Иоанновне, перед Елизаветой Петровной. Если уж заезжие иностранцы для местных жителей или российских туземцев были временщиками, властителями только на время, то тогда кем он был, каким временщиком? Временщиком на время из другого времени.
Иначе, иронически говоря, он был рефлексивным или спекулятивным временщиком, человеком времени, чувствующим себя в чужом времени, как в собственном. Таким ему следовало стать, чтобы найти свое собственное, особое, уникальное место в прошлом. Это место уже было, но его следовало еще освоить, сделать своим. Что для этого необходимо было сделать? Для того, чтобы адекватно вписаться в местную жизнь, требовалось привыкнуть к ней. Человек ко всему привыкает. Привыкнет и он, ведь он человек. Этому могло помочь его историческое любопытство, любовь к истории, в частности, к истории восемнадцатого века. То есть, ему придется привыкать к тому, что им любимо, - к духу времени восемнадцатого века. Это был век Просвещения. Ну, так вот, - ему нужно стать просветителем. Благо, к этому располагают его знания из века двадцать первого. Это одна из ниш его существования в этом времени, заняв которую Петр Петрович исполнит свое историческое предназначение и получит общественное признание, раз он оказался в веке просвещения. Конечно, это будет трудно объяснить окружающим, которые запомнили его неучем, недорослем, Митрофанушкой. Но что делать? Не прикидываться же «вечно» безграмотным, необразованным человеком. Петр Петрович даже подумал о том, не он ли явился прототипом Митрофанушки для фон Визена, но потом решил, что неудачно пошутил.
Вот каким образом он шутливо разобрался с личным местом во времени (хронотопом, как говорят ученые) и «общими местами» советской интеллигенции, обученной в духе уже исторического материализма, а не «доисторического материализма», как говорил не безвестный герой Ильфа и Петрова. Кстати, последний был его однофамильцем или вполне мог быть его родственником. После этого Петр Петрович решился, наконец, явиться семейному кругу на о*бозрение. Но тут его внезапно, некстати посетила идея, и он решил остаться и додумать ее. Во избежание обиды и кривотолков со стороны домочадцев он подошел к двери, открыл ее и крикнул со всех сил: «Степан, поди сюда»! Видать, тому передали, так как через минуту, другую, тот, запыхавшись, влетел в полуоткрытую дверь.
- Закрой, - скомандовал барин.
- Слушаюсь и повинуюсь, - с горькой иронией сказал старик, закрывая дверь.
- Извини, Степан, за резкость, но у меня нужда: «Чапай думать будет»!
- Кто-кто? Эка невидаль – «Чапай»? Чай, не демон? Святый Боже!
- Да, не важно. Скажи матушке и всем остальным, что меня посетила муза, и я буду думать. От силы час. Потом спущусь к ним.
- Не понял, что сказать то? Вы же знаете свою матушку, - Елена Васильевна будет расспрашивать.
- Скажи maman, что ко мне явилась сама Муза Аполлоновна и восхитила меня на час.
- Опять не понял.
- Да, тебе и не надо понимать. Ты передай слово в слово, что ко мне явилась муза времени, - Tempora, она же Клио и отняла у меня времени на час размышлений. Понял, что сказать?
- Кажись, понял, что ничего не понял, но передам.
- Отлично. Ты превосходно выражаешься по-русски: понял, что ничего не понял. И правильно понял, иначе передал не мои слова, но свое понимание. Иди!
- Как изволите, ваша милость, - с этими словами Степан вышел из спальни, оставив Петра Петровича наедине с идеей.
Петр Петрович и был таков: поминай, как звали. Он думал о своей музе – о Темпоре Аполлоновне. Что же он думал? Думал он то, что, оказывается, есть как то, что есть, то есть, реальное, так и то, что идеально. Есть как реальное, так и идеальное. Что между ними общего? Общим между ними является материальное. Есть идеальная или ноуменальная материя и есть реальная или феноменальная материя. Идеальное становится реальным, материализуясь в объекте. Реальное является идеальным в осознании субъекта. Только то идеальное реально, которое логично. Оно находит себя в реальном через закон. То есть, не всякое идеальное логично. Есть и такое идеальное, которое не логично. Оно находит себя не в реальном, а в иллюзорном, воображаемом. На самом деле есть не один мир. Есть подлинный, реальный мир. Он не ограничивается не только феноменальной материей, то есть тем, что нам является, видимым миром, или миром, представленным в пространстве и времени. Реально и то, что нельзя представить, что немыслимо, непереводимо в мысль. Оно является не сухим остатком реальности. Именно этот остаток и переводим в мысль. Оно является чисто вещественным, материальным. Это нечто неопределенное, бесформенное, феноменально текучее, не способное отлиться в форму, застыть. Феноменальный мир – это мир готовых форм приготовленных содержаний, подлежащих ощущению, представлению и усвоению некто в виде нечто.
Но есть еще то, что не есть нечто, что пока есть ничто. Это материя для идеального как царства чистых форм. Она спонтанна и является материалом для творческого воображения. Из нее как из ничто определенного и творил Бог мир таким, каким он есть теперь. Оно ничто из того, что есть. Но это вовсе не означает, что ее вообще нет. Она есть абстрактно как нечто независимо существующее от всего как мысль. Она, эта первоматерия, конкретизируется в мысли, когда мысль осознается как мысль. Это происходит в сознании. Сначала появляется, возникает как идеальное, как чистая форма ума. Затем реализуется в в конечном явлении феноменальной материи вещи. Но из чего? Из ума как воображения, то есть. неопределенной чувствительности самой материи в чистом виде ничто. Ничто – это уже идеализация неопределенности в бытии в качестве не-бытия, есть как не есть ничто такое, что есть как явление.
Значит, есть еще мир воображения. Он иллюзорен в том смысле, что способен не только привлекать ум к материи, определять ее и в ней самому определяться, знать себя, но и отвлекаться от материи, создавать из себя подмены материи, у-ничтожа-я ее. Так и появляется иллюзорный мир, который преломляется в самом себе и становится бесконечно дробным, многообразным. Это то место в идеальном, которое не логично. Оно не способно воплотиться в реальность, ибо в ней нет для него места. Оно место для себя, а не для иного. Оно появляется в феноменальном, эмпирическом мире опыта только случайно, не закономерно. Появляется и тут же исчезает как призрак. Поэтому не-иное для себя иное для всякого иного, чем оно. Это иллюзорное идеальное имеет своим «общим местом», неуместным местом, безразмерной точкой сбора то, что люди называют личным местоимением первого лица единственного числа – Я. Это место наименования человека как личности. Им обозначается то, что им не является, ибо называется любой человек, любая личность тем же самым, но не то же самое, а отличное от всего иного. Символически эта внутренняя (сущностная) противоречивость, а потому не логичность скрывается, прикрываясь знаком «снятия» этой самой противоречивости. Внимание непосвященных отвлекается диалектической уловкой мнимого объяснения того, что во всех сознательных существах есть то же самое сознание, которое делает их отличными друг от друга, не такими же, какими есть все остальные. Как это можно связать друг с другом? То же самое, но не такое же. Таковость сущего, существенность уникальная, но сущность одна и та же. Это можно понять и сделать не мнимым, ложным, но подлинным, истинным, если полагать, что всеобщее является особым образом в каждом. То есть, есть своя мера явления того же самого у каждого. Эта мера явления есть единство количества и качества сущего. Сколько его вот такого. Его столько в этом месте и на это время. Так нереальное, абстрактное Я становится реальным и конкретным, связанным с этим сущим и отличающим его от другого сущего тем, что оно другое, и от не-сущего тем, что оно сущее.
«Так в моем размышлении и появляется тень времени, - подумал Петр Петрович. – И действительно, то, что есть, есть где-то и когда-то, если оно появилось. Но то, что появилось, как появилось, так и исчезнет. Откуда оно появилось? Что появилось? То, что мы боимся больше всего потерять. Что это? Это Я. Так откуда оно появилось? Из Я. И куда оно исчезнет? В Я, то есть, в никуда. Ведь Я условно, есть только условие для появления всякого сущего, уже готового к осознанию себя. Но для того, чтобы быть условием, ему уже следует быть. Оно есть, если за ним следует Я всякого. Оно предпослано тому, что будет его следствием. В этом смысле Я причинно. Есть причинное место, заглавный причиндал как податель причины. Особенно явно Я выражено в мужчине. В женщине оно явлено амбивалентно, - оно показывается, чтобы скрыться в тайном месте. Своим ожиданием приятия она заставляет его приводить себя в движение, зачинать в сношении. Я есть сущность того, что является как Я, но не есть само Я, а является им. Им может быть всякий, если имеет самосознанием, или имеет такое сознание, какое знает себя как сознание, а не так, что разбирается полностью в себе. В сознание есть то, что остается в себе, не становясь для себя. Это его чистая материя как материал для чистой формы, которая не способна полностью перевести в себя всю материю, то есть, сделать ее всю для себя.
Вот эта материя и есть неисчерпаемость всего того, что имеет место и время быть. Оно может иметь место разного размера, направления и дления. В пределе, в идее они бесконечны, И раз бесконечны, то и безначальны. Они, места и времена, также бесконечны и безначальны, как и тот, кто с ними имеет дело. О ком идет речь? О Боге как месте, которое занимают все, кто может быть. В этом смысле он сплошь и рядом, вездесущ и вечен как свидетель, сознание всего того, что было, есть и будет везде и даже нигде и никогда как нечто и некто, ускользающие от определения и воплощения в материи, связанной конечной формой.
Но почему, если существует бесконечное количество мест и времен и бесконечное качество их измененных состояний, в нашем мире есть только три измерения места/пространства и времени? Тем самым мы живем в шестимерном континууме, шестимерно продолжаемся в пространстве-времени. Пространство уместно в длину, ширину и глубину. Например, дырка является длинной или короткой, широкой или узкой и глубокой или мелкой. Ей под стать следует быть и тому, что в ней расположится. Только для глубокой дырки годится высокий и плотный наполнитель, способный не лежать, а стоять колом, чтобы дойти до самого дна дырки и не застрять на полпути. Поэтому она должна быть немного длиннее, а главное, шире и глубже, чтобы он вошел, дошел и мог выйти с целью, снова войти, пока не кончит то, ради чего вошел с глубоким моральным чувством выполненного долга. Впрочем, делу продолжения не помешает избыточное чувство эстетического удовольствия от того, что дело сделано с наименьшими потерями и наибольшим результатом проникновения, - все, что нес, донес прямо по назначению до материи. Любознательный читатель, только представьте себе, что тоже самое совершается во всех бесчисленных мирах, но в каждом на свой манер, ведь фантазия потенциального сознания неистощима,
