Красная армия

апреля проверка будет, - сообщил Петрянин, - и наша рота будет сдавать политическую подготовку.
  - Политическую? И Душман тоже? Передайте моему корефану, что я про него анекдот сочинил.
  Троица вышла к тыльной стороне плаца, вдоль которой росли невысокие ёлочки.
  - Ври, да будем пилить!
  - Тише, хохол, не кричи… Значит, стоит Мирзоев на посту. Через колючку лезет вор с мешком. «Стой! Пароля?!» - «Пошёл ты на хер, пароль тебе…» - «Проходи». Тот ушёл, а Душман приговаривает: «Вай-вай, сколько служу, а всё одна пароля».
  Через пятнадцать минут Головко и Петрянин принесли в казарму ветки и газеты. Батальон был уже пуст от офицеров, и теперь команду здесь приняли деды, ставшие сегодня дембелями. В первой роте распоряжались Размадзе и Остап.  Они построили почти всех духов роты и объяснили каждому задачу, после чего четверо молодых ушли на улицу. Котэ лёг на крайнюю у окна кровать и повернулся к темноте. Остап стукнул по стеклу, и грузин вдруг оказался едущим домой в вагоне скорого поезда.  Двое духов качали койку и приговаривали «чух-чух-чух», снаружи бегали друг за другом по кругу и стучали ветками по окну ещё несколько человек. «Проводник, ко мне! Скоро это Тбилиси?» - ворчал довольный пассажир. Минут через пять Остап объявил станцию и лёг на место Размадзе. Потом поехал домой Рашидов, после другие. «Дембельский поезд» работал до самой вечерней поверки и успел объездить половину Советского Союза.
  После команды «отбой» дежурный офицер проинструктировал наряд и завалился спать в своей комнатушке, втиснутой между входом в батальон и лестницей на второй этаж. Однако солдаты отдыхать не ложились. Первая рота, как и все другие, построилась в своём расположении, и старшина, улыбаясь, сказал короткую речь.
  - Все знают, что сегодня Сергей Леонидович Соколов издал приказ. Это не только их приказ, - Винокуров показал пальцем на сидящего на кровати Рашидова, - это и мой приказ, и каждого. Одни сегодня стали… станут дедами, другие – фазанами, а духи, хоть и останутся до года духами, но всё же смогут называть себя уже черепами… Правда, не так-то просто стать черепом там или фазаном. Приказ в газете – это ещё полдела. Нужно, чтобы была соблюдена старая армейская традиция: каждый солдат должен быть переведён солдатом старшего призыва. Дух – черепом, череп – фазаном и так далее…
  Старшина помолчал. Дембеля выразили одобрение его словам.
  - Духи могут не бояться: это не больно, а наоборот – почётно. Иначе так и будете духами два года… Мы вас даже первыми переведём, чтобы быстрее легли спать. Да, Остап? Всё. Теперь разойтись и – по одному в ленкомнату.
  Старослужащие зашли в ленинскую, одиннадцать молодых встали у дверей. Первым пошёл Арасов, и Соколов, его сержант, слабо взмахнул ремнём восемнадцать раз. Аварца поздравили. Явно шутливо перевели Чабаева и Душмана Оскамбаев с Мамедовым. Во втором взводе остался один Митяй. Видя, что всё обходится довольно мирно, на почётную экзекуцию вызвался Головко. Вот тут-то начался настоящий перевод. Сначала слабовато ударил неопытный Аракелян, но после седьмого удара за дело взялся Котэ и начал лепить, раскрутив ремень, попадая бляшкой точно по заду. Головко охал и причитал на двух языках, дёргаясь при каждом ударе и скаля зубы мудрым членам политбюро. Кольке Шашкову бил сам Винокуров;
81
водила Остапенко – водиле Петрову… Из ленкомнаты выходили, постанывая, боясь притронуться к прославленному месту, но почти каждый, как бы оправдываясь перед собой, хвастал: «Теперь я череп». Митяй и Наульбегов точно рассчитали, что последним достанется меньше, и потому пострадали не так, как товарищи.
  Затем начался перевод черепов в фазаны через двенадцать ударов. Душман тихонько подкрался к ленкомнате, заглядывал в щель и комментировал:
  - О-о, Заяц бьёт Остап! Сил-но!
  - Зайцев бьёт Остапа? – спросил Чабаев.
  - Не-э, Остап Заяц убиваешь, силно-силно!
  - А-а, Остап Зайцев сам себя убивает? – поддразнил и Курбанов.
  - Узбэк, пошёл на хер совсем… О, Заяц плачет!
  - Он отбежал от двери, а Зайцев вышел и быстро лёг спать. Душман хотел было ещё подсмотреть, но его прогнали. Когда пришёл к своей кровати фазан Сичка, новоиспечённые черепа уже спали.
  Часа в два ночи Флюзин тихонько разбудил Митяева, Петрова и Петрянина и пригласил их на пять минут в бытовую комнату, прибавив, что одеваться не нужно. Троица, похожая в белье на заспанных, уставших за ночь привидений, пошла за посыльным дембелем по коридору, освещённому лишь дежурным светом. Зачем их вызвали? Ведь старшина обещал, что сегодня молодых бить не будут, если не считать за избиение оставшиеся на задницах отпечатанные пятиконечные звёзды.
  Пришли. В бытовке находились только «именинники». Горела одна лампочка, окна, затянутые плотной чёрной тканью светомаскировки, охранялись Тюлебековым и Размадзе: киргиз спал на одном подоконнике, прижав ноги к груди, грузин полулежал на другом и пьяно бубнил. Остап и Рашид возились с чем-то на столике для глажения и даже не оглянулись на вошедших. «Эй! Строиться колонна по восемь… Разойдись! – Котэ проворчал, силясь опустить ноги на пол, но не смог даже сесть. – Грищя, неси чача. Убежаль!..»
  - Становитесь, - повернулся Остап к молодым. – Электрический стул знаете, что такое? Согните колени… теснее станьте… Руки вытянуты вперёд… На, Рашид, я первый…
  Когда сидевшие на «электрическом стуле» начали уставать и лица их скривились от боли, Рашидов выключил свет, а Остап встал между Митяевым и Петровым, положив руку Стёпке на плечо. Мелькнула фотовспышка.
  - Ещё  раз, - пробормотал фотограф.
  Потом дембеля поменялись местами и, пощёлкав, включили свет и разрешили молодым отдохнуть.
  - Устали что ли? – насмешливо спросил Остап.
  - Да-а, больно, - скривился Петрянин.
  - Службы вы не знаете…какую я знал… Ладно, радуйтесь, ваши рожи останутся в моём дембельском альбоме навечно… Теперь встали близко друг к другу и взяли меня на руки… Ну, фотай!..
82
  Рашидов придумал иную сцену: он сел посреди бытовки на табурет, и проходящие мимо строевым шагом должны были отдавать ему честь. Когда отсняли почти всю плёнку, Остап отпустил молодых и сказал, чтобы подняли и отправили сюда Зайцева.


  К весне каждый из молодого призыва чувствовал себя в батальоне как дома. Бить почти перестали, поручения – подшивание или реже стирку – давали теперь с расчётом, чтобы можно было сделать до отбоя; снег сошёл, потеплело, и работа на улице уже не страшила. Таких, кто соглашался позориться и драить щёткой в умывальнике чужое пэша, стало намного меньше, в первой роте – два-три молодых да ещё Зайцев, который к тому же отдавал Остапу все свои получки и переводы, пойманный на ту самую уловку с якобы пропавшим чеша, на которую не клюнул Миха. К слабаку с презрением относились даже его земляки, которые сумели «хорошо устроиться».
  Но если ко всему плохому со стороны старослужащих молодые привыкли, то гадость, преподнесённая комбатом, была неожиданной и ужасной. До весенней проверки оставалось ещё дней двадцать, а Медведев уже приказал к ней готовиться. И началось. День проходил, как обычно. Часов около одиннадцати делали поверку, но отбоя не объявляли. Каждая рота приводила в порядок своё расположение, ленкомнату, бытовку, оружейную комнату, имущество. Белили, красили, мыли, чистили. На одни только бирки первая рота потратила три ночи. Каждый солдат имел в своём распоряжении вещмешок, подсумки для автоматных магазинов и гранат, малую сапёрную лопатку в чехле, свёрток с ОЗК и ремешки, которые одевались через плечи и помогали ремню держать на поясе два полных подсумка, штык-нож и лопатку. На всех этих военных вещах крайне необходимо было иметь маленькую деревянную лакированную бирочку с фамилией. Фанеру распиливали, бирки ошкуривали, сверлили, подписывали, пришивали нитками одного цвета. На сон Швердякин выделял лишь по паре часов.
  Вместо тёплого белья и пэша на лето выдали трусы с майкой и хэбэ, и внутренний карман формы теперь пришлось клеймить хлоркой: фамилия, номер военного билета и проч. То же – с внутренней стороны ремней, новых сапог и новых пилоток.
  А сколько несчастной первой роте пришлось провозиться с паркетом в расположении! Сначала его просто натёрли. Потом намазали мастикой и натёрли вновь. Но через сутки ротному – а офицеры тоже денно и нощно торчали в казарме – что-то тяжёлое стукнуло в голову, и он приказал ободрать пол стёклами, чтоб был светлее, ещё раз намазать мастикой и, естественно, натереть.
  Глубокой ночью, выполнив все задания, рота собиралась в ленкомнате: и сонные усталые молодые, и отоспавшиеся по разным углам старослужащие. Все рассаживались за столами и под руководством замполита Филипченко хором заучивали наизусть названия стран империалистических военных блоков НАТО и АНЗЮС или ещё какую-нибудь белиберду типа Обязанностей солдата-матроса: первой роте предстояла на проверку сдача политической подготовки.
  За четыре дня до весенней проверки, которая начиналась со строевого смотра, в батальоне появился Миха: клубным художником стал тот самый трубач из оркестра, который всё это время и рисовал. Любая хитрость со временем всплывает на поверхность, и начальник клуба однажды случайно разоблачил своего помощника. В родной роте Миха, бодрый, сытый, чистенький, не стал смешиваться с массой своих однопризывников на всяких грязных и
83
тяжёлых работах типа побелки, а взял себе спецзадание и не расставался с ним все четыре дня.
  В первую ночь он оклеил крышки и полки всех тумбочек в расположении роты твёрдой синей бумагой. Работал обстоятельно, не торопясь и даже послал далеко-далеко Лаанеоте, который хотел было по-фазановски припахать его. На следующий день Миха посоветовался с ротным и, содрав бумагу, покрыл крышки голубой краской.  На это ушла ещё одна ночь. Утром случилась беда: Железняков принёс банку лака. Теперь в роте лакировали всё, даже фотографии членов политбюро. Целые две ночи Миха обдирал краску с крышек тумбочек и покрывал их лаком. Когда же кошмар закончился и батальон заблестел и заиграл на солнце чистотой и свежей краской, майор Медведев осмотрел всю подведомственную территорию. Среди разных мелких замечаний, которые комбат высказал сопровождавшим его офицерам, было и такое: «Во всех ротах тумбочки покрыты ватманом, а в первой роте нет. Швердякин, устранить!»


  Тридцатого апреля Митяй стоял в наряде по роте.
  - Бурлишь? – подошёл к нему Миха. – А у меня две…даже три новости. Слыхал, Цезаря переводят на какие-то склады? Теперь у нас будет другой прапор-старшина, говорят, из дивизиона.
  - На фиг они вообще сдались? Во второй роте нет прапорщика, и всё нормально.
  - Не вам, рядовой Митяев, решать кадровые вопросы военного строительства! Слышал, прапорщики теперь будут носить только один погон? Чтобы удобнее было таскать домой мешок.
  - Воровать, да?.. Ну, а вторая новость?
  - Колька сказал, что его, может быть, переведут в РМО. У него же корочка сварщика… Но это ещё вилами на воде написано. Точнее, штыком. Самое главное, что сегодня ровно шесть месяцев, как мы с тобой в армии.
  - Полгода!.. Да-а, а будто пять лет прошло…
  - Ну, что, дальше будем служить или домой поедем?
  - Кто ж