гуманитарным, душевным. Это, как говорили в наше индустриальное и постиндустриальное время, «инженеры человеческих душ». Подкласс работников/деятелей искусства или эстетов.
Но из недомолвок Василисы я догадался выудить еще один класс существ, которые занимаются управлением управляющих. Вот они и есть уэллсовские «морлоки». Кто-то из них меня вызвал из прошлого. Так я думаю. Нет, это не звери. Уэллс ошибся на их счет. Это демоны, существа духовного плана. Не ангелы, ибо ангелы – это иллюзорное представление демонического мира. Это ловцы душ интеллектуалов, эстетов и просто тел (simple bodies), тактильных существ, то есть, гедонистов.
Поток моих мыслей прервало появление Василисы 3709. Она предупредила меня о том, что экскурсия продолжается, но теперь уже не на Земле, а в космосе. Я спросил ее, почему, у нее такой номерной знак? Она долго, изучающе, на меня смотрела, но потом все же снисходительно ответила: «Какой вы скептик, прямо Фома Неверующий».
- Я уже говорила, что мой номер означает мое личное число. Вы помните, что в древние и средние века у вас была развита нумерология?
- Все. Теперь понял. Но вы такое не говорили. Наверное, вы хотели сказать, но не сказали.
- Может быть.
- Кто вызвал меня из прошлого? – неосторожно и неожиданно для самого себя сказал я, не подумав, чем эта откровенность может обернуться для меня.
- О чем это вы? – переспросила меня Василиса, удивившись.
Казалось бы, на ее лице застыло выражение искреннего недоумения. Но я уже успел схватить в уголке ее глаз тут же спрятавшийся испуг под маской благодушной озадаченности. Я решил подхватить игру в недоумение.
- Когда я спал, то отчетливо слышал, что кто-то позвал меня.
- Я не заходила к вам ночью. Вероятно, вам это привиделось во сне.
- Вы так думаете?
- А, вы как думаете? – спросила меня Василиса, спокойно ожидая, что я подыграю ей и подам нужную реплику.
- Да, в самом деле, вероятно, мне все это показалось. Сон, знаете ли.
Дело приняло интересный оборот, если, в самом деле, мне «все это» не показалось и не оказалось игрой моего воображения. Но если испуг действительно появился в глазах Василисы, чтобы тут же исчезнуть, то чего она боялась? Того, что разоблачат ее? Если так, то Василиса находится «под колпаком»? Она, что, шпионка что ли? Тогда кого? Инопланетян или, условно говоря, «сепаратистов»? Против кого? Против империи ситхов? Да, говорили мне, не смотри «Звездные войны»! Неужели я предок джедаев?! Что за бред сумасшедшего фаната «Звездных войн» и прочей такого рода чепухи! Но тогда что это? Здраво рассуждая, можно было предположить (выводы делать рано), что не только я, но и Василиса находится под наблюдением, и она ведет свою еще непонятную мне игру. Значит, все же я нужен людям будущего. Но для чего или против чего, или кого?
Пока мы поднимались на лифте вверх на летную площадку на крыше Института Времени, чтобы совершить на космическом аппарате прыжок в небо, мне естественно пришла мысль в голову о сне и жизни. Да, прав был Педро Кальдерон, когда назвал свою пьесу «Жизнь есть сон». Действительно, жизнь есть сон. Но не менее верно и обратное, - сон есть жизнь. Только какая это жизнь и какой это сон? Не является ли обычная жизнь сном, а сон жизнью? Если является, то, что, это за жизнь? Нет, это не жизнь во сне. Это сон в жизни, ставший жизнью. Это сознательный, вменяемый сон. Но что тогда сон в привычном смысле слова? Это бессознательная жизнь. С этой точки зрения обычная жизнь и есть сон. А жизнь, настоящая жизнь? Она есть жизнь сна, то есть, такая жизнь, которая ограничена сном. Есть ли жизнь вне сна? Есть. Это сон без сновидений.
Выходит, есть жизнь сознательная и бессознательная. Сознательная жизнь есть вменяемый сон. Бессознательная жизнь есть сон невменяемый. В первом случае спит обычное или элементарное сознание и бодрствует самосознание как сон второго или отраженного, рефлексивного уровня. Это мета-сон. Во втором случае, то есть, в бессознательной жизни спит самосознание, но бодрствует сознание как сон первого уровня или просто сон. В этом смысле, действительно, просто сон есть жизнь во сне. А мета-сон есть сон в жизни длинною с жизнь.
Эти неутешительные размышления навели меня сначала на не менее горькие рассуждения о власти ложных и лживых идей над слабым человеческим сознанием, затем на опасные мысли о связи этого сознания с бессознательным и, наконец, подвели меня к выводу: человек есть средство, а не цель универсального развития. Что конкретно обо всем этом я подумал, изложу по порядку.
О силе власти ложных и лживых идей над сознанием людей сам за себя говорит пример с религией. Понятно без проповедей «ловцов душ», этих елее велеречивых служителей культа, что есть Бог. Конечно, он не такой, каким рисует его их превратное воображение. И все же, несмотря на то, что культисты на каждой странице своих тенденциозных писаний откровенно перевирают факты/случаи контакта с высшей силой в своих корыстных (клерикальных) целях, они не в состоянии подменить ее подлинное присутствие в качестве духа или духовной реальности своими сентиментальными подделками или выходками фанатиков. Духовную правду нельзя скрыть. Она проявляется сквозь ложные, а порой и лживые сказки и говорит сама за себя. Поэтому религия не есть сплошная ложь, но как сказка она есть ложный намек на правду. Только для ее проявки требуется негатив в форме здравомыслящей критики ложных верований и проявитель в виде разумной рефлексии над лживыми утешениями.
Другая мысль, которая меня занимала, была мысль о новом контроле сознания, свойственного новому времени. Если прежде, еще до эпохи Просвещения, народное сознание контролировалось и управлялось религиозным культом и вероучением, то есть, религиозной идеологией в интересах не только духовных и светских властей, но и самой телесной массы народа, то следом приходит эпоха контроля уже самого сознания просветителями в качестве агентов политического влияния. Они представляли народ в мире сознания перед лицом, вернее, «безобразной физиономией» бессознательной власти как власти бессознательного в собственном сознании идейных людей.
Другое дело, что случилось с контролем сознания в мое время. Теперь сам народ обязали контролировать себя, предусмотрительно заблокировав возможности возрастания сознания у представителей народа до уровня самосознания системой машинного/цифрового образования. Прежде самосознание было недоступно для контроля не только со стороны глупой власти, но и «умных» просветителей. В мою эпоху расправились с самосознанием самым тупым способом, - исключив из сферы образования универсалии путем фрагментарной спецификации знания.
И, наконец, третья мысль, которая занимала меня в течении всего дня, отведенного для знакомства с космическими достопримечательностями. Это мысль о самом человеке. Еще ребенком я был склонен к размышлениям. Со временем эту склонность вытеснило увлечение наукой, прежде всего, такой сомнительной наукой, как история. Но это увлечение историей, к счастью, не увенчалось успехом, - я так и не стал историком, во всяком случае, историком в обычном/объективном смысле слова. Почему? Я думаю, потому, что история как наука о прошлом еще не стала наукой об истории человека, ибо та история, которая была, была историей не людей, а вещей и только отчасти идей. Вот поэтому я и вернулся обратно к философии, которая занимается не вещами, как прочие науки, а идеями. Но занятие историей философии как историей идей не стало для меня историей людей, так как такой истории еще не было в прошлом. История людей – это история будущего, а не прошлого. Действительный человек – это человек «светлого будущего», грядущего, а не «темного прошлого» и «серого настоящего».
Впрочем, мои занятия антропологическими упражнениями привели меня к пессимистическому выводу, который только подтвердился теперешними наблюдениями за жизнью людей далекого будущего. Этот вывод не нов. Он созвучен как идее Гегеля, так и воле философов жизни. Действительно, человек есть средство или форма проявления духа в истории, событие осознания им самого себя и своего главного места во всем сущем. Универсален не человек, а дух. Человек же есть только факт бытия духовной универсальности. Это понял Гегель. Но свое понимание он дал в ложном идеалистическом толковании, опустив все минусы самосознания духа. Именно на этих минусах акцентировали свое внимание философы жизни, подменив дух последней.
С философией человек так и не разобрался, ибо она есть не его сугубая деятельность по прояснению выражений языка и понятий логики, но творчество самого духа, побочным или сопутствующим продуктом которого становится человек.
Все эти рассуждения я расписал в своем дневнике, вернувшись из космоса к себе в номер. Но саму их суть я успел продумать по пути на крышу Института Времени. Оказавшись на ней, я с удивлением нашел, что там царит атмосферный штиль. Увидев мое удивление, Василиса объяснила, что сегодня безоблачно, да к тому же машины на крыше гасят силу ветра. Однако никаких машин там я не нашел, если не считать рядом с шахтой лифта сиротливо возвышавшуюся над плоской крышей пирамиду. Василиса подошла к ней и жестом пригласила меня в космический аппарат. Одна из граней пирамиды диафрагмой раскрылась, и мы вошли в образовавшееся овальное отверстие по выдвинувшейся лестнице. Уже в космолете эта лестница понесла нас, углубляясь в толщу пирамиды вверх к самой вершине. Здесь мы оказались в овальном помещении, которое, судя по приборам и оборудованию, было рубкой космического корабля.
- Послушайте, Василиса, у меня к вам один вопрос
- Да, и какой?
- Я здесь уже второй день, но кроме вас не видел ни одного существа в вашем Институте. Где все ваши сотрудники?
- Они заняты работой. В нашем Институте принято заниматься своими, а не чужими, научными исследованиями времени и пространства. Пока в работе с вами я не нуждаюсь в помощниках. Потом вы познакомитесь с моими коллегами, которые проявили интерес к вашей персоне. Я удовлетворила ваше любопытство?
- Отчасти. Может быть, в ваше время ученые занятия носят индивидуальный характер, но в наше время они по необходимости были коллективными.
- Все меняется со временем, Сергей Сергеевич.
- Василиса! Я прошу вас называть меня по имени, без отчества. Хорошо?
- Ладно, если вам так нравится, - машинально сказала Василиса, сидя за пультом корабля и нажимая на клавиши и кнопки приборной доски космолета. Однако никаких последствий от ее манипуляций я не заметил и не почувствовал.
- Мы еще на Земле? – я спросил с тревогой Василису.
- Нет. Да не волнуйтесь вы так. Мы уже в космосе. Вот посмотрите, - с этими словами Василиса нажала на кнопку на приборной доске и жалюзи корабля бесшумно открылись. На смотровых экранах кораблю показался космос во всей своей красе: на черном полотне бездны сияли и искрились бесчисленные звезды.
- А, где Луна и Солнце, и, наконец, сама Земля? – воскликнул я и невольно задел за плечо Василису.
От
