милая моя.
- Мой брат дома – произнесла Луцилла – Луций Плабий Вар приехал с войны с границ Рима. И он тоже в бешенстве, и я боюсь, что что-то случиться. Я заметила, как отец оживился при его приезде. Он что-нибудь придумает против нас, любимый! Я бы отпустила тебя тайно. И даже дала бы денег на побег, но не проживу и дня без тебя. Я просто покончу с собой от одиночества и тоски.
Луцилла задышала как ненормальная всей своей девичьей полной с торчащими возбужденными сосками голой грудью.
- Я не поеду никуда, и бежать не собираюсь – произнес жестко в голосе Ганик – Я никогда не бежал с песка амфитеатра и сейчас не побегу. Если приму гибель то, только у ног твоих, любимая – он произнес, страстно дыша и раздеваясь. А Луцилла, словно уже позабыв о, их только что трагичном разговоре, упала навзничь на свою постель, расставив как можно шире свои полненькие девичьи снова перед ним ноги, подставляя свою раскрывшуюся девичью, возбужденную под волосатым рыжим лобком мокрую от половых выделений промежность, позволяя взять ее. Снова и этой ночью. Позволяя ее любить. И сама готовая одарить любимого безумной страстью и любовью. А Ганик сбросив свою серую раба гладиатора тунику и широкий пояс с медными бляшками прямо на пол перед ложем любви, залез на нее сверху. Он снял и сублигату с мужских бедер и гениталий, и взгромоздившись всем своим накачанным мощным Ритария гладиатора телом на Луциллу Вар, уже стонущую, и дышащую страстно и возбужденно ему прямо в его лицо. Ожидая его поцелуев. Подставляя свою вздыбленную с торчащими затвердевшими от возбуждения сосками девичью грудь и для его торчащего меж ее раскинутых ног детородного большого члена свою раскрытую половыми губами промежность.
- Любимый мой – тихо простонала, жарко дыша Луцилла, и обхватила его шею – Люби меня, люби и не бойся никого здесь. Здесь все твое. И я, твоя, миленький мой.
Она целовала его, прижавшись к нему грудью. К его широкой мужской мощной и красивой гладиатора груди. И он снова почувствовал это… Почувствовал легкое нежное почти неощутимое прикосновение. Прикосновение чьей-то руки. Женской руки. Ганик ощутил все пять пальцев и ладонь.
И он почувствовал это. Но продолжал заниматься любовью с Луциллой Вар, отбросив все лишнее, жадно тоже, ее¸ целуя везде, где только можно.
Поза меняла позу. Положение, положение. И никто им не мешал. Они любили друг друга, как никто не мог себя так любить. Ганик никогда не получал такого наслаждения как сейчас, даже когда занимался любовью с Сивиллой. Это была совсем другая любовь, смешанная с болью и даже кровью. Доведя себя до полного сексуального дикого звериного исступления, Ганик искусал всю Луцилле грудь до самой крови. Искусал зубами торчащие возбужденные девичьи на груди соски. А она, сдирая буквально кожу, исцарапала его спину в клочья своими ногтями и тонкими в золотых бриллиантовых перстнях пальцами. Они для обострения ощущений били друг друга, по лицу разбивая лица в кровь. Слизывая поцелуями ее текущую с разбитых губ и носа. Но не прерывались, ни на минуту соединившись половыми органами в диком сексуальном и безудержном оргазме.
Луцилла терзала голову Ганика, вцепившись в его кучерявые русые коротко стриженные волосы, дергая ее по сторонам, безжалостно руками, громко стеная от ощущений проникшего в ее под рыжим волосатым лобком промежность мужского торчащего члена. Где-то там внутри себя, Луцилла ощущала его, и она извивалась на ложе под ним, под своим горячо любимым Гаником, как змея, как извивалась насаженная на его здоровенный торчащий мужской детородный орган когда-то его любимая Сивилла. Прямо на спине из стороны тоже в сторону, разметав свои русые растрепанные по изголовью длинные волосы. Обхватив мужские напряженные в работе Ганика голые ягодицы своими вокруг ногами. А, то вообще забросив их ему на плечи. Так никогда не делала Сивилла и те германки рабыни Миллена и Алекта. Горела как огонь вся и пылала жаром любви, истекая потом, мокрая, и скользкая. А он, схватив ее за шею, буквально душил ее. И ей это нравилось. Эта дикая безудержная любовь, любовь близкая к самой смерти и страданиям, доведенная ими обоими до предельных крайностей. Звериная и жестокая. И здесь в этой ее комнате никто им обоим не мешал заниматься этим. Никто. Даже сам отец Луциллы сенатор и консул Лентул Плабий Вар. Сколько не отговаривая свою с ума сошедшую от любви к этому рабу гладиатору дочь. Угрожая расправой ее братом, приехавшим с войны Луцием Плабием Варом. Все было бессмысленно и бесполезно.
***
Зильземир и Сервилия стояли по обе стороны их любовного ложа двух влюбленных. Две матери. Ангел и призрак. Они были свидетелями любовной оргии своих двух детей. Они слышали и видели все. И смотрели друг на друга через их любовное, скрипящее, сотрясающееся в любовной оргии ложе. Их дети, ребенок ангела Неба и ребенок земной женщины. Вмести и в одной постели. И они смотрели друг на друга и на них. На Ганика и Луциллу. Голых, и мокрых от горячего любовного пота.
Они не осуждали их. Нет. Они просто смотрели и все. Смотрели из мира невидимого обычными человеческими глазами. Смотрели на них и боялись за них. Сервилия за свою любимую дочь, желая все исправить в этом доме, но, понимая, что этого уже не сделать никак, по-другому. Так как только обещал ей Миллемид. Зильземир просто желал скорее вернуть себе сына Ганика. И чем скорее, тем лучше и уже неважно как, лишь бы вернуть матери своего родного Небесного сына.
Он был не против любви земной женщины и ангела Неба. Он был лишь против зла причиняемого ее ребенку. И мать готова была на все, чтобы уберечь его от этого и вернуть себе. О том же говорила и стоящая по ту сторону сотрясающейся от любовной оргии влюбленных постели давно уже мертвая Сервилия. Она теперь еще больше хотела, как и Зильземир завершения всего и освобождение своей греховной души. Но еще больше Сервилия хотела вернуть себе дочь. Больше даже чем своего сына, отняв ее у мужа Лентула Плабия Вара. И покинуть этот страшный заполненный болью и ужасами дом.
- Завтра уже, Зильземир – произнес Миллемид, прислонившись, обняв за гибкую женскую талию и широкий из звездной пыли пояс, уткнувшись губами любовника ангела нежно и ласково целуя Зильземира.
Он появился неожиданно, и как всегда любил делать.
- Завтра утром он будет твой. Твой сын, Зильземир. Потерпи еще совсем немного. Еще совсем немного. А Сервилия заберет свою дочь. Я все решил и так и будет, Зильземир, любимый мой. Только потерпи до утра и не лезь никуда, даже если что-то произойдет в скором времени.
Миллемид видел, как эти двое просто хотели своего. И оба хотели практически теперь одного и того же. Просто вернуть себе своих оставленных на грешной земле детей. И оба теперь были в подчинении ангела Миллемида. И вынуждены были мучительно терпеть. И только терпеливо и молча смотреть на то, что произойдет дальше.
- Завтра с этим кровожадным семейством будет покончено. Ты, Зильземир сам положешь этому конец – произнес Миллемид.
- Я – переспросил у него, удивленно Зильземир.
- Да, именно ты, Зильземир – произнес Миллемид – Именно ты. Ты даже сам еще не знаешь как? Но сделаешь это, я знаю. А я роль свою почти уже выполнил. Я спас всех кого должен был спасти. И решил практически все поставленные мне самим Всевышним на земле задачи.
Он прижал еще сильнее за талию Зильземира, глядя своими черными, как бескрайний звездный космос глазами, горящими красным огнем в его любовника синие, горящие светом Неба женские глаза Зильземира и произнес еще – Я спас его товарищей и друзей. И они теперь и сейчас, именно пребывают мирно в моем Тантале.
- Где это? – переспросил Зильземир – Я вижу, мой ненаглядный Миллемид создал свой мир и за спиной у нашего Бога. Смотри милый, чтобы он об этом не узнал. И где тот твой мир, любимый?
Зильземир сам прижался к своему любовнику и хитро улыбнулся ему. Он произнес - Скажи на будущее, может, поделим его между собой.
- Не спрашивай, мой лукавый соблазнитель Зильземир – ответил Миллемид – Я тебе все равно не скажу. Но скажу одно…
Миллемид прильнул острым кончиком своего носа к утонченному кончику носа любимой и произнес – Они все там как в Раю. Почти таком, же, как у нашего Бога. И они теперь все здоровы и счастливы. Наш Творец приказал истребить их, но я не послушал его. Я их полюбил также, как Бог любит своего сына Ганика теперь, милая моя. Все, кого я спас ради твоего сына, Зильземир. И они под моим неусыпным постоянным будут теперь присмотром. Они первые поселенцы из людей в том моем мире, мире о котором не знает наш общий Созатель и Отец, любимая. Я их спас и сейчас их ищут по всему Риму, как всех прочих преступников. Переворачивая все вокруг. И полиция с жандармерией и даже преторианцы самого Императора Рима Тиберия. Я спас всех с виллы Олимпия. И Лентул Вар не получил того, чего хотел. Он не получил своих новых рабов как и сам Тиберий. Я их увел всех их из-под самого их носа. Они теперь все свободны и счастливы. Остался только твой любимый сын Ганик, твой сын Зильземир. И ты его завтра утром получишь и унесешь его своего любимого сына в Рай его Небесного отца.
- Любимый мой! – Зильземир восторженно произнес и обнял Миллемида, целуя его в губы. Он повернул голову со своими длинными вьющимися на невидимом астральном ветру русыми волосами, сплетающимися с черными длинными такими же волосами Миллемида в противоположную сторону ложа измученных любовью любовников. Там стояла Сервилия.
Стояла, молча, глядя на двоих ангелов, и тоже ждала своего часа. Так же как и Зильземир. Стояла по другую сторону постели своей дочери Луциллы и лежащего на ней сына Зильземира Ганика. Она смотрел на Зильземира мертвыми призрака холодными мертвыми глазами.
