подашь на развод и оттяпаешь себе изрядный кусок чужого, так? – встряло в перечисление выгод пятое колесо.
Жених самодовольно ухмыльнулся.
- Что будет, то будет, - уклонился от уточнения замысла хитрой сделки, - то никому не ведомо. Лады? – настойчиво взглянул на невесту.
Та не успела как следует обрадоваться неожиданному сватовству, сулившему немыслимые блага, как Веня, её тихоня, пружиной выпрыгнул из кресла, подскочил к жениху, цепко ухватил одной рукой за воротник пиджака, а второй – за ремень на поясе, рывком сорвал прохиндея со стула, коряво передвигая ноги, путаясь в своих и чужих, выволок сопротивляющееся тело в коридор, а оттуда, слышно было, на лестничную площадку и далее – вниз по лестнице.
- Ты мне ещё заплатишь, сосунок! – послышался откуда-то уже снизу жалобный вопль дельца, дверь с шумом захлопнулась, и появился вышибала, шумно дыша и почему-то вытирая одну о другую сухие руки.
- Ну, ты даёшь! – похвалила хозяйка, улыбаясь и зачарованно глядя на защитника. – Вот не ожидала! – Подошла к атланту, прижалась, положив голову на часто вздымающуюся грудь. – Как ты его!
Веня, отстранившись, расстегнул молнию на её джинсах и принялся стягивать неподдающиеся тесные штаны, заполошно дыша в лицо, затылок, шею. Пришлось помочь. Она вообще любила, когда он её раздевал, и, постепенно теряя рассудок, с готовностью отдавалась предстоящему приятному томительному вожделению. Любила, когда он касался её голого тела, любила стоять и лежать перед ним голышом, любила наблюдать, как он раздевается сам, аккуратно складывая одежду, любила видеть его напруженный тяжёлый член, который казался ей живым существом, отдельным от Вениного тела, любила ощущать его на себе, жаркого и могучего, любила прочувствовать до помрачения улетавшего в пространство рассудка минуты всеохватывающего оргазма и потом – долгие утихающие минуты беспамятства и отрешения от всего земного в полной прострации, когда тело отяжелело, но кажется невесомым, обновлённым, раздавленным, помятым, бездвижным и истомлённым до последней клеточки. Удовлетворённая, повернулась на бок, закинула ногу на его ноги, а голову снова уложила на широкую надёжную грудь, с приязнью вслушиваясь в мощное биение здорового сердца. Так бы и лежала, забыв обо всём и отсчитывая по живому метроному ночи, дни, недели, месяцы, годы…
- Тебе не хочется, чтобы я уезжала, да? – спросила, нежно теребя мягкую шёрстку на его груди, и зная ответ, очень хотела, чтобы он прозвучал из его губ. Но прозвучало совсем другое:
- Поступай, как знаешь, как тебе лучше.
Если бы он просто сказал «Конечно, не хочу!», она бы задушила его в объятиях, измусолила в поцелуях, заласкала до нервно-плотского экстаза и решительно отказалась от дурацкой затеи с продажей и отъездом. Но он ничего этого не сказал, и Василиса замерла, затаилась с навернувшимися слезами, горько переживая его то ли обиженное, то ли всамделишное равнодушие. Захотелось встать и дерябнуть целый стакан, утопив ненужные девичьи грёзы в сивушном тумане начинающегося обыденного дня. «Хотя бы наврал как-нибудь красиво», согласна была услышать и ложь, которая порой бывает лучше истины.
- У тебя не сердце, а насос, - уела язвительно, отодвигаясь и собираясь встать.
- Не жалуюсь, - ответил, как отрезал.
Поднялась, не одеваясь, подошла к столу, проверила бутылки – все пустые. «Вот сволочь!» - подумала ни о ком. Пришлось только закурить. Накинула халат и уселась в кресло.
- Знаешь, - произнесла раздумчиво, - надоело быть шестёркой, - пасмурно объяснила спонтанное решение о продаже бизнеса и отъезде к мужу, - обрыдло торговать красивыми бесполезными сорняками, видеть радостные глупые рожи покупателей и тосковать по собственной несбывшейся мечте вырваться в люди. А годы-то и желания уходят! Разве тебе не хочется того же?
Голый увалень недовольно пошевелился, потревоженный в сладкой утренней дрёме.
- Мне и так хорошо. - «Всё!» - с остротой молнии мелькнуло в болящей голове. – «Одна у меня подружка, одна меня понимает». – Здесь, говоришь, цветочки? А там, в Нидерландии этой, что? – по-старчески забрюзжал молодой, некстати потревоженный.
- Там? – Василиса задумалась, плотно до подбородка запахнулась полами махрового халата. – Там – Сергей. Он найдёт, чем меня занять для пользы обоих.
- Наркотики, проституция, контрабанда, нелегальная миграция… - перечислил её вероятные занятия в благословенной цветочной стране здешний репейный сожитель.
Она улыбнулась, порадовавшись, что всё же оставила кое-какую зацепочку в его холодной душе и молотобойном сердце.
- Там не спрашивают, откуда бабки, а интересуются ненавязчиво, сколько у тебя, - уверенно назвала кредо забугорного счастливого существования. – А здесь что? Приличному мошеннику по-честному ни с какими бабками не протолкаться во властную элиту сквозь кучу шлагбаумов из разных завуалированных полузапретов, грабительских поборов и всё растущих налогов.
- Там – то же, - возразил патриот. – И потом, нужно знать язык.
- Выучим, - надёжно уверила себя Василиса, уже видя ясное небо над вожделенной цветущей Голландией. – Мне не нужен литературный, которым задалбливают здесь местные недоучки-репетиторы, а там я быстро выучусь - я способная – уличному разговорному сленгу и буду, как своя, - и рассмеялась, радуясь радужным перспективам. Напару с Сергеем мы быстро встанем на собственные ноги. У нас как: я – генератор, он – двигатель, а привод прямиком в банк. Поднакопим евриков, своё дело поимеем и прорвёмся в ихние бюргеры. А здесь, особенно в таком провинциальном городе, как наш – тупо, всё занято, бюроманы стеной стоят, охраняя блага пожизненного родственного клана, пока президент, забыв о морали кота Леопольда, не разозлится и не сделает брешь. Впрочем, её быстро заделывают, причём, как правило, новым, пришлым материалом. Латай – не латай, а систему не преодолеешь без предварительной не косметической, а полной ломки.
- Ты, что ли, ломать собралась? – задребезжал противным смехом голый приверженец собственной мини-системы. Рога-то быстро обломают. Разок уже нарвалась, - припомнил, негодник, проваленные выборы. – И не таких успокаивали.
- Ништяк, паря! – успокоила революционерка, с сожалением пошарив глазами по сухому столу. – Последней, во всяком случае, не буду. Пойми, дурья голова: у нас не выборная, а выборочная система, не демократия, о какой любят заявлять власти, уткнувшиеся растерянно в собственные огрехи, даже не либеральная, а не поймёшь какая, и потому-то ещё её надо ломать. – Решительно поднялась, словно уже собралась на социально-общественную ломку. – А пока вставай, хватит болтать попусту, пора и на работу: девчата, наверное, уже заждались тебя с цветами. Давай моментом. – И сама, прихватив одежду, пошла в соседнюю комнату, чтобы не показываться ему голой и не видеть его голым.
-2-
Кроме продажи цветочного дела и отъезда к мужу в Голландию, Василису удерживало в родном городе, чтоб ему непыльно было, ещё одно пренеприятнейшее дельце, которое просто необходимо было уладить и которое она всё откладывала да откладывала, вот и дооткладывалась до последнего звонка. И откладывать дальше некуда, и бросить нельзя. Именно по этому делу и шла на центральную площадь, где в начале главной улицы, носящей, как и площадь, имя основателя прежнего государства, на первом этаже хрущёвки в бывшей угловой квартире размещался известный всему женскому городу салон красоты со звучным названием «Розалия». А правила им мадам Роза, которой в недавнем времени таскал букеты внезапно исчезнувший братишка Виктор.
Даже в позднеутреннее рабочее время баб, желающих обновить морды, было предостаточно. Пришлось высидеть тягучую очередь, тогда как пересохший организм настоятельно требовал совершенно другого, и она уже совсем было хотела плюнуть на собственную перелицовку и податься в ближайшее заведение, где можно хватануть стаканчик-другой, как вдруг её позвали вне очереди, да ещё и прямиком в руки самой мадам. Обычно Василиса справлялась с собственной вывеской сама, не уделяя ей заметного внимания, поскольку изюминкой её, манящей мужиков и вызывающей злую зависть бабья была идеальная фигура только-только начинающей полнеть зрелой женщины. И потому, усевшись в удобное вертящееся кресло, с любопытством осматриваясь вокруг, разглядывая на столике перед собой всякие скляночки, коробочки, кисточки, приборы, а заодно в большом зеркале и себя с помятым посеревшим лицом, обрюзгшим после вчерашней пьянки, с удовольствием ощущая мягкие прикосновения пальцев мастерицы, определяющей поле битвы за искусственную красоту.
- Что будем делать? – спросила та, сама вся уже сделанная с утра, блюдя марку элитной фирмочки. Вообще-то, как вспомнила Василиса, звалась она от рождения Саломией Борисовной с фамилией Розанова, а отсюда и краткое удобное для клиентов имя – Роза. Саломия не возражала, пусть будет так, как удобно посетительницам, лишь бы почаще приходили да побольше платили. – Я думаю, для деловой женщины удобна стрижка до плеч с локонами концами наружу, закрывающими уши, щёки, лоб. Годится?
Василиса равнодушно пожала плечами – ей было без разницы.
- Отдаюсь на ваше профессиональное усмотрение.
Роза удовлетворённо скривила густо вымазанные лиловой помадой губы.
- Ну и прекрасно. – Отодвинула доверчивую клиентку от столика вместе с креслом. – Будем мыть.
Василиса не поняла.
- Что мыть?
Роза пояснила, не меняя выражения настороженных тёмно-карих глаз, контрастирующих с выбеленными волосами.
- Голову. – Василиса невольно поёжилась, представив себя, беззащитную, с мокрой холодной головой в руках модельной мегеры, равнодушной к розам. – Иначе получится плохо. У вас что, дефицит времени?
Отступать некуда: надо рискнуть, чтобы завоевать доверие.
- Вот уж чего-чего, а свободного времени – хоть отбавляй, - почти пожаловалась почти подруге. – А нет ли у вас для терпежа чего-нибудь такого, покрепче? – попросила, искательно глядя на экзекуторшу. Та понятливо улыбнулась, добыла из-под столика початую бутылку армянского, подала вместе с разовым стаканчиком и добавила на малюсеньком блюдечке несколько тонко нарезанных долек лимона в сахаре. – А вы? – по-приятельски взглянула Василиса на хозяйку.
Роза улыбнулась снова, уже по-человечески.
- Боюсь, что если буду пахнуть, то многие клиентки потребуют того же, не отобьёшься.
После стакана клоповника не страшно стало отдать голову не только на помывку, но и на отсечение. Да и вообще полегчало: в мозгах прояснилось, и душа оттаяла. А Роза-то – баба вроде ничего, хотя и заштукатуренная, но нутро, похоже, ещё естественное, до внутреннего евроремонта ещё мозги не дошли.
После неприятной помывки, ещё более неприятного отфыркивания шампунем и просушки противно ноющим феном, словно кто-то пилил и без того не перестававшие ныть мозги, снова подъехали к зеркалу, чтобы увидеть, какая получилась ведьма с всклокоченными лохмами, диким болезненным взглядом и перекошенными в закусе губами.
- Хороша, - порадовалась Василиса, - хоть сейчас в фильм-ужастик. – Розе тоже понравилась, но она тут же обнадёжила, что из ведьмы сделает голливудскую красавицу. Василиса недоверчиво вздохнула, но что делать?
