Красная армия

нас отпустит…
  - Значит, служба продолжается… Пойду стрельну покурить.


                                                                    Глава 3
  Вечером первого мая швердякинская рота вернулась из очередного полевого караула. Усталые, голодные, задёрганные за день уставником лейтенантом Железняковым солдаты, увешанные оружием и всяким имуществом, шумно ввалились в казарму и, не очень-то соблюдая равнение, построились у оружейной комнаты. Дежурный по роте, который должен был принимать автоматы, ещё не вернулся с ужина; можно было ворчать сколько угодно, но бродить с оружием по казарме строго запрещалось, и все стояли на месте. Из бытовки вышел
84
Винокуров в парадке, с хитрой улыбкой на лице и прошагал мимо, не сказав роте ни слова. «С увольнения», - сделал кто-то неуверенным голосом предположение, но в этой пограничной части не давали увольнений по праздникам. Курбанов догадался быстрее всех: отпуск. На недавнем собрании по итогам учебного периода первая рота расселась подальше от трибуны да слушала больше приглушённые крики Душмана, которого дразнили Размадзе и Чабаев, чем речь комбата, и в результате узнавала новости уже после того, как всё закончилось. Самые достойные – а ими, как обычно, оказались старшины – поехали в отпуск. Дембелей отпускали домой, и Медведевым были произнесены вслух сроки увольнения – все до середины мая, только водители, и в их числе Остапенко, уезжали после сдачи зампотеху машин. Бедняга Петров к тому времени не спал уже неделю, воруя для Григория запчасти. Самой удивительной новостью для роты было то, что Чабаеву и Арасову давали младших сержантов. Миха не выдержал и громко воскликнул: «Всю зиму просидели в расположении и за это сержанта?!», из-за чего был удостоен испепеляющих взглядов обоих кавказцев. Впрочем, Арасова в качестве командира отделения переводили в третью роту, из которой увольнялись почти все сержанты. Трое в первой роте получили очередные звания: Оскомбаев и Аракелян перестали быть младшими, а Памфилов стал старшим сержантом. В заключении комбат раздал ценные подарки – шариковые ручки по два двадцать. Из швердякинской роты их получили Аракелян и Оскомбаев.
  Полевой караул простоял под оружейкой десять минут, а дежурного сержанта всё не было. Многие стали шумно возмущаться, как вдруг из расположения первой роты вынырнули две фигуры, почему-то в зимних пэша, и наперегонки помчались прямо на стоящих с автоматами. Бежали медленно, неуклюже, полные бледные морды тряслись при каждом движении.
  - К нам в роту что ли такие здоровые деды? – ни к кому не обращаясь, сказал Курбанов.
  Послышалась команда «отставить», и большие зелёные фигуры метнулись обратно. Кто-то догадался, что голос принадлежал Оскомбаеву, замку второго взвода, но всё равно ничего не поняли. Душман остановил за шиворот проходившего мимо Яшкина и получил ответ, что бегуны – из их первой роты, и первой роте самой лучше знать, кто эти двое. Митяй тут же ударил себя ладонью по лбу:
  - Пацаны, да это же Шутов с Грибаниным! Просто отожрались в госпитале!
  Все засмеялись и уже с удовольствием стали наблюдать за несчастными однопризывниками, а Оскомбаев вышел на середину коридора и требовал бегать по-настоящему:
  - Я с вас жир резко сгоню! Совсем на солдат Красной армии не похожи!.. Грибанин, не отставай!
  После ужина Миха и Митяй решили, что ночью они будут стирать форму, и не стали подшиваться. Заменивший на время старшину Памфилов выдал им подменку и обещал утром, после подъёма, пустить в бытовку и досушить хэбэ утюгами. Погода стояла дурацкая, и развешанная на спинках кроватей одежда к утру оставалась ещё влажной. В апреле, пока проходила проверка, стояли прекрасные тёплые дни, работать на свежем воздухе было одно удовольствие. Но в последнюю неделю месяца полил дождь, который перекинулся и на первое мая, и резко похолодало.
  Друзья под мелкой моросью направились к соседней казарме и вызвали на улицу, в беседку, где курили два-три человека, Кольку Шашкова. Рассказали про караул со злым Железняковым, из-за которого сержанты, занятые руководством по наведению идеальнейшего порядка в караулке, забывали вовремя сменять часовых на посту, послушали первые впечатления своего
85
бывшего каптёрщика от нового места службы, роты материального обеспечения. Помолчали, покурили…
  - А помните, как Остапу переселили мандавошек? – Колька словно спросил сам себя и улыбнулся.
  - Здорово, что Соколов тогда мочил харю…
  - Да ну, Митяй, Григорий меня даже не спрашивал, был ли я ночью в расположении. Так что ты, изобретатель, переборщил с этими алиби.
  Миха ловко швырнул окурок щелчком метров на пять и ухмыльнулся:
  - Если я не подарил тебе алиби, ты бы шуганулся всё это делать…
  - Зато мы всё проделали, - Колька выделил слово «мы», - а твоя роль только и состояла, что придумать месть. Сам даже в казарму не пришёл.
  - Но план был… - восхищённо возразил Митяй.
  - Да? Сто грамм не хочешь за подвиги, товарищ Матросов? Из водки, которую я стырил той ночью… Что уставился, как генерал на жену лейтенанта? Это я украл у Остапа именинную водку из бытовки. Выставил стекло и украл. Потом разбил бутылки на плацу, чтоб не спалиться. Кстати о генералах. Генерал приезжает домой раньше обычного, а жена с любовником. Баба думает: как же выкрутиться? Кричит: «Встать! Смирно!» А генерал – автоматически – «Вольно. Продолжить занятия». И на кухню.


  Второго мая небо примирилось с празднующей землёй и перестало лить воду. А уже третьего начались странные дела: то один, то другой офицер прибегал на работу задолго до развода и, взяв пару солдат, уводил их в неизвестном направлении, в сторону ворот части. Возвращались солдаты уже вечером, довольные, загорелые, и если уединялись и шептались о чём-то, то на их лицах играли одинаковые счастливые улыбки. Даже те, кто за день забил лишь один гвоздь и тот до половины, завидовал этим, проработавшим весь день у «кадетов» на огородах или дачах, на свободном гражданском воздухе.
  В первой роте счастье улыбнулось Кириллюку и Пахратдинову. Пухов, их взводный, забрал обоих прямо с построения, и, пока комбат Эфиоп гремел перед строем: «Скоты ископаемые!», «Герои-дальневосточники!», «Тупорылые хари!» (накануне вечером у него украли гвардейский значок), увёл их за забор части. У ворот Пухов посадил солдат в белые «Жигули» своего тестя и, пообещав, что их накормят и привезут обратно, торопливо вернулся. Старик с красивой причёской из седых волос, изящно и по возрасту одетый, быстро завёл машину и тронулся. Солдаты по совету Пухова сели сзади.
  - К вам что, генерал приехал? Так громко кричит…
  - Всего лишь майор! – весело ответил Миха: мимо промелькнула уже вторая девушка, и они с Пахратдиновым выворачивали шеи.
  - Ну, если майор так кричит…
  - Да его сильно обидели вчера!
86
  Оба начали наперебой рассказывать: один - заботясь о подробностях, другой - усиливая смешную сторону,  как батальон вчера работал на постройке какого-то секретного военного объекта возле трассы Голопольск – Москва, как комбат, в течение часа сновавший юлой от роты к роте, прилёг отдохнуть в одной из машин, как с повешенного на дерево мундира ушёл и не вернулся модный значок гвардейца, какой во всём УРе носили лишь трое офицеров. Теперь же Медведев, начисто отметя чьё-то предположение о натовских диверсантах, предъявлял батальону ультиматум и грозился задержать увольнение дембелей, на что начальник штаба майор Молчанов только презрительно усмехался. Когда история была рассказана и машина, едва зацепив центр города, помчался к дачным посёлкам, оказалось, что и старик может сообщить нечто интересное: Молчанов был командиром первой роты до Швердякина и служит начштаба лишь третий год. Этого они, черепа, не знали.
  Через пятнадцать минут езды были на месте. Дача пуховского тестя ничем не выделялась среди других: небольшой крашеный домик, забор из проволоки, туалет. До вечера двум солдатам предстояло вскопать, «сколько осилят». Обед был обещан к часу дня. Миха заверил доброго старика, что они не торопятся в родную часть, поэтому их можно отвезти обратно под самую вечернюю поверку; и «Жигули» укатили.
  Впервые во времени переезда из Вихрянска Миха почувствовал свободу. Живописный дачный посёлок, расположенный по пологим склонам приземистых сопок, лёгкий воздух, очищенный сосновым лесом, обрамлявшим дачи с двух сторон, яркое майское солнце – всё вызывало радость и сознание, что жизнь хороша. Впервые за столько дней за тобой никто не надзирает, нет вокруг десятков людей, ежеминутной заботой которых является то, чтобы ты не оставался без работы. Миха почувствовал, что от переполнявшего сердце счастья он просто взлетит на воздух, если, конечно, хорошо разгонится по склону, чему могут помешать ряды колючей проволоки – границы маленьких владений. Даже Пахратдинов, сразу схвативший лопату и оценивающий взглядом рабочий участок, задумался примерно о том же, иначе бы не возразил так весело на Михино «отдохни, ты не на службе»:
  - Здесь работа – как отдых…
  - Тогда отдыхай с утра и до конца грядки!
  - Что, сразу станем работать?
  - Э-э, Узак, не порть мне настроения! Я этот огород один перерою минут за сорок, а ещё и десяти часов нету. Поспи на солнышке, отдохни, позагорай… А я пойду прогуляюсь.
  - Сначала выкопаю немного земли. Потом сплю.
  - Копай. Только не вздумай хлопок сеять...
    Миха ушёл. Его напарник обработал самую длинную грядку, на которой старик планировал садить картошку, почистил о траву лопату и сапоги и, сняв хэбэ и майку, лёг на доску, перекинутую, как мостик, поперёк небольшого парника. Нежные волны солнечного света приятно чередовались со слабыми порывами прохладного ветерка. Пахратдинов уснул.
  Через час его разбудил резкий толчок в плечо.
  - Сорок пять секунд подъём, воин ислама! Вставай, вот-вот дедуля прикатит с обедом!
  - Ты знаешь, сколько время? – Пахратдинов встал так же спокойно, как заснул, только поспешил одеться.
  87
  - Полпервого… Нюхай! Несёт от меня бражкой?
  - О, Миха! Какой-то запах есть! Где ты пил?
  - Да деду тут одному помог, он и налил. Представляешь, пил – компот бестолковый, а как встал на ноги – сразу бумз по черепу, и нога ноге враг… Дед вообще в четвёртую атаку пошёл на немцев…
  - Ой, да у тебя и глаза пьяные…
  - Что ж мне делать? Луку что ли пожевать?.. Дедуля подумает, что я его граблю…
  - Холодной водой умойся.
  Миха согласился и, спотыкаясь, пошёл искать воду. Колонок здесь не было, только колодец без ведра, а самодельный умывальник возле трёхступенчатого крыльца домика оказался пустым. На ближайших дачах никого не было  видно, и Миха осторожно пролез через проволоку к соседям, у которых стоял большой душ.
  - Узак! Су бар! Я умоюсь, а ты, если услышишь машину, сразу пускай сигнальную ракету.
  - Не холодная?! Мойся, мойся, я прислушаюсь.
  Пахратдинов, приступивший было ко второй грядке, встал у калитки и тут же услышал звук мотора. Но нет. Это всего лишь мотоцикл, и какой-то маломощный… Пожалуй, даже два мотоцикла. Едут сюда.
  Солдат постеснялся смотреть на проезжавших и присел между стеной домика и большой бочкой. Забор подпирала высокая прошлогодняя полынь, и снизу видны были