этого видела его уложенного таким образом: пот лил у него с лица и со всего тела, и это привело к тому, что когда он подрос, то от малейшего ветерка, который его касался, он простужался и хворал...".
Вот такое своеобразное материнство было уготовано Екатерине. Ей дали ясно понять, что миссию она свою выполнила и ни на что большее она может уже не рассчитывать.
Конечно, всё это не могло не сказаться на взаимных чувствах матери и сына... Лишь только в самом конце правления императрицы Елизаветы Петровны великая княгиня получила дозволение видеть ребёнка один раз в неделю... И совсем неудивительно, что в дальнейших отношениях матери и сына сквозило отчуждение..., и пропасть между Екатериной и Павлом становилась с каждым годом всё больше и больше..., но это уже другая история.
Вернёмся в те счастливые для Елизаветы Петровны дни.
Нам неизвестно, отблагодарила ли она Сергея Салтыкова за все труды, но мы точно знаем, что уже 7 октября она отправила его "с глаз подальше" к шведскому двору сообщить родным Екатерины Алексеевны о радостном событии.
К масленице 1755 года Салтыков должен был вернуться в Петербург, но его перенаправили в качестве российского посланника в Гамбург..., и так до конца своей жизни он "скитался" дипломатом по многим европейским дворам. Его след затерялся после 1776 года. Есть много версий о его дальнейшей судьбе..., я их тут приводить не буду..., но скорее всего он "исчез" в бурных водах Великой французской революции.
О его детях ( скорее всего их не было ) и о месте и времени смерти доподлинно неизвестно.
Екатерина Алексеевна, распробовав "вкус" красивых и сильных мужчин, дальше уже не могла остановиться до самой своей смерти в 1796 году.
Но мы так далеко заходить не будем, а только упомянем следующих двух её мужчин - при жизни Петра Фёдоровича.
Вторым по счёту её фаворитом был Станислав Август Понятовский ( 1732 - 1798 гг. ). Его я уже упоминал выше.
Он приехал в Россию в 1755 году в качестве секретаря английского посланника, а затем был аккредитован при российском дворе в качестве саксонского представителя.
Когда Екатерина станет императрицей, она посодействует Станиславу стать польским королём ( 1764-95 гг. ).
Вот как описывает Станислав Понятовский свою возлюбленную Екатерину Алексеевну:
"Ей было 25 лет. Она только что оправилась от первых родов и была в полном расцвете своей обаятельной красоты. У неё были чёрные волосы, ослепительной свежести и белизны цвет лица, большие выразительные голубые глаза на выкат, чёрные очень длинные ресницы, несколько заострённый носик, рот как бы созданный для поцелуев, очаровательная форма рук, гибкий, стройный стан, быстрая и в то же время благородная походка, приятный тембр голоса.
Роста она была скорее высокого, смеялась заразительно. Живая и весёлая от природы, она с удивительной лёгкостью переходила от самой весёлой чуть не детской забавы к умственной работе, как бы она ни была трудна.
Стеснение, в каком она жила со времени своего замужества, отсутствие подходящего ей по уму общества, заставило её пристраститься к чтению. Она обладала большими познаниями, была ласкова, приветлива, умела понять слабую сторону каждого; она уже в то время пролагала себе путь к престолу, который она занимала впоследствии с такой славой.
Такова была возлюбленная, ставшая властительницей моей судьбы; я готов был посвятить ей всю жизнь, говорю это гораздо более искренно, нежели это говорится обыкновенно в таких случаях. По странной случайности, несмотря на свои двадцать два года, я принёс ей в дар свою невинность..."
Выходит, что Екатерина была у Станислава первой женщиной..., он на три года моложе её.
А ещё очень интересна фраза из дневника Понятовского, которую он написал вскоре после того, как его "связь" с Екатериной Алексеевной стала известна двору:
"Я приезжал вечером; проходил по потайной лестнице к великой княгине; где заставал великого князя и его фаворитку. Мы ужинали вместе, после чего он уводил Воронцову, говоря: „Ну, дети мои, вам меня кажется, более не нужно"; и я оставался, сколько хотел".
Получается, что великокняжеская чета уже не скрывала друг от друга интимных отношений с другими партнёрами. И Екатерина Алексеевна, когда приписывает своему мужу следующую фразу, делает его немного лукавым:
"Бог знает, откуда моя жена беременеет; я не знаю наверное, мой ли этот ребёнок и должен ли я признавать его своим".
А следующим ребёнком была девочка Анна Петровна ( 1757 - 1759 гг. ), прожившая один год и четыре месяца. Огромная вероятность того, что отцом девочки был Станислав Понятовский.
Кстати, всю свою жизнь сын Екатерины - Павел думал, что он сын именно польского короля.
Однажды Павлу Петровичу дали понять, что он не "романовых" кровей.
Это произошло в разговоре между 19-летним великим князем Павлом Петровичем и его наставником графом Паниным ( Никита Иванович, 1718 - 1783 гг., дипломат ), состоявшимся после того, как была раскрыта обширная "баламутная" переписка великого князя с Каспаром Сальдерном ( 1711 - 1788 гг., дипломат, тайный советник ). Контент этой переписки "дипломатично" подстрекал Павла добиваться соправительства с матерью-императрицей.
Екатерина II через уста Панина дала понять своему сыну - кто он такой и где его место:
" — Кто вы, по вашему мнению, — наследник престола ?
— Конечно, как же нет ?
— Вот вы и не знаете, и я хочу вам это выяснить. Вы, правда, наследник, но только по милости Её Величества благополучно царствующей императрицы. Если вас до сих пор оставляли в уверенности, что вы законный сын Её Величества и покойного императора Петра III, то я вас выведу из этого заблуждения: вы не более как ПОБОЧНЫЙ СЫН ( выделено мной.- И.Ш. ), и свидетели этого факта все на лицо. Взойдя на престол, императрице угодно было поставить вас рядом с собою, но в тот день, когда вы перестанете быть достойным её милости и престола, вы лишитесь как последнего, так и вашей матери. В тот день, когда ваша неосторожность могла бы компрометировать спокойствие государства, императрица не будет колебаться в выборе между неблагодарным сыном и верными подданными. Она чувствует себя достаточно могущественной, чтобы удивить свет признанием, которое, в одно и то же время, известит его о её слабости, как матери, и о её верности, как государыни".
Эту сцену описал в своих дневниках граф Головкин ( Фёдор Гаврилович, 1766 - 1823 гг., дипломат, церемониймейстер ). Происходило ли подобное на самом деле - этого мы уже доподлинно не узнаем..., но, как говорится, дыма без огня не бывает. Но всё равно напрашивается вопрос - для чего Екатерина постоянно намекала сыну, что он не вполне "законен" ? Чтобы держать его на коротком поводке ?
Кстати, Фёдор Головкин будет приставлен в качестве секретаря к низложенному польскому королю Станиславу Августу II Понятовскому, когда тот в 1797 году по приглашению Павла I приедет в Петербург. Им будут записаны и отредактированы многочисленные воспоминания поляка.
Огромный интерес представляет записанный Фёдором Головкиным эпизод встречи Павла I и Станислава Понятовского 27 февраля 1797 года в Петербурге:
"Польский король "мне сам рассказывал, что император, со слезами на глазах и целуя ему руки, просил его сознаться, что он его отец; но что он не мог этого сделать, так как сам был уверен в том, что это неправда. Тогда император, придававший большое значение такому происхождению, в которое он твёрдо верил, переменил тон и стал требовать по этому поводу страшных для него подробностей. Король не поддавался и старался ему доказать вескими доводами, что он имеет полное основание считать себя сыном Петра III; но Павел несколько раз, с непонятною настойчивостью, говорил о последнем, как о человеке, преданном спиртным напиткам и неспособном царствовать".
Третьим по счёту фаворитом
