времени. Запустили его стрелой времени в топкое прошлое. И попал он в руки самой судьбе, которая явилась ему в образе лягушки-квакушки. Что это за образ такой? Лягушка. Она квакает. Что она хочет сказать? Что от нее не уйдешь, она везде тебя достанет, - твоя несчастная судьба. Она бедная, но почему несчастная? Потому что одинокая и холодная. Если первая невеста была у него горячая, темпераментная, распущенная. Короче, настоящая б… То новая, прямая противоположность старой, некрасивая, - «ни рожи, ни кожи», да к тому же холодная, прямо как лягушка. Губастая, рот до ушей, глаза выпученные, ножки и ручки тоненькие, с брюшком, без попы, с дряблой, морщинистой и скользкой кожей. Кто захочет с такой лягушкой пойти под венец и лечь в постель?! И еще как говорит: не говорит по человечески, а только квакает. Ну, о чем можно с ней говорить? Спросил себя Петр Петрович: «Почему мне так не везет? Попалась холодная, фригидная женщина! Может быть, она хоть не будет б… Час от часу не легче. Это она не только другим, но и мне не даст! Нет, не хочу такой жены. Не лучше ли снова вернуться к Марфе Борисовне? Ведь с ней, с этой самой, хоть слаще, чем с горькой как хрен лягушкой. Может она еще феминистка или лесбиянка какая-нибудь. И за что меня так судьба наказывает»?
Но потом Петр Петрович успокоился, уговорив, утешив себя, что это просто сон. Напоследок он подумал: «Если даже попадется мне такая лягушка на моем жизненном пути, то я пожалею ее и обогрею, я ведь добрый христианин и милосердный буддист, но жениться не буду. Как я могу полюбить такую холодную и скользкую лягушку? Оно и понятно, сказка – это сказка, не взаправду, но понарошку. Однако в ней намек на то, что подобное может попасться ему уже в человеческом мире. Такой урок преподнес ему сон. Не вороти рыло от того, что тебе попалось. Не хочешь Марфу, так получай лягушку.
Решил Петр Петрович сделать визит Марфе Борисовне. И поехал он в карете к ее дому. Встретили его родители Марфы Борисовны щедро, от души. Были радушны, гостеприимны. Посчитали его даже не за гостя, а за своего зятя. Оно и понятно: кто такую гулену, заблудшую овечку возьмет в жены? Ведь на ней клеймо ставить негде. Возьмет только Петька-дурак. Но Марфа Борисовна все не выходила, пока ее матушка, Полина Владимировна, не отправилась за ней в светелку. Та вышла на свет. Коротко поздоровалась с ним. Но посмотрела мимо него, как будто нет его вовсе.
- Ты что это, негодница, нос от жениха воротишь? Где ты такого молодца еще найдешь? – спросил сурово свою дочь Борис Михайлович Зюзин.
- Тятя! Решила я идти в монастырь, - решительно ответила непокорная дочь.
- Ты что, мать, белены объелась? – только и мог выдохнуть из себя Борис Михайлович
- Грех на мне. Не хочу я такая-сякая портить жизнь хорошему человеку. Как ты не можешь этого понять?
- В уме ли ты дочка? – спросила ее Полина Владимировна с дрожью в голосе. – Что люди скажут. Такое на себя наговариваешь, - никогда не отмоешься.
- Обо мне и не такое говорят. Давеча я все рассказала Петру Николаевичу. Но он хороший человек и простил меня. Но я не могу простить себя. Я не стою его такого правильного. Он герой, а я распутница. Теперь буду жить монахиней.
- Как же детки, внучата? – запричитала ее мать.
- Не будет у меня детей от заразы проклятой.
Потемнело в глазах у Петра Петровича от такой страшной новости. Жалко ему стало Марфу Борисовну. Было жалко ему, что не будет у нее от него детей. И такая его взяла печаль, что сказал он: «Ну, и пусть. Все равно, возьму тебя я в жены, Марфа Борисовна»!
- Зачем? Не будет у меня детей, - так сказал доктор, что лечил меня. Поделом мне.
- Зачем ты врешь, Марфушка? Зачем наговариваешь, наводишь на себя напраслину? – вдруг воскликнула няня Марфы Борисовны.
- Няня, перестань.
- Знаете, - сказала няня Дарья, обращаясь к Петру Петровичу, - она непокорная, своенравная, но хорошая девушка, девица.
- Я дурная женщина. Не выгораживай меня, няня. Петр Петрович не поверит тебе.
- Петр Петрович, вы можете простить мою дочь за такие слова? – спросила Полина Владимировна.
- Уже простил. Забыть не получается. Скажу вам честно: мне такое недавно приснилось, что просто жуть. Уверяю вас: я продолжаю быть женихом вашей дочери.
- Вот и славно, Петр Петрович. Мы в вас и не сомневались, - стал уверять его Борис Михайлович, обнадеженный согласием жениха.
- Хорошо. На этом прошу откланяться. У меня от контузии время от времени голова идет кругом. Следует отправиться домой.
- Ну-ка, дочка, проводи домой Петра Петровича.
- Не стоит. У меня карета. Пойду я. До свидания.
С этими словами Петр Петрович оставил дом своей кающейся невесты. Уже после сцены раскаяния, сидя в карете, Петр Петрович чувствовал себя, если не одураченным, то, во всяком случае, не в своей тарелке. И зачем Марфа наговорила лишнего. Зачем такие подробности? Взыграла гордыня, и она решила отвадить его от себя? Чтобы не чувствовать себя виноватой, она демонстративно стала обвинять себя невесть в чем. Это понятно, но выглядит так глупо. Ему было неловко. Именно поэтому он сказался больным. И действительно от сказанного Марфой Борисовной у него голова пошла кругом. Так распутница она или невинная девица, которая наговорила про себя разных гадостей. Бесплодна? Больна? Зачем?
И тут его остановила догадка и не одна. Одна догадка – это мысль о том, что события последних дней – правда, а не вымысел, в котором есть строгий порядок, который расстроен в жизни, существует «на разрыве аорты», предполагает пустоты в преемственности, подразумевающие новые начала как компенсации утраты строгого следования, преемства. Другая догадка о том, что есть догадка как явление бытия, событие, и есть догадка как явление сознания, принадлежащего бытию, как со-бытие вместе с ним в месте и во времени. Третья догадка, что догадка смещает внимание (интенцию) догадчика с факта догадки на ее содержание (смысл). Причем факт можно фиксировать как событие или явление порядка бытия (онтологии), так и явление знакового порядка значения, изложения (семиотики, поэтики, стилистики). Значит, догадка представима, представлена как событие, знак, смысл или вещь, значение, смысл (денотат, десигнат, коннотат). То есть, мы догадываемся о чем думаем, что думаем и что думаем, медитируем. Есть медитирующее, медитируемое, медитирование как связь одного с другим, объекта с субъектом размышления (ъект>объект>субъект).
Другими словами, есть догадка и есть то, о чем она. И это о чем становится что догадки, его смысловым содержанием, соответствующим (объективным) объекту. Соответствующим образом догадчик переживает (аффектирует) и выражает (манифестирует) то, что представляет (репрезентирует) объект как презент. Порой манифестант подменяет презент репрезентом. Эта подстановка как подмена имеет момент удаления, исключения презента как депрезент. Конечно, не обязательно исключать, можно искажать, дополнять. То есть, можно не просто воспроизводить, повторять подлинник, оригинал описанием, перечитывать, но определять его, объяснять и толковать. Толковать или интерпретировать – это приписывать значение, может быть, несвойственное ему, изменять, комбинировать с другим, превращать его в нечто иное. Этим не ограничивается работа с оригиналом. С ним спорят, соперничают, соревнуются с ним в полноте сообщения, прямой, а не опосредствованной сообщенности уже не с первоисточником (прототипом), но пра-источником, не текстом, а изустным преданием, то есть, нечто иное, из другой области, модальности бытия, занятия человека. Такие процедуры дезавуируют прототип как тип, как копию неведомого, безвидного, нетипичного, атипичного, несхожего, непохожего, не имеющего аналога. Это атипичное неповторимо, уникально. Оно не закономерно, но случайно.
На такие размышления наводил инцидент, свидетелем которого стал Петр Петрович в гостях у Марфы Борисовны. Ему явилась Марфа Борисовна во всей своей страшной красе. Это было само откровение. В случае с Марфой реальность приняла ее вид как отдельно взятый. Это было откровение, явление не того, что за ним скрывается, что им является настолько, насколько не является. Нет это явление Марфы было интересно, значимо само по себе. Ничто оно не скрывало, за ним ничего не было. Все в нем было и было им. Это то и было страшно, потрясло Петра Петровича. Оно стало феноменом. Феноменом чего? Раскаяния? Но оно выходило за рамки приличия. Было чудовищно в своем выражении. Ему предшествовала откровенность прошлой встречи – сообщение об измене. Этот вечер следовал за тем, был тем, что следовало за изменой, - болезнь, расплата бездетностью. Но все перешибло уверение няни Марфы Борисовны в том, что измена, болезнь и осложнение, все это ложь. Так одно дело: явление самого явления, данности а не выявления истины, ее анализа и признания заданностью. Другое дело: маскировка данности заданностью, даже выдумкой, сочинением путем интерпретирования, толкования, комментария, прикрытие не скрытого, не-сокрытого подменой, результатом толка.
Петр Петрович возвращался домой еще в большем сомнении относительно своего семейного будущего, чем до поездки к невесте. Он никак не мог выбрать, принять решение: жениться ему на Марфе или нет. То, что он обнадежил родителей невесты и ее саму, еще ни о чем не говорило. Он мог просто спустить дело на тормозах, сказаться занятым на службе и уехать, выйдя в отставку, куда глаза глядят, тем самым негласно расторгнув помолвку. У Петра Петровича собственно не было никаких обязательств перед невестой и ее родителями, ведь ее женихом был Петр Николаевич. Он мог, конечно, взять на себя долги Перта Николаевича, но в таких тонких, сердечных делах, только сердце должно было быть советчиком. Оно же не то, что молчало, но как то нерешительно, как будто раздумывая, говорило: «Да».
«Надо подождать, - сказал себе Петр Петрович. – Вдруг я успею встретить свою ненаглядную, а не Петра Николаевича».
И тут, как на зло, колесо кареты попало в выбоину на мостовой, его заклинило и карета, дернувшись и раскачавшись, остановилась. Петр Петрович решил не ждать, когда карету починят, и продолжил путь домой пешком по бульвару. Ему навстречу шли немногочисленные прохожие, которые, не спеша, прогуливались по променаду. Солнце уже зашло. Спускались вечерние сумерки, но все еще было видно. Стоял не холодный зимний вечер. Капель уже перестала наводить воду на улицу, она подмерзла, и было скользко. Петр Петрович осторожно шел по льдистой мостовой, кляня себя за то, что не подождал, когда кучер освободит колесо кареты. Как раз это сожаление отвлекло внимание Петра Петровича от дороги, и он опасно поскользнулся и, пить дать, упал бы, больно ударившись о лед, может быть, даже головой, если бы его вовремя не подхватил какой-то человек и не удержал от падения.
- Осторожно! – выкрикнул спаситель, но потом радостно воскликнул, - Петр Николаевич! Кого я вижу! Ты ли это, черт тебя возьми?
Петр Петрович не знал, что сказать. Он понимал, что его приняли за Петра Николаевича и поэтому, естественно, он
