вот-вот, что-то должно было произойти или случиться.
Быстро светало и начинался день. Солнце все жарче светило и набирало летнюю температуру. И все в комнате Луциллы Вар и Ганика все окрасилось кровавыми оттенками. Предвещавшими в скором времени что-то ужасное.
Зильземир почувствовал это тоже как ангел, но не мог никак оградить своего сына от вероятной надвигающейся опасности. Да и не должен был. Это должно было уже случиться. Это то, что должно привести Ганика к исходной точке и конечной черте своего земного пути. И передать его в руки своей Небесной матери. Так сказал Миллемид Зильземиру.
Сервилия должна тоже получить свое. Именно сегодня и уже скоро. Эта была последняя прошедшая ночь двух влюбленных в этом доме. Эта последняя ночь всей семьи первого патриция и сенатора, консула Рима Лентула Плабия Вара.
Часть ХII. Приговоренный к смерти
Она сидела на своем роскошном в простынях из цветной ткани ложе. Сидела и смотрела на себя, разглядывая свои широкие в бедрах голые ноги и торчащую острыми соблазнительными сосками девичью грудь.
Скрытую под тонкую розового оттенка полупрозрачную институ. Расшитую золотыми нитями, и облегающую ее красивую гибкую фигуру. Стоял уже поздний вечер. И багровый закат окрасил ее девичью комнату в красивые оттенки, падая на мраморный пол и красивую в узорах фреску по стенам ее комнаты. Через золоченые в рамах окна в цветных витражах.
За окнами лаяли на что-то дворовые собаки и далеко в конце двора в коровнике мычали коровы и ржали в конюшнях лошади.
Луцилла смотрела на свои тонкие красивые девичьи руки в золотых браслетах, кольцах и перстнях. Она молчала, и Ганик тоже молчал, и не говорил ни слова, стоя в дверях ее девичьей комнаты на втором этаже виллы. Он смотрел на Луциллу Вар и любовался ее красотой. Сейчас он думал о ней и смотрел на Луциллу, как уже ее раб любовник, но что было странно, он не боялся. Сейчас и никого вообще в этом теперь доме. Даже Лентула Плабия Вара. Раньше было что-то такое, что пугало его даже как мужчину и заставляло опасаться. Может это из-за других, которые боялись всего кругом и боялись этих Варов. После всего того, что он слышал о Луцилле от Ардада. Ардада, которого, теперь рядом нет, а есть только она, Луцилла. Любящая его и, совсем не так как его любила Сивилла. Эта любовь была иной. Да, и он теперь испытывал, что-то совсем уже другое в себе. Что-то новое и не такое как при Сивилле.
Луцилла нравилась ему. Нравилась вопреки всему, что он о ней слышал.
Ему нравилась ее слегка худосочная, но красивая широкая в бедрах девичья фигура. Ее полненькие округлые до маленьких ступней ноги. Ее овальный с красивым пупком живот и торчащая постоянно вперед острыми сосками двадцатипятилетней сенаторской дочки грудь. Ее цепкие как капканы тонкие пальчиками в кольцах и золотых бриллиантовых перстнях и на плечах и браслетах руки. И он постоянно теперь хотел ее. Постоянно. И почти сразу после их первого близкого контакта. Словно они рождены были друг для друга. Раб гладиатор Рима. Ритарий Ганик и Луцилла Вар, дочь первого патриция, сенатора и консула Рима Лентула Плабия Вара. И теперь ему было уже не особо важно, что о них говорили. Главное он снова любил. И совершенно было плевать на этого ее отца старшего Вара. Даже на все его угрозы в свой адрес и предупреждения о возможной расправе. Ганик просто теперь знал, пока Луцилла любит его до сумасшедшей дури, опасаться ему было совершенно нечего. Похоже, он стал членом их семьи. Будучи и оставаясь по-прежнему рабом. Еще Луций Плабий Вар, брат Луциллы Вар, которого Ганик пока еще не видел, но который был уже здесь в этом доме. Он приехал из дальнего похода и неожиданно для всех и для самой Луциллы. И Луцилла Вар теперь была какая-то не такая, как раньше. Она, похоже, чего-то опасалась или боялась. Все в доме об этом говорили. И Ганик от старого Перфирия и женщин виллы узнал, что он не лучше самого старшего Вара. Это говорили скрытно ему буквально на ухо рабы этого дома. Что он жесток, как и его отец и совершенно холоден ко всему. Даже к своей сестре Луцилле. Что он Луциллу не очень, то любит. Особенно после смерти матери. Что крайняя жестокость отца и смерть Сервилии, матери Луциллы Вар повлияла сильно на него, как и на саму Луциллу Вар. Луций стал таким, каким стал, учась у своего отца сенатора и консула и первого патриция Рима Лентула Плабия Вара. Но Ганик не придал и этому значения. Он был крепок и здоров снова, и теперь и не было той странной болезни, которая сбила его с ног. И тех, не было снов в том болезненном бреду. Главное была Луцилла, и он ее любил. И теперь не думал ни о чем. Он даже не думал о побеге.
Ему некуда было бежать. Было, похоже, его забыли и бросили все в его Олимпии. Возможно, продали и предали, еще больного отдали Варам. А Сивилла получила вольную. Вероятно, Хароний Диспиций Магма проиграл его старшему Вару и отдал в счет долга. Хароний мог так поступить и за хорошие деньги. Те деньги, которые, возможно, пообещала ему за него сама Луцилла Вар. И даже приемная мама Сильвия, и сводные сестры Камилла и Урсулла, наверное, не знали, где ее приемный сын и сводный брат. Может их даже обманули и сказали, что Ганика больше нет, и он погиб на арене и его похоронили без них. И даже показали какую-либо гладиаторскую могилу.
Он снова отбросил все накатившие в его русоволосую и кучерявую голову все эти нехорошие мысли и сосредоточился на Луцилле.
- «Все же красивая сучка» - думал Ганик - «И как только в такой красоте может прятаться такой зверь. Это все как-то неправильно» -
Он стоял и смотрел, молча на Луциллу, и думал, что может все в любви и в ее недостатке и понимании в отношениях дочери и отца. Может здесь есть какая-то семейная скрытая тайна в этом семействе. Какая-то скрытая личная трагедия, которая превратила Луциллу в такое развращенное и жестокое существо. Но сейчас она уже не была такой, какой была до этого. После той первой их близости. Когда он своими зубами просто с неистовой жадностью, нещадно в дикой любовной страсти, искусал Луцилле ее молодую тычущуюся торчащими в его лицо возбужденными сосками, качающуюся по сторонам двадцатипятилетнюю девичью молодой знатной патрицианки грудь. В момент их любовного слияния. Такую же красивую и не хуже чем у Сивиллы.
- «Опять вспомнилась Сивилла» - вдруг подумал он, разглядывая, молча и не сходя со своего места в дверях у статуи какой-то мраморной богини. Толи Психеи, толи Дриады, но не суть.
Ганик любовался Луциллой, а она, смотрела, на свои голые, стройные в короткой инстите, красивые девичьи ноги. Она гладила их своими девичьими руками, а он смотрел на нее. На те, ее овальные, не хуже чем у Сивиллы полные бедра и икры. С маленькими ступнями ноги, лежащими на их любовном, общем теперь ложе, в ее девичьей большой комнате.
Что-то было теперь с ним самим. Он любил ее. Он любовался ей. Еще тогда в Олимпии, он положил на Луциллу свой тридцатилетнего Ритария гладиатора глаз. Еще тогда на тех смотринах гладиатров, устроенных в его честь, когда она схватила его за его в сублигате детородный мужской член. Жестко и нагло при всех и при Сивилле.
Она с ума сходила по нему. Она не могла без него жить. Ее любовь была просто безумна. И все ради него. Чем он это заслужил. Может той победой на арене, когда порубил в куски всех врагов. И нес на мече голову одного из убитых им лично преступников. Сейчас она просто почему-то не смотрела на него. Просто разглядывала себя, свои руки и ноги. Потом, молча, поднялась с ложа и, скинув свою, институ с тонкого стройного гибкого тела, повернувшись спиной к Ганику, подошла к открытому окну своей комнаты. Она, быстро повернулась к нему своим обнаженным красивым девичьим телом. И освещенная вечерним, закатывающимся солнцем в своем окне комнаты. Лучи скользили по ее обнаженным голым плечам и обтекали плавно ее девичьи роскошные голые ноги и крутые овалами бедра. Затеняя все остальное и придавая смуглый оттенок ее телу. Грудям, животу и всему, что было ниже.
Луцилла смотрела опять на Ганика с вожделением и еще с чем-то странным в своих красивых уже не таких как раньше хищных, а наоборот теперь влюбленных и ласковых глазах, жаждущих любви и безудержных страстей. Она руками распустила свои волосы, встряхнув головой, и разлохматив свои русые длинные волосы, которые пали на ее те голые освещенные ярким заходящим солнцем девичьи узкие плечи.
- Иди сюда, любимый мой - произнесла Луцилла – Иди ко мне сейчас же, любимый мой Ганик. Она, подойдя снова к постели, встала на нее на колени.
- Иди ко мне, я хочу тебя - произнесла снова она Ганику - Я хочу твоей снова любви. Я хочу, чтобы было больно. Сделай это. Сделай меня счастливой, Ганик мой, мой любимый.
Луцилла опрокинулась на спину, раскинувшись на своем постельном в дорогих простынях и тканях ложе. Запрокинув вверх девичьи руки. И не сводя своих наполненных развратом влюбленных глаз с ненаглядного ей Ганика, подошедшего теперь к ее постели.
- Отец хочет избавиться от тебя – прозвучал вдруг нежный и тихий ее голос – Он хочет разорвать наш с ним договор. Он может, это сделать. Он такой, он может приказать убить тебя, и я этого не допущу.
- Пусть попробует, любимая - ответил ей Ганик – Я все еще тот Ритарий гладиатор. И я поубиваю всех, кто встанет на моем пути.
- Нет, любимый мой, нет! – произнесла Луцилла и приподнялась на локтях, на постели - Не вздумай!
Луцилла была напугана, и Ганик первый раз это увидел в ее лице - Я куплю тебе дом в самом Риме. Где мы будем встречаться там без ведома моего отца.
- Но он и там меня достанет – произнес Ганик - Этот его дружок Марк Квинт Цимбериус, начальник всей жандармерии Рима. Он, так или иначе, меня достанет. Он придумает как. И там, в Риме это будет еще проще сделать, чем здесь в вашем доме,
