Господи!» - вскричал в запутанности неверующий. – «Пощади, избавь от неверия, наставь на путь истинный!» Замотался с головой в одеяло, оставив ноги снаружи, и затих в полной безысходной прострации.
-11-
Проснулся от дождевой капели, оглушительно барабанящей и по жестяному подоконнику, и по ушам, и по встряхивающимся мозгам. Открыл один глаз – в комнатушке уже посерело от ленивого медленного рассвета, открыл второй – ещё мутнее, можно закрывать оба. Подтянул озябшие ноги коленями аж до ушей, прячась под какой-то накинутой поверх одеяла хламидой.
- Никак проснулся? – прогундосила невидимая Авдотья, шаркая подошвами словно по обнажённому темечку. – Замёрз ночью-то, скукожился как зародыш, накрыла я тебя Демьяновой шубейкой. Полежи пока, а я печь затоплю, потеплеет, и встанешь. Даже не раздевался, сморённый.
Он пошевелился, вытягиваясь и ощущая неприятную стягивающую тесноту одежды и кроссовок.
- Сейчас встану, - пообещал, бодрясь и не делая никаких попыток к этому. – Побегу в магазин.
- Ку-у-да в такую слякоть!
Приподняв голову, он увидел истопницу, стоящую на коленях перед печью. Чиркнула спичкой, сунула в тёмный зев, и там заиграли, заполошились огненные языки, жадно облизывая сухую растопку. Надо вставать, пересилить ночную немощь, привести тело и одёжку в божеский вид, и вообще взбодриться наперекор непогоде. Да и неудобно молодому и красивому быть на иждивении кряхтящей старушки.
- Пойду, однако, - решил не поддаваться томительной слабости. – Надо проветриться, а то что-то неймётся, с погоды, наверное.
- Ну, как знаешь, - не стала отговаривать мудрая Авдотья, давно уразумевшая, что каждый сам знает, где у него чешется. – Давай, чеши, раз приспичило. – И завтракать не будешь? Может на больную голову плеснуть полстакана? Или рассолу?
- Бр-р! – замотал алкаш головой, стараясь не очень взбалтывать разжиженные мозги. – Не то и не другое! А завтракать – потом. – Оделся поплотнее, зашпилив куртку на все молнии до отказу, нахлобучил промокаемый капюшон, спасающий только от ветра, натянул до ушей, сколько мог, матерчатую бейсболку, что хороша от солнца, критически оглядел довольно поизносившиеся кроссовки и выцветшие на коленях джинсы.
- Промокнешь как цуцик, - охарактеризовала его экипировку Авдотья. – Накинь хоть старый Демьянов плащишко, - предложила, но строптивый подсельник и от него отказался.
- Ничё! – бодрился. – Живы будем – не помрём, насквозь не промокну.
- Особо-то, по-мужски, не набирай, - посоветовала радетельница, - тут рядом, всегда можно сгоношиться, если какая вдруг охотка одолеет. Вот кисленьких сосательных конфеток мне возьми мал-мала, продавцы знают, каких, скажешь для Явдохи – отгрузят.
Вышел под короткий навес, постоял, поёживаясь и оглядываясь прежде, чем отдаться стихии. Нависшее небо плотно закрыто, словно обмазано манкой или дешёвой 5%-ной сметаной. Дождь лил то ведёрными струями, то лейковой капелью, а то и вообще стихал ненадолго, сбрасывая крупные капли, звонко выбивающие фонтанчики из луж. Судя по всему, обложной дождь сдавал позиции, но ещё мог вымочить с головы до ног, и надо, увернувшись, уловить его неравномерную аритмичность. Решил, неординарно для себя, рискнуть, обмануть погоду и, сгорбившись по-Авдотьиному, пошлёпал, поторапливаясь и отворачиваясь поелику возможно от крутящего дождя-брызгуна, что по вредности старался попасть в лицо и под капюшон, отдуваемый ветром. Пока дошлёпал до супермаркета, присмотренного ещё вчера на подъезде к бабке, вымок всё же, но пятнами, терпимо. В лавке, следуя наставлениям Авдотьи не набирать особо, набрал-таки всякой съедобной всячины в два объёмистых пакета, именуемых в народе «маечками», хотя надевать такие впору только при пыточных издевательствах. Не поскупился ни на рыбные, ни на мясные консервы, прихватил здоровенную замороженную горбушу не первой заморозки, подозрительно розовую свежую говядину в целлофановой упаковке, всякие кондитерские, включая и любимые Авдотьины сосалки, крупы, макароны и, главное, растворимый «Нескафе» и крупнолистовой «Майский». И что-то ещё, что подсовывала и подсовывала обрадованная продавщица, ссылаясь на то, что никак у неё не наберётся сдачи с красной купюрищи, давно не бывавшей здесь в ходу. Еле добрёл до дома, продутый пронизывающим ветром насквозь, вымоченный холодным дождём до последней нитки и, к тому же, промёрзший до самых потаённых косточек. Последние метры шёл-брёл, не обращая внимания ни на ветер, ни на дождь, ни на лужи, стараясь только как-нибудь добрести и донести. А когда, наконец, донёс до Авдотьиной кухни и себя, и покупки, смачно шмякнулся мокрым задом на табуретку, подвинулся мокрой спиной к горячей печке и затих, истекая дождевой влагой, скопившейся в одежде и даже за ушами.
- Да ты что, милок! – всплеснула руками старая. – Натрудился-то как! Красный весь, никак тебя жар одолел? – Подошла, пощупала мокрый лоб. – Так и есть. И немудрено: дождь-то нонче гриппозный, ветер хондрозный, а вся погода продроглая. Давай-ка, разоблачайся здесь, я подсушу, а ты иди к себе и лезь под одеяло, я там протопила, принесу ещё одно, укройся и затихни, а я тебе сготовлю питьё-снадобье и лёгкое ёдово. Говорила же, - не удержалась по-женски от выговора, - не ходи, вечно с вами, пацанами-неслухами, маята.
В тепле и под двумя одеялами его трясла то ли простуда, то ли нервная дрожь, то ли обе вместе наперегонки, не хотелось ни есть, ни пить, ни даже кофе. Натянул до самого подбородка одеяло и постарался умерить сотрясение продроглого тела, проклиная мальчишескую браваду, закончившуюся самой простой, вероятнее всего, но жестокой простудой слабого городского мужика.
Запел мобильник.
- Д-да! – еле выговорил самое простое слово, клацая зубами.
- Как тебе погодка? – с веселинкой в голосе поинтересовался здоровенький Семён. – За тобой заехать? Поедешь к нам за материалом и согласованием?
Виктор удручённо вздохнул.
- Не-е, не надо, не поеду: кажется, занемог.
Сёма засмеялся, радуясь немоготе товарища.
- Что, хватанули вчера с Авдотьей на новоселье лишку?
- Если бы, - опять вздохнул болящий, чувствуя, как жар охватывает всё тело, стискивая голову, а тело, вопреки жару, всё ещё колотит прерывистая дрожь. – Скорее всего, простыл.
Семён убрал смех, спросил уже с тревогой:
- Ты что, ходил куда-то в дождь?
- В магазин, - сознался непутёвый больной.
- За каким лешим? – закипятился Семён. – Бабка, что ли, вытолкала?
- Сам, - не пожалел себя болящий.
- Сам лопух и сбоку бантик, - поставил диагноз доктор в мобильнике. – Сейчас приеду и привезу Анку – она у нас домашний спец по медицине, поставит и диагноз, и тебя на ноги. Что-то надо? – и, не ожидая заказа, отключился, решив, наверное, узнать подробности по приезде.
Вползла, охая, Авдотья, притаранила какое-то целительное пойло в большой кружке и что-то мутно-белое в миске.
- Ты не вставай, - разрешила, - так подкрепись, в постели, - присела к нему на край кровати. – На-ка вот, попей малиново-яблочного взвару с душистыми травками – и тело греет, и душу. Кашку рисовую со сливочным маслицем жиденькую сварганила, изюмчику подсыпала. Ешь, поправляйся, а то стыдно, что ты у меня занемог.
Скоро послышалось натужное урчание автомобильного мотора и протяжный сигнал с извещением о прибытии и требованием впустить приезжих.
- Счас! – прогундосила в ответ Авдотья и заспешила на выход, чтобы отпереть калитку, замкнутую на два засова от нашествия расплодившихся повсюду террористов.
Первой ворвалась Анна с встревоженным и мокрым от непрекращающейся мороси лицом, а за ней, торопясь, чтобы не пропустить занимательного свидания недавно поцапавшихся молодых, ввалилась, пыхтя, любопытная старая перечница. Семён не захотел лично выразить свои глубокие и искренние соболезнования и сразу укатил. У него своя болячка – статья в ближайшем номере городского брехунка о фермерском гвалте, на котором он был и не был.
- Приветик! – бодро поприветствовала немощного скорая помощь. – На что жалуетесь? Аппетит, запоры, бессонница, несчастная любовь? Температура есть? – Подошла, чинно присела на край кровати, достала из медицинской сумочки с красным крестом электронный термометр, приложила его к шее где-то ниже уха, подержала с минуту и удовлетворённо сообщила: - Так и есть: 39 и 3. Будем надеяться, что не коронавирус, но домашний арест и постельный режим с обильным питьём необходимы. Чё это ты вздумал? – Посмотрела строго. – На-ка, глотни для начала, - развела в полстакане воды большую шипучую таблетку, подождала, пока он высосет с хлюпаньем, отобрала пустой стакан, натянула ему одеяло до носа. – Питьё, тепло, уход и минимум волнений – всё, что тебе надо, - и сама же нарушила последнее требование: - Ты не бери меня на ум вчерашнюю – то был артистический розыгрыш, я проверяла себя в роли распутной Лолиты, - а в правдивых отцовских серых глазах извращенки так и искрились врушные бесенята. Он, конечно, не поверил этой, что был розыгрыш, который так бы не сыграла и настоящая примадонна. Тем более что вруша даже не соизволила извиниться.
- Да ладно, - простил он её, - останемся друзьями.
- А может быть, и больше, - не преминула всё же настоять на своём. – Погодь, я счас, - набрала на мобильнике номер. – Ма! У него жар за 39, наверное, ОРВИ – в дождь и ветер бродил, непутёвый, - подмигнула Виктору, предавая, - как бы пневмонию не подхватил. А у меня в сумочке не оказалось арбидола. – Выслушала что-то, поморщилась, - ладно, ждём, - и к Виктору: - Принесёт, прямо жаждет тебя увидеть, - поправила ему одеяло и потрогала лоб. – Горячий ещё, - и успокоила, - но меньше. – Пересела в кресло, подвинув его с грохотом так, чтобы видеть лицо уже не очень больного. – Значит, я тебе не по нутру вчерашняя? Другие бы парни ошалели, а ты…
Ему уже стало жарко, и он выпростал из-под одеяла обе руки, уложив их поверх одеяла.
- Притворилась–то ты классно, на все «ять», мне только не понравилось, что у такой замечательной матери такая простецкая рассегай-дочь.
Она поднялась, села на боковину кресла.
- Ничего, вот решу окончательно, кем мне быть – Образцовой или Дорониной, и тогда вы все будете валяться у меня в ногах с цветами.
Теперь уже Виктор поморщился.
- Я с розами не припаду.
- А вдруг я стану и в жизни Наташей Ростовой?
Он удивился таким шатаниям неокрепшей девичьей натуры.
- Ты что, читала «Войну и мир»?
- Вот ещё, - опять скривила полные губы, нижняя заметно выпячивалась, выдавая эгоистичный характер, - что я, чокнутая, что ли? Мне и кина хватило с Савельевой. Я бы сыграла лучше.
- Может быть, - не стал огорчать капризную будущую звезду экрана, театра или оперы притомившийся больной. Знаешь, юноши и особенно девушки в твоём возрасте и сами-то не очень верят себе и даже удивляются, когда им не верят. Они ещё не живут настоящей жизнью, а играют в неё, приноравливаясь к ней. Главное – не заиграться, не переиграть себя, - поучал больной здоровую, а сам в нетерпении ждал, когда, наконец, откроется дверь и…
Вот она ворвалась, не постучавшись, в зелёном китайском полиэтилене, в белых отмытых резиновых сапогах, в синих новеньких джинсах и пушистом белом свитере. Явно готовилась к встрече с ним. Не с Явдохой же? Лицо, такое милое и уже почти родное, покрыто мелкими алмазными капельками дождя, слегка
