занимать! Замечу, к слову, что Рогожин видел в работниках отдела, прежде всего — снабженцев, мальчиков на побегушках, с такой же меркой он решил подойти и к Антону.
— Тараторкин! — громко зовет новый шеф, приоткрыв дверь кабинета. Антон послушно является на зов Рогожина, минуту спустя выходит, раздраженно брюзжа:
— Нашел курьера, что я ему секретутка какая! Разыщи, — говорит, — какого-то мастера ремонтного цеха, ну и заявочки, скажу я вам...
Но делать нечего, и разобиженный Антоха отправляется на поиски затюканного мастера из простых рабочих. Но это так просто не сходит ему с рук.
— Ишь, гордец какой, выискался, — ехидно подает голос инженер Ольга Семеновна, — не перехрянет, молодой еще, не хватало чтобы нас — стариков гоняли.
Да уж, вы, Ольга Семеновна, в чем-то правы, а в чем-то и не совсем... Тараторкин вообще-то дипломированный инженер, а не сыщик, и его не учили в институте методам дедуктивного розыска, откуда ему знать — где некий мастер Гаврилыч изволит сейчас выпивать. Упаси меня бог ругать Гаврилычей, ставших мастерами благодаря собственной смекалки и трудолюбию, на них держится вся инфраструктура завода, пусть мужики выпивают себе на здоровье, главное, чтобы исправно ходили на работу. Нам других таких тружеников не сыскать?! Дореволюционной, скажу я вам, люди закалки, настоящий питерский пролетариат, из таких выходили в гражданскую комиссары, преданные до беспамятства делу революции. Так вот, эти Гаврилычи, как «Отче наш» знают, где зарыта любая труба теплосети завода, где установлена (еще до войны) задвижка с запавшими «яйцами», где десять лет назад установили «временный хомут» и оставили его навечно. Без них теперь никому никак не разобраться, поэтому мораль одна — беречь надо как зеницу ока такие кадры.
Вернулся Тараторкин — разумеется, без мастера, не смог отыскать старика. Рогожин, морща лицо, будто страдая от зубной боли, велел парню продолжить поиски, причем выговорил таким безапелляционным и уничижительным тоном, словно Антон «тварь ничтожная» (говоря по Достоевскому). Павел Васильевич хихикнул в своем углу: мол, вот досталось на орехи, технолог Ольга Семеновна довольная, рьяно закрутила ручку арифмометра, да и остальные ощутили себя гораздо самодостаточней. Знаю по себе, когда твой ближний попадает впросак, испытываешь подленькое удовлетворение, типа — хорошо, что досталось не мне. Второй волной катит осознание — я умней, я способней, я бы сделал как нужно. И уж потом подступает третье чувство, уже совсем абсурдное и каннибальское — так ему и надо, так и надо, будет знать... А, что про что будет он знать?! Видимо, все мелкие обиды, все царапины, полученные когда-то от этого человека, вместились в это злобное подсознательное — будет знать...
Но Антон не струсил командного тона Рогожина, уперся как бык в новые ворота:
— Не пойду я больше искать всякую пьянь по заводу, я вам не курьер.
— А кто же ты есть?.. — Деланно ехидно удивился Рогожин.
— Я в ищейки не нанимался! — твердо отчеканил Антон, хлопнул дверью кабинета и возвратился на свое место.
Все трусливо приумолкли или сделали вид, что не слышали словопрений начальника и подчиненного. Так что Тараторкину не к кому было апеллировать за справедливым сочувствием, посидев минут две в воцарившейся тишине, он, стукнув стулом об пол, высоко подняв буйну голову, победно покинул рабочую комнату, проходя мимо начальнической двери, он намеренно громко пробормотал неразборчивое ругательство. Рогожин никак не ожидал подобного оборота дел, он даже не смог чем-нибудь парировать парню, а ведь Сергеевичу палец в рот не клади.
— Вот ведь наглец! — с такими словами Рогожин вслед за уходом Тараторкина появился из своего закутка. — Нет, работать он здесь больше не будет! Я не позволю, не на такого нарвался... мне такие артисты тут не нужны. Вот ведь упертая образина! — не переставал негодовать наш начальник.
— Приняли на свою шею... — подобострастно заметил Павел Васильевич, — никого не признает, молодчик! Я ему утром говорю — сходи подпиши, все равно ничего не делаешь, а он нос задрал, говорить не хочет. Гонору много — толку мало! — закончил Пал Василич и зажевал по-заячьи губами, должно что-то соображая впрок.
Тут поднялся всеобщий гвалт, все наши сотрудники, каждый на свой лад, стали возмущаться Тараторкиным, даже машинистка Зиночка, и та затаила какие-то стрекозьи обиды на Антона, он де подковырнул ее когда-то, вот хам-то.
Да, Антон способен на протест. А впрочем, ему можно протестовать, а попробуй-ка возмутись, к примеру, инженер Рыбкин... Что из этого выйдет — вышибут бедолагу с завода, и вся недолга. Куда тогда податься скромному труженику, воистину он беззащитен перед произволом начальства, на одно бедняку остается уповать — быть тише воды, ниже травы. Тараторкин же имеет право на бунт — у него имеется «волосатая рука», а у остальных нема таких рук, но есть здравый смысл маленького человека, сообразно которому сейчас и поддакивают начальнику, мол, вот мы какие преданные вам, Александр Сергеевич. Молчим лишь мы с Полуйко, я слегка остерегаюсь независимого нрава Валентина, не будь он рядом, возможно бы, тоже из стервозных чувств наехал бы на Антона, он ведь и мне немало насолил своим непочтительным отношением к «начальству».
Антон вернулся через полчаса, вошел в отдел как ни в чем не бывало. Да и что, собственно, произошло — так обычная склока между коллегами по работе.
Глава 7
Рогожин с неделю не разговаривал с ним. Но работа есть работа, как ни крути, любой обязан тащить свой воз. Как я уже говорил, нас частенько использовали в качестве снабженцев: сходи, достань, принеси. Вот и в этот раз нужно было сгонять на соседний завод и притащить одну дефицитную запасную детальку.
Наш главный инженер — Вадим Петрович договорился об этом с главным того завода. Дело за доставкой — кого послать? Под руку подвернулся, естественно, Антон. Однако парень наотрез отказался идти за деталью, мотивируя свой отказ тем, что его могут задержать на проходной и припишут ему кражу. Действительно, деталь бралась без выписки, по сути, воровским способом. Вадим Петрович принялся объяснять Тараторкину, что тому ничего не грозит, но малый уперся и все тут. Наконец, главный смекнул: «Дохлый номер, что еще ему доказывать, парень просто не хочет, а станешь давить на него, он чего доброго «подведет под монастырь», сам нарочно напорется на вохровцев...»
— Да уж, — только и оставалось главному, как удрученно махнуть рукой, — ну ладно, идите на свое рабочее место, товарищ инженер. — Стоило Тараторкину уйти, Вадим Петрович напустился на Рогожина, но тот злорадствовал, конфликт с Тараторкиным был ему на руку. — Что у тебя за чистоплюй такой, где вы такого кадра откопали?
— Я вам уже говорил, протеже самого... Наглый парень, ни черта не хочет делать, ума не приложу, как мне от него избавиться? Такой деляга — я не я, да и остальных ребят с панталыку сбивает.
— Не употребляет? — заговорщицки поинтересовался главный, щелкнув себя по горлу.
— Вот вся и загвоздка, что не пьет, а то бы он бы у меня в два счета вылетел к чертям собачьим.
— Ну а так вообще как — грамотный парень?
— Да как сказать? Поручил ему еще Волошин грузоподъемные механизмы, думали, наладит дело. Так ни хрена подобного, развел какую-то канцелярию, а толку ноль. Вот и определи, грамотный он или неграмотный, — съязвил Рогожин и зло заключил. — Языком болтать он специалист, а как дела делать — так в кусты.
— Ну и персонал у тебя?! — посочувствовал главный инженер и уже по Антону окончательно заключил. — Коли малый не хочет работать, так гони его взашей, ишь, чистоплюй, выискался, пижон — за муфтой он сбегать не может, цаца какая?!
— Да, я и так думаю, Вадим Петрович, разогнать его ко всем чертям, чище воздух станет, — Рогожин относительно воздуха сказал не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле, — меньше станут курить в его кабинете, не будь главного зачинщика перекуров.
И вот, сплоченные общей целью, они уже злорадствовали о незавидной судьбе Тараторкина на заводе.
Не могу утверждать, что у главного инженера состоялся подобный разговор с самим директором, только вскоре спокойная жизнь Тараторкина подошла к концу. Не желаешь быть на побегушках, не хочешь ходить в курьерах, так поезжай-ка, братец, в колхоз, благо сезон сельхоз работ был в самом разгаре.
— А как же грузоподъемные средства? — возопил Тараторкин.
— Ничего, подождут, ничего с ними не случится, они уже двадцать лет терпели, а месяц, другой перебьются.
Итак, Антон Тараторкин стал каждодневно ездить на полевые работы. Сразу открою — крестьянин из него получился неважный, извиняюсь, не то слово — самый что ни на есть никчемный. Про таких людей говорят — руки из жопы растут, абсолютно не пригож к полеводческому физическому труду. Быть бы ему самой захудалой голытьбой, родись он в российской деревне годков сто назад.
Да еще он в конец озлобил своим нерадением и неприкрытой ленью нашу Ольгу Семеновну — ветерана шефской помощи селу. Я, конечно, не отрицаю, женщина она своеобразная, даже взгальная, от нее не услышать похвалы или хотя бы одобрения, она весь мир видит сквозь своекорыстную призму. Ее высказывания о людях, как правило, предвзяты и негативны, поэтому ее ни во что ни ставят и поделом, вот она и брюзжит на всех и вся. Можно было бы не брать в расчет ее свидетельств о «колхозной жизни» Тараторкине, избавь нас бог от подобных очевидцев, но все же послушаем скромную женщину:
— Поставили нас на одну грядку, ну начали тяпать. Только смотрю, наш Антончик, — со злобным ехидством покачав головой, высказала она, — минут десять поработал, стал перекуривать. Я молчу, жду, когда у него совесть появится. Да куда там?.. Пять минут тяпает, полчаса сидит. Я ему: мол, мы так до вечера не управимся, а он нагло смеется: «Работа не волк, в лес не убежит...». Потом вообще оставил меня одну, а сам ушел к ребятам из техотдела. Те ничего не делают, знай языки чешут, и он туда же... Ну и злая я на него, пришлось одной грядку доканчивать. А как иначе? И будешь одна, ему, лодырю-то чего поделается, а меня завком, знаете, как пропесочил, говорит: «Чего вы отстаете, у вас и так грядка самая короткая?». — Я ему ответила: «Поимейте совесть, Виктор Макарович, я же одна, напарник попался лентяй, не хочет помогать!» — А завком в ответ: «Тут и ребенку делать нечего!..» — Вот оно как? Говори не говори — сама все дотяпала. А этот нахал, ему хоть бы что — ни стыда, ни совести! Я ему — как же тебе не стыдно? А он мне (вот молодежь пошла!): "Да взяли бы и не тяпали, я-то с какой стати вкалывать обязан, я не колхозник!» — Ну и наглый, скажу вам, парень! Больше я с ним ни за что грядку не возьму, думала мужчина, все мне полегче будет, какое там легче... Вся надорвалась.
Да уж, Ольга Семеновна, вам можно только посочувствовать, право, с таким напарником пропадешь...
Почему многие из нас не уважают трудовые сельхозпоездки? Глупо и несправедливо утверждать, что это уж очень тяжелая и непосильная работа, самая большая
