б[ыло] и прежде и после и принадлежало и Спенсеру и другому кому-то — все это не менее справедливо, чемъ то, что б[ыло] въ действительности, распределенное во времени. Во сне часто видишь такiя вещи, к[оторыя], когда ихъ на яву распределяешь во времени, кажутся нелепыми, но то, что о себе узнаешь во сне, зато гораздо правдивее, чемъ то, что о себе думаешь на яву. Видишь во сне, что имеешь те слабости, отъ к[оторыхъ] считаешь себя свободнымъ на яву, и что не имеешь уже техъ слабостей, за к[оторыя] боишься на яву, и видишь, къ чему стремишься. Я часто вижу себя военнымъ, часто вижу себя изменяющимъ жене и ужасаюсь этого, часто вижу себя сочиняющимъ только для своей радости.
Сонъ, к[оторый] я виделъ нынче, навелъ меня на мысль о томъ. Сновиденiя ведь это — моменты пробужденiя. Въ эти моменты мы видимъ жизнь вне времени, видимъ соединеннымъ въ одно то, что разбито по времени; видимъ сущность своей жизни: — степень своего роста» .
Общее впечатление от прочитанного такое: Лев Толстой видит в жизни, как он пишет, «уясненiе сознанiя, очищенiе того стекла, черезъ которое смотритъ человекъ на мiръ». Это и есть жизнь. Смерть – это «захлопнутое окно, черезъ которое смотрелъ на мiръ, или опущенныя веки и сонъ, или переходъ отъ однаго окна къ другому». Кратко: смерть – это сон. Далее: «сновиденiя ведь это — моменты пробужденiя. Въ эти моменты мы видимъ жизнь вне времени, видимъ соединеннымъ въ одно то, что разбито по времени; видимъ сущность своей жизни: — степень своего роста». Выходит, по Толстому, умирая, мы пробуждаемся (момент смерти – момент пробуждения), то есть, видим жизнь вне времени, видим соединенными в одно то,что разбито по времени. Что же разбито во времени? Сознание. Что же мы уясняем сознанием? Степень своего роста в жизни.
Другая мысль Толстого как пояснение пословицы «живой живое и думаетъ»: Страшно живому думать о смерти, ввиду того, что он привык думать о живом. Но пришла смерть и человек перестал думать о жизни и бояться смерти.
Еще одна мысль Толстого: «то, что о себе узнаешь во сне, зато гораздо правдивее, чемъ то, что о себе думаешь на яву». Почему? Потому что видим в целом (в вечности) то, что разбито во времени.
И последнее: «смерть — это захлопнутое окно, черезъ которое смотрелъ на мiръ, или опущенныя веки и сонъ, или переходъ отъ однаго окна къ другому». Не является ли смерть таким переходом от одного окна (материальной жизни в качестве человека) к другому окну (духовной жизни в качестве ангела)?
P.S. Духовные люди, спроси их, думают о мыслях, а плотские люди думают, точнее, хотят покушать, поспать и опорожниться. И больше ничего.
Бессознательная старость. Старики и старухи спят и не видят сны. Видят сны те, кто живет сознательно, ибо у них есть память ( и прошлое) и мечты (и будущее). У многие (не у всех) стариков ни того, ни другого уже нет, а есть только момент времени перед смертью, короткое, как их ум, настоящее. Многие из них, особенно впавшие в старческий маразм и находящиеся в состоянии деменции (слабоумия), представляют собой «живые трупы». «Умные» такое настоящее растягивают в целую вечность.
Отдельно существующее в движении. Продолжаю читать «Дневник» Льва Толстого. Вот что он пишет 3 января 1904 г. в Ясной Поляне: «2) Я сначала думалъ, что возможно установленiе доброй жизни между людьми при удержанiи техъ техническихъ приспособленiй и техъ формъ жизни, въ к[оторыхъ] теперь живетъ человечество, но теперь я убедился, что это невозможно, что добрая жизнь и теперешнiя технич[ескiя] усовершенствованiя и формы жизни несовместимы. Безъ рабовъ нетолько не будетъ нашихъ театровъ, кондитерскихъ, экипажей, вообще предметовъ роскоши, но едва ли будутъ все железн[ыя] дороги, телеграфы. A кроме того, теперь люди поколенiями такъ привыкли къ искусственной жизни, что все городскiе жители не годятся уже для справедливой жизни, не понимаютъ, не хотятъ ея. Помню, какъ Юша Оболенскiй, попавъ въ деревню во время мятели, говорилъ, что жизнь въ деревне, где заносить снегомъ такъ, что надо отгребаться, невозможна. Теперь есть люди, и это те, к[оторые] считаются самыми образованными, к[оторые] удивляются не тому, какъ могли люди устроиться такъ, что для нихъ нетъ ни мятел[ей], ни темноты, ни жара, ни холода, ни пыли, ни разстоянiя, какъ живутъ городскiе люди, а удивляются тому, какъ это люди, живя среди природы, борятся съ ней.
3) Движенiе есть иллюзiя, необходимо вытекающая изъ нашей отделенности. Признать смыслъ жизни въ нашемъ отдельномъ совершенствованiи (расширенiи пределовъ) нельзя, п[отому] ч[то] всякое совершенствованiе, всякое расширенiе есть ничто среди безконечнаго пространства и времени; признать смыслъ жизни, какъ я делалъ это прежде, въ прогрессе — единенiи существъ, опять нельзя, п[отому] ч[то] опять всякое единенiе въ виду безконечности пространства и времени есть ничто. Такъ что жизнь наша есть движенiе только для насъ, но въ действительности жизнь неподвижна.
Для чего-то я есмь отделенное отъ всего другаго духовное существо, которому кажется, что оно движется среди движущихся существъ, между рожденiемъ и смертью. Существу этому несомненно твердо, хорошо только въ той мере, въ кот[орой] оно сознаетъ свою духовность. Сознанiе же этой духовности кажется ему расширенiемъ его пределовъ. И потому я признаю это сознанiе своей духовности или расширенiе пределовъ своимъ закономъ, или волей Того, кто поставилъ это духовное существо, составляющее мою жизнь, въ условiя отделенности. Отделенность духовнаго существа и кажущееся расширенiе своихъ пределовъ не имеетъ для меня никакого смысла, но смыслъ этотъ, недоступный для меня, долженъ быть и есть. — Въ этомъ-то, въ томъ, что жизнь моя имеетъ непонятный для меня, но глубокiй смыслъ, въ этомъ истинная и необходимая людямъ вера. Я верю, что есть Тотъ, для Кого моя жизнь имеетъ смыслъ, и есть смыслъ въ моей жизни (http://tolstoy-lit.ru/tolstoy/dnevniki/1904-1906/dnevnik-1904.htm)
Теперь мой комментарий избранных мест из дневника Льва Толстого. По второму пункту относительно искусственной жизни городских (цивилизованных) людей. Об этой жизни Толстой судит, следуя Жан-Жаку Руссо, с точки зрения сельского жителя, живущего естественной жизнью в своем поместье в качестве хозяина (барина). Он замечает, что прогресс цивилизованной жизни оплачен социальной несправедливостью, обеспечен работой рабов (трудящихся) на господ, живущих благами цивилизации, произведенных не ими. Вот езжайте в деревню и воочию увидите, как трудовые люди борются с природой. Ваша искусственная жизнь скрывает от вас тех, кто ее обеспечивает. Как тут не вспомнить современника Льва Толстого англичанина Герберта Уэллса с его описанием жизни в романе «Машина времени» будущего прекраснодушных элоев, этих потомков нынешних господ, живущих трудом морлоков – потомков настоящих трудящихся. Морлоки живут в пещерах под землей и выбираются на землю ночью, чтобы питаться элоями – дневными жителями земли. Вот какой «социальный прогресс» («добрая жизнь») ждет несправедливую техническую цивилизацию в будущем, согласно умонастроению Толстого и Уэллса.
По третьему пункту, уже не социальному, а метафизическому, следует сказать, что Лев Николаевич признается в том, что его «отделенность» как духовного существа, то есть, нашим языком «индивидуальная сингулярность» бессмысленна, ибо индивидуальное совершенствование, к которому склоняет современная цивилизация, предполагает кажущееся расширение своих пределов (экстенсивность роста, расширение жизненного пространства и сознания). Казалось бы, Толстой как «патриарх естественности» должен такому цивилизованному индивидуализму противопоставить естественную личную сопричастность (партикулярность) общему, но он обращается к вере, ибо «жизнь моя имеетъ непонятный для меня, но глубокiй смыслъ, въ этомъ истинная и необходимая людямъ вера». Если непонятно, то обязательно глубоко. Какая изумительная логика. Во что же, точнее в кого он тогда верит? Ну, разумеется, «я верю, что есть Тотъ, для Кого моя жизнь имеетъ смыслъ, и есть смыслъ въ моей жизни». Для таких «мыслителей», как Лев Толстой, Бог являтся последним аргументом в личном размышлении.
И почему это цивилизованный индивидуализм с расширением собственных границ бессмысленен? Потому что Толстой не находит ничего лучше, чем следуя Блезу Паскалю, обессмыслить конечное расширение индивидуума бесконечностью пространства и времени, в которых происходит это движение расширения отделенного существа. Ведь путем расширения конечное отделение не преодолевается, ибо расширение не бесконечно в силу своего индивидуального, частного характера. Какая плоская, рассудочная логика мыслителя-морализатора. И, вообще, движение есть иллюзия. Толстой: «Движенiе есть иллюзiя, необходимо вытекающая изъ нашей отделенности». Воистину, стоило человеческой мысли развиваться, чтобы вернуться опять к элейским неподвижникам и их эпигонам.
Два ума. 6 января Лев Толстой записывает в дневник следующую мысль: «1) Два ума: ум в области материальной – наблюдения, выводы, рассуждения о наблюдаемом, и другой ум в области духовной: отношение к богу, к людям, другим существам, нравственные требования… Большей частью, даже всегда, чем больше один ум, тем меньше другой». Вот оказывается, откуда вырос Мих. Мих. Бахтин с его противопоставлением лица и вещи. Одно удручает – склонность Толстого к арифметике: 1), 2), 3) etc. Дает о себе знать его директивный рассудок, с которым он даже в своих художественных произведениях никак не может расстаться. Одним словом, писатель-моралист. Литературный пророк. Проповедник. И все же, даже такой плоский мыслитель, верящий в глубину непонятного, оригинален и может насочинять «горы» интересных мыслей. Что уж говорить о современных авторах, которые возвышенное опошляют и пошлое возвышают в своих фантасмагориях о духах как о вампирах. Попса для избранных, так сказать. Или избранное для попсы? Да, какая разница: «хрен редьки не слаще».
Переживание – это претворение (пережевывание), превращение внешнего ощущения и пограничного представления во внутреннее восприятие самого себя.
Современные люди. Современные люди отвыкли от естественной жизни на природе (на природе бывают редко, только на пикнике) и в природе, и привыкли к искусственной (технической) среде обитания. Они забыли, кто или, лучше сказать, что их окружает. Поэтому они считают неприличным и просто оскорбительным сравнение себя с животными, то есть, живыми, естественными существами. Порой их «техническая, цивилизованная дикость» доходит до того, что они считают не толерантным (нетерпимым) называть животных «животными» и соответствующим (снисходительным, не равным, но не злобивым) образом к ним относиться. Напротив, по их мнению, и животных следует полагать «людьми», «цивилизованными существами», например, обезьян, в частности, горилл, бьющих себя в грудь от сознания собственной значимости, когда их выпускают из зоопарка.
Желать хорошего или бороться с плохим. Продолжаю читать дневнвики Льва Толстого. Перешел к дневнику за 1905 г. Вот что он
