констатировал я, наблюдая за процессом освобождения от пальто и сапог. – И с такой фигурой и хочешь избежать сексуального насилия?
- Как дам! – пригрозила Люба.
- Кому?
- Не кому, а как.
- А как ты даешь?
- Что за пошлые шуточки?
И Люба изобразила искусственное возмущение. Самой, небось, понравилось услышать приятное про фигуру. Что любопытно, при виде ее мне всегда хотелось сказать что-нибудь игривое. То, что Любе нравились мои пошлости, я не сомневался, а почему ответа найти не мог. И это при том, что она отнюдь не была вульгарной и не давала повода к такого рода наскокам. Чинная преподавательница в деловом костюме – юбка ниже колен, жакетик, блузка под горлышко, и однако ж… Наверное, изнутри в пространство излучалось что-то такое этакое, а моя антенна оное принимала. Если так, то фонило здорово.
- Телевизор тебя испортил, - с педагогической строгостью в голосе констатировала Люба. - Там такого юмора теперь полно.
- Ах, как верно замечено. То-то я смотрю, что мне все больше нравится то, что я смотрю. Всасывает…
И я сложил губы дудочкой.
- Да ну тебя.
И Люба отошла в другой конец комнаты. Я поплелся за ней.
- Можно тебя за ручку подержать?
- Можно.
- А за коленку?
- Арсений Константинович!
- Ну в чем разница-то? Часть тела… Тогда дайте тогда сироте на опохмелку.
- И много надо? – услышал я за спиной знакомый голос.
Люба, довольная, заулыбалась. Я же распрямил плечи, согнал дурацкое выражение с лица, и обернулся. Пал Палыч от дверей прошел к столу секретаря и положил какой-то документ.
- Это юмор такой, - объяснил я. – Современный уровень.
- Уровень студенческий или аспирантский? – поинтересовался Пал Палыч.
- Телевизионный.
- Значит, разрешено цензурой.
Приятно было созерцать завкафедрой в хорошем расположении духа и обладающего чувством юмора к современному юмору.
- Передайте, пожалуйста, Эльзе Ивановне, чтобы отпечатала и вывесила.
- Передадим, - пообещала Люба.
Пал Палыч давно достиг пенсионного возраста. За его спиной заинтересованные лица гадали, кто сможет занять святое место. Сначала кандидатур было предостаточно, но когда в 90-е годы перспективный народ рванул на более хлебные места, то выяснилось, что заменить Пал Палыча некем. Посматривали одно время даже на меня, но я дал понять – не мое! Руководитель по призванию - тот, кто умеет заставлять работать на себя (но во имя задач Организации, конечно). Плохой тот, у кого подчиненные работают на себя, а им прикрываются. Я из последних. О подчиненных надобно заботиться, но так, чтобы на рупь затрат получилось три отдачи, я же, по своему характеру, стану заботиться бескорыстно, и мне сядут на шею. Люди быстро соображают на этот счет. И Пал Палыч продолжает руководить, как незаменимый. И все довольны, ибо привыкли к нему и знают, что ждать от руководства. И Пал Палыч доволен, ибо не знает, что ему делать на пенсии.
Он отбыл, зато вошла Эльза. Она незамедлительно заглянула в бумагу, принесенную шефом.
- Сегодня на три часа назначено общее заседание кафедр.
- Вроде бы в плане не стояло.
- Внеочередное.
К трем дневные факультеты занятия заканчивали, так что внеплановому мероприятию ничего не угрожало.
- Наверное, будет утверждение плана научных работ, - предположил я. (У вора шапка горит. Таковой план мне нужно было составить давно, но он пока отсутствовал.)
Я оказался прав ровно наполовину. Речь шла о научной работе, но не в том разрезе, что я опасался.
Собрались в малой аудитории близ кафедры права. Всего в гуманитарном созвездии института (пардон, университета) значилось три кафедры – истории, права и философии. Это тридцать два человека, включая секретарей. Вел заседание наш зав. кафедрой – Пал Палыч. Он единственный среди заведующих кафедр доктор наук. К тому же старше всех. Семьдесят отметили два года назад. Он работал здесь едва ли не с основания института. Аксакал. Соответственно, ему чаще других среди руководителей среднего звена давали первое слов. И последнее тоже. Вот и в тот раз, он встал из-за стола-президиума (по правую руку – зав. кафедрой права, по левую – философии), пригладил лысину и сказал такое…
Есть выражение: «В зобу дыхание сперло». Наверное, только так можно выразить состояние присутствующих. Может, есть иные слова, но в тот момент у меня, во всяком случае, других характеризующих выражений не было, потому пишу, как есть.
- Зачем мы им? – спросила Эльза Ивановна.
Пал Палыч подумал мгновение, и высказал версию:
- Считают, что новые идеи можно найти в глубинке. Что есть в центре - им известно. Да и свет, знаете ли, говорят, придет с Востока…
Дальше начался отбор счастливцев…
«Наука»
1
Наука – удел тихих, самоуглубленных талантов и прибежище напористых амбициозных ремесленников. Последний случай – это когда отсутствие плодотворных идей компенсируется прилежностью или нарочитым литературным глубокомыслием. А что делать? Кандидатов и докторов наук намного больше, чем идей, поэтому приходится выкручиваться, пренебрегая «бритвой Оккама» и умножать без необходимости сущности. Чтобы занять в науке подобающее место надобно сначала овладеть принятой в доминантных кругах терминологией и выверенным набором идей: то, что раньше называли «парадигмой», а ныне «дискурсом». Дальнейшее зависит от пробивных данных и способности упаковывать наработанный кем-то материал в статьи и монографии, вписывающиеся в общепринятые в научной среде параметры. Среди этой массы соискантов есть те, кто собственно и двигает науку, - личности, способные генерировать идеи. Из «местных» таковым был, пожалуй, лишь доцент Разуваев, правда, давно уволившийся. Или мог им стать… Так вот, научный работник, способный выдвигать идеи, далеко не всегда проделывает результативную работу. Нужна «среда», в которой высекаемые искры способны зажечь горючий материал. Не менее важно довести озарившую наше скорбное сознание идею до ума, до стадии зрелой гипотезы или теории. Сырая, хромающая от недостатка аргументов идея, мало кому нужна, разве что другим, способным впитывать чужие мысли в качестве разгона собственных. Но какая научная среда в нашем провинциальном огороде? И кто тут способен оценить сырую идею? Один институт, переименованный по последней моде в университет, одно педучилище, по-американски названное колледжем (ум у нас заемный, оттого ничего своего придумать не в состоянии), вот и все прибежище «научных кадров». Бедные мы бедные. Хорошо, что не осознаем этого. Правда, сказано: «блаженны нищие духом…» Мы и блаженствуем.
Предложение на грант от зарубежного Фонда Поощрения Гуманитарных Наук по линии «помощи провинции» поступил в наш вуз в общем-то случайно. Могли такую помощь оказать и другому населенному пункту. Мало ли на карте кружочков, но вот попало сюда, к нам.
Пал Палыч зачитал условия конкурса на получение гранта. Фонд ставил следующую задачу: обосновать идею монографии, в которой бы рассматривалось под тем или иным углом авторского зрения взаимосвязь и конфликт исторического и надысторического, временного и вневременного, веры и неверия. Структура исследования и выводы – на усмотрение автора. Предваряющую концепцию требовалось изложить в форме реферата. В случае принятия тезисов будущей книги Фонд готов был финансировать двухгодичный академический отпуск грантополучателя в размере оплаты его труда в университете за этот период, а также заключить договор о сотрудничестве с кафедрой вуза.
Понятно, что значило для нашего среднего вуза такой подарок судьбы. Это сродни прилету инопланетян с предложением помочь аборигенам освоить новые технические горизонты. Удивительно также и то, что нам, простым преподавателям, объявили о конкурсе на получение гранта. Мы-то тут причем? Желающих на ниспосланный божий дар должно было найтись в достаточном числе в сферах, расположенных намного ближе к Олимпу, чем мы. Желающие, возможно, и нашлись бы, но… Сразу отпали кандидатуры заведующих кафедр – по возрасту соискатель гранта не должен быть старше сорока лет. Затем - женщины. Не из-за дискриминации, конечно. На Западе с этим строго. Просто женская половина у нас защищала свои кандидатские ради «хлебной карточки» - прибавки к зарплате и пенсии. Наукой они не занимались. Не было и гомосексуалистов, а значит и желанного на Западе угнетаемого сексменьшинства. И выяснилось, что осталось всего двое. Я и Никитин с кафедры права. Больше подходящих кандидатур не имелось. Остальные светлые головы давно удрали в бизнес и смежные с ним сферы. Мы с Никитиным переглянулись: вот так негаданно оказались соперниками.
Пал Палыч подбил итог.
- Я считаю, что Петр Николаевич (это к Никитину) и Арсений Константинович (это я) должны подготовить свои предложения и представить на наше обсуждение к следующему понедельнику. После чего решим окончательно, как быть.
На том заседание закончилось.
Сколько случайных событий в один день: явление Ангела, грант! А все вместе – у меня появлялся великий шанс! И скудость научных кадров провинциального института, где я имею честь работать, и залетный грант - все сработало на меня. Знак судьбы, не иначе. Вот только если ум у нас, как я метко заметил выше, заемный, то чем я лучше других? А значит, откуда мне взять свежие идеи, если их нет даже в Кремле, несмотря на тамошние возможности привлечь лучшие умы? (То был период общенационального поиска национальной идеи, закончившегося ничем.) Но все равно было приятно.
2
По окончания судьбоносного заседания сразу поехал домой. Когда подходил к дому, взяли сомнения: а вдруг Ангела уже нет, а был мираж? Правда, присниться он мне не мог. Я человек спиртным не злоупотребляющий, «травку» не курящий, и лаже не знающий, где ее достают. Шизофрения? С чего вдруг? Окружающие неадекватность приметили бы. И вот доказательство моей нормальности - предлагают попробовать получить грант. И все же…
Ко мне прилетел ангел. Абсурд! Даже верующие не поверят в такое. Причем прилетел почему-то не во дворец римского понтифика или местоблюстителя православной церкви, а в окно рядового агностика. Как это понимать?
Я вставил ключ в замочную скважину и резко выдохнул. В квартире было темно и тихо, а оставил его смотрящим телевизор. Так сказать, занял дорого гостя в свое отсутствие.
Я прислушался к тишине. Улетел? Растаял в пространстве…
- Я здесь…
Сказано было, будто в воздухе прошелестело. Не голосом произнесено, а словно импульсами, сжатием воздуха. Так он разговаривал.
Он (оно?) сидел (сидело) в зале на диване. Тело струилось. Мягким таким голубовато-зеленоватым водопадом света. Пахнуло прохладой, и я бы сказал умиротворением, если бы умиротворение пахло. Впрочем, может оно и пахнет. Новогодняя елка, усыпанная разноцветными лампочками, в темноте не только светится, но и умиротворенно пахнет.
Я прошел в комнату и сел рядом. Расстояние между нами было не больше полуметра. Но что-то происходило с пространством. Визуально я сидел рядом, а
