двум сильным лидерским характерам, а он считал, что обладает таковым, не быть вместе долго, тем более что оба не умеют таиться и не захотят. И что? Утешиться малым, опять таскать цветы и млеть от счастья, что их принимают? Нет, на краткие изнуряющие потаённые встречи он тоже не согласен. Такие рано или поздно, а чаще очень скоро становятся явью, и приходится держать ответ перед взбешёнными родственниками, и целым не уйдёшь – обязательно намылят шею. Зачем ему это? Остаётся одно: выяснить отношения и убежать напару куда глаза глядят, затаиться и жить бедно, одной любовью. Ему этого мало, таинственность – не его стезя. Да и возрастная разница? Он уже подспудно уговаривал себя к отступлению, ещё не начав атаки. Не сможет она быть ровней пацану, не захочет, и оба будут страдать от постыдной связи. Перетерпеть? Отказаться от такой женщины, которой не встретишь больше за всю жизнь? И значит… ладно, придёт утро, а с ним на свежую голову и определение, что значит это самое «значит». Тоже повернулся к стене и, поёрзав в унынии, всё же заснул.
-9-
Разбудил жаворонок Сёма, растолкал безжалостно, сообщил бодро, щурясь в улыбке от косых лучей солнца:
- Вставай, приехали. Как твоё «ничего»?
Виктор открыл глаза, увидел весёлых солнечных зайчиков на потолке, решил, что и на самом деле «ничего» и, довольный, потянулся, сделав первое и единственное упражнение утренней гимнастики.
- У вас хорошо, сплошной кайф, но думаю, только приехал, пора и съезжать – как ни говори, а в доме две взрослые женщины, неудобно.
Семён не стал возражать, тем более что об этом уже говорилось ранее.
- Тогда поторапливайся, потопаем в редакцию – там скапливаются всякие объявления, найдём в них и тебе что-нибудь стоящее.
Завтракали вдвоём, Марья Даниловна, прислуживая, не присаживалась, а Виктор старался не глядеть на неё, не встречаться взглядами, как будто уже был в чём-то виноват. Заметил только, что голову покрыла белой косынкой, по-южному, оттого её чёрные глаза блестели ярче. Быстренько умяли по яичнице, из которой Виктору пришлось выковыривать шкварки под осуждающим взглядом Семёна, выпили по стакану свежайшего молока и заели пампушками с настоящим сливочным маслом. Вчерашнее ночное «и значит…» так и осталось без продолжения, ожидая расшифровки до вечера.
В редакцию покатили на четырёхдверной «Ниве», самой ценимой машине в малых городах, ухоженной и довольно новой внутри и снаружи.
- Недавно приобрели, - похвастался шофёр, внимательно вглядываясь и в разбитую дорогу, и во встречный жиденький поток всяких моделей, - взамен старенькой «шестёрки». Права имеешь в дополнение к дипломам?
Виктор, с интересом оглядывая окрестности, отрицательно покачал головой.
- Не привелось как-то, - и добавил: - Да и не любитель я сидеть за рулём, а тем более, возиться с техникой.
Семён взглянул на него с сожалением, как на анахронизм в современном техническом обществе, но переубеждать не стал.
Местная информ-брехаловка размещалась в двухэтажном старинном бревенчатом особняке с полуподвальным цоколем, принадлежавшим когда-то в древние дореволюционные годы еврею, прижившемуся в станице и устроившему в полуподвале доходный шинок, в котором спаивал местных забулдыг суррогатной водкой. Но когда жидкую валюту принялись бесстыдно реквизировать и левые, и правые, и белые, и красные, прикрыл обанкротившуюся лавочку и слинял за океан, где ценят частную собственность и имеют уважение к грошам, каким бы способом они ни были добыты. С тех пор зловонный очаг единения трудящихся не обновлялся, ветшая под ударами погодных стихий, а каждые новые обитатели не считали нужным содержать прибежище капитализма в надлежащем порядке. Единственное, что ему добавили, так это табличку: «Архитектурный памятник. Охраняется государством», и только в этом и заключалась эта самая грозная охрана от съедающего времени и вредителей-древоедов, включая и людей. По словам Семёна, редакция уже почти вымолила у администрации новое и более удобное помещение под страхом уголовного развала старого с погребением под завалами создателей правды, а пока побиралась, где могла, на текущий косметический ремонт, с поглядом облизываясь на разрешённые лавочки и магазинчики с перевранными иностранными названиями на местном Бродвее. Существовали же пока за счёт мелкой разовой типографской продукции, платных объявлений и скупых подбросов от административных спонсоров накануне всяких юбилеев и, особенно, выборов, а больше за счёт энтузиазма зачумлённых издательским делом работников, занятых кучею не столько сбором информации, сколько выпрашиванием деньжат на поддержание штанов.
По скрипучей лестнице, придерживаясь за расшатанные перила, поднялись на второй этаж, встретив на площадке между первым и вторым самих себя, отражённых в большущем настенном зеркале в узорчатой раме, пожелтевшем от времени и треснутом по диагонали, очевидно, оставшемся в наследство от еврейской роскоши. На втором за распахнутой дверью кабинета главного, захламлённого чёрт-те чем, склонился над длинным столом, составленным из трёх, и разглядывал разложенные газетные полосы главред, высокий худой дядька русско-азиатской внешности, остриженный под бильярдный шар и с длинными будённовскими усищами, между которыми свесилась потухшая табачная трубка. У него и фамилия была соответствующая – Голова.
- Здравствуйте, Петро Степаныч! – бодро поздоровался Семён. Главред распрямился и, если бы поднял руку, то вполне бы дотянулся до лампочки, свисающей на проводе с потолка. Подойдя к парням, протянул руку сначала своему, а потом и чужому, но не назвался. – Есть интересный материал о фермерском совещании по поводу повышения урожайности плодовых и овощных, - зачастил сходу, пуская «бульки», и уж наверняка не заикнётся о фирменных кроссовках, блестящих на ногах. – Был министр, выдвинули справедливые требования, нам тоже надо бы поддержать.
Виктор не стал слушать завиральную песню молодого, но уже с изъянами в припевах, СМИшкарика, выключил для себя их канал и, примостившись в торце приставных столов, уставился рассеянным взглядом на всё, что там лежало. Прямо перед глазами лежала жиденькая стопка напечатанных на принтере листков без заголовка. От нечего делать стал читать и никак не мог сосредоточиться и задержать в памяти хотя бы одну печатную мысль – все ускользали, не тревожа извилин. Всё же сообразил, что это, по всей вероятности, передовица в газету по случаю скорого Дня Победы, поскольку в статье в изобилии громоздились звонкие слова о героизме наших солдат, о любви к Родине, не упоминая любви к Сталину, символу Родины в то время, о неудержимом натиске советских войск и о нашей Победе, которую хотят у нас теперь отнять как бывшие союзники, так и их беззастенчивые прихлебатели, не сделавшие для Победы ничего стоящего. В общем, всё в лозунговом духе, что послевоенный народ, забывающий о тяготах Победы, пропускал мимо ушей в усердном приобретении материальных благ, а привычные к лозунгам, воспитанные на них настоящие ветераны, испытавшие настоящую цену кровавой Победы, прощали звонкость власть взявшим, осыпающим оставшихся в живых солдат значками и мелкими праздничными льготами. Так зачитался, одновременно раздумывая о том времени и о времени спустя десятилетия, что не услышал, как подошёл, очевидно, автор водяных победных кругов.
- Как? – спросил тот, не сомневаясь в восторженной оценке.
Виктор поднялся, непривычный темнить, и ответил неопределённо:
- Да так… не особо…
- Ну-ну, - недовольно прогудел надтреснутым басом сочинитель. – И что же, по-твоему, - по-свойски перешёл на «ты», показывая тем самым, что ни в грош не ценит бесцеремонной критики откуда-то взявшегося безграмотного критика, - не так?
Виктору были безразличны все «таки» и «не таки» в статье, поэтому, чтобы не лезть на рожон, пошёл на попятный, гася самую жестокую в отношениях интеллектуалов литературную свару.
- Да нет… я ничего… для передовицы сойдёт, их всё равно никто не читает, - и большей профессиональной обиды нанести главреду и автору шедевра не мог.
Голова энергично пригладил шар, убыстряя движение подкоровых шариков, и тоже не стал обострять отношения с прохиндеем.
- Это не передовица, а речь, - открыл секрет пафосного произведения
- Речь? – удивлённо переспросил Виктор. – Вы заготавливаете речуги? – как будто до конца не усёк. – Для кого?
- Для мэра, - не стал скрывать заказчика изготовитель речей.
- А сам-то он что? – ещё больше удивился всезнайка-дилетант, но ничего неумейка.
Пётр Семёнович аккуратно сложил разбросанные Виктором листки в стопку, постукал ребром, выравнивая, и положил на старое место.
- Ему некогда, - оправдал всемогущего городского лодыря, но по смущённому лицу полу-Тимошенко, полу-Будённого было заметно, что он тоже не в восторге от увиливаний мэра, однако, польщён важнецким заказом именно ему, главному редактору и главному сочинителю города. – Значит, говоришь, не понравилось? – вернулся к затронутой болячке. – Можешь сделать лучше? – спросил насмешливо, пытаясь как-то ущучить неподатливого пришлого критика.
- Не знаю… - протянул неуверенно нахал. – Никогда не сочинял речей для других, - подколол местечкового серого оракула.
- Он – юрист-экономист, - всунулся с запоздалым представлением Семён.
Голова ещё внимательнее посмотрел на обладателя двойного образования, подумал-подумал, взял листки с речью и протянул критику.
- Попробуй подправить… иди к женщинам, - и кивком головы показал на открытую дверь в соседнюю комнату, где уткнулись в мониторы две рядовые создательницы брехунка. – Посмотрим, чего ты стоишь не на словах, а на деле, - произнёс, уверенный, что задира не выдержит испытания.
Одна из женщин, та, что помоложе, почти девчонка, ещё ничего, на одно лицо со всеми, что встречаются пачками на улицах, в других офисах, в супермаркетах и где попало, а вторая – «храни меня, боже!» - не хотел бы Виктор увидеть такую, проснувшись глубокой тёмной ночью, рядом с собой на кровати – вылитая копия молодой Шапокляк. Короткие, до плеч, волосы выкрашены в оранжевый цвет, маленькие глазки мышиного цвета глубоко запали под нависшими надбровьями, а от бровей остались редкие волоски, нос длинный, заострённый, хищный, так и кажется, что суётся куда не надо, рот с узкими бледными губами словно разрезан острым лезвием ножа, щёки впалые в густых веснушках и вдобавок выступающий вперёд подбородок с тёмной устрашающей ведьминой родинкой. С такой можно и не запираться в квартире, где лежат деньги.
- Ада! – обратился к ней шеф через открытую дверь. «Надо же», - невольно подумалось Виктору, - «и имечко под стать». – Помоги… - замялся, не зная, как назвать знакомого уже незнакомца, - товарищу подобрать нужные ему материалы, - и, посчитав, что больше ничем не должен быть полезен, опять склонился над заготовками завтрашней газеты, выискивая вместе с Семёном, куда и в каком объёме втиснуть статью корреспондента, с нетерпением ожидаемую всеми фермерами сельскохозяйственного района.
Пришлось подсесть к ведьме, стараясь не прикасаться к хилому телу с отсутствующими грудями.
- Мне бы для начала посмотреть на памятник горожанам, погибшим в войне.
