я могу больно царапнуть, изрядно потрепать нервы. Иди, Тараторкин, по своим делам, возможно, ты принесешь кому-нибудь толику счастья, продав шершавые джинсы, а то тому человеку без них и жизнь не мила, а ты подаришь горемыке способность возрадоваться краскам мира. Себе же заработаешь комиссионные — хрусткие карбованцы. Наверняка ты переоцениваешь их всесилие, считаешь, что они полновластны над всем и над всеми в подлунном мире? Нет — они властвуют лишь над такими, как ты, почитающими их за кумира. Ну, подмажешь ты продавщице в столичном универмаге, ну, улестишь шоколадкой чью-то секретаршу, ну, начальник отдела кадров возьмет на лапу, — ну, возможно, и станут они петь под твою дудку. Коли повезет — соблазнишь еще несколько нужных тебе людишек, ну а коли что, то они и тебя сдадут, продадут за понюх табака... кто ты им?!
Иди, иди — поторговывай, Тараторкин, разумеется, при теперешних либеральных нравах в том нет ничего плохого и отвратного. Вон весь рынок кишит торговцами, здесь и кавказцы, и молдаване, и прочие усатые смугляки — тараканы, так их у нас зовут. Это все, наверняка, уважаемые люди, прав Аркадий Райкин, помните его монолог в салоне самолета про особенности нашей национальной торговли.
«Иди, Тараторкин... — напутствую парня мысленно. — Хрен с тобой...»
Он ушел. Хорошо бы принес завтра какую-нибудь завалящую справку, все меньше придется моргать за него.
Однако пришла пора дать укорот донельзя развившемуся во мне честолюбию. В конце апреля возвратился из отпуска (разумеется, побыв недельку на больничном) мой прямой начальник — Александр Сергеевич Рогожин. Наконец-то вышел, слава богу!
Его все заждались, а больше всех, наверное, я. Если совсем честно, то седеть в начальниках мне еще рановато, а может статься — уже и поздно. Конечно, мне нравится командовать, рисоваться при этом, почитая себя за кого-то большего, но ведь нужно прежде всего работать как вол, нужна реальная отдача от твоих дел, нужна просто польза... Так и быть — возвращаю не вполне реализованные полномочия законному их хозяину.
Рогожин заойкал, запричитал, как Рязанская баба. Ну как же, я ведь не выполнил его основное поручение — не вывез оборудование для котельной. А попробуй, вывези?! Нет машины, да и ехать некому, разве лишь самому, — говорю энергетику, что Волошин болел (вот, кстати, пришлась отговорка), оставался вместо него, работал и за механика, и за энергетика — понимать надо, замотался в отделку, какое тут оборудование, подождет...
Ну и славненько. Наоборот, скорее это мне самому следовало корить Сергеевича за неблагодарность. За этот месяц в адрес нашего хозяйства не было существенных нареканий, конечно, то не меня одного заслуга — но все же... и это надо понимать.
Кто такой Дмитрий Сергеевич Рогожин — лиса, скользкий налим, одним словом, хитрющий, изворотливый мужик. Я бы сказал так — малый весьма способный и приспособленный, добавлю еще кроме того и подловатый. За ним не задержится, походя очернить любого человека, выставить того безграмотным неучем, алкоголиком, вообще полудурком. Таким образом, он может подгадить в присутствии начальства или добрых знакомых того человека, попросту говоря, ему нравилось топить людей ни за хрен собачий, просто так, из-за мерзкой своей натуры. А каково невинно обгаженному человеку, пойди, потом отмойся от дурацких наветов?.. Застигнутый же обличаемым врасплох за этим неприглядным делом, наш налим тут же извернется, переведет казус в дружелюбный прикол, панибратски потреплет по плечу, мол, не бери в голову, дружище, — это шутка, и обескураженному очевидцу собственного унижения остается лишь недоуменно развести руками.
А вот как технический специалист Рогожин знал свое дело достаточно хорошо, да и деловая хватка наличествовала в полном объеме. Ко всему прочему он был полезен начальству обширными знакомствами с нужными людьми. Ну там: раздобыть путевку в «закрытый» санаторий, устроить нерадивого отпрыска в английскую школу, вне очереди поставить золотую коронку, достать упаковку баночек консервированной клюквы или черноплодной рябины — связи Дмитрия Сергеевича были универсальны и на все вкусы. Не берусь судить почему, но новое руководство завода весьма отличало Рогожина в неофициальном ранжире: ставило выше Ваньчка, избирало в профкомы, сажало в президиумы на собраниях. И вот такого вот зубра мне пришлось подменять целый месяц с лишком.
Но вот этот деятельный монстр опять оказался у руля, и на меня, как из рога изобилия, посыпались его дурацкие поручения — одно другого плоше. Сознаюсь — грешен, я числился при главном энергетике (он же заместитель начальника энерго-механического отдела) господине Рогожине самым обыкновенным порученцем. Я и Тараторкина хотел приспособить по своему образу и подобию, но только для себя самого, любимого.
Коротко мои обязанности сводились к следующим пунктам. Узнай, пробей, оформи, выпиши — это по снабженческой части. Рассчитай, проверь расчеты у других, сдери у соседей (в других заводах) — это по инженерной. Подежурь вместо меня (Рогожина) оперативным по заводу — это по его шкурной части. И еще самое забавное — мне вменялось сопровождать Рогожина в качестве адъютанта при его визитах на головной завод или совещания в администрацию города. Слава богу, хоть возил меня на своей машине. Вообще-то меня удовлетворяло подобное положение, практически никакой ответственности я не нес, но в иерархии отдела я занимал третье место и был уверен, что рано или поздно стану главным энергетиком, а то сразу и главным механиком.
Меня возмущала явная несправедливость в зарплатах Рогожина и Тараторкина, как порой не вреден Сергеич, но ему все же достается на орехи, он крутится и вертится как белка в колесе — Антон же просто отсиживает свою явно завышенную зарплату. На язвительные замечания наших конторских, старавшихся попутно охаять Тараторкина и уязвить самолюбие Рогожина, тот посмеивался: «Пути господни неисповедимы, дальше спрячешь — ближе возьмешь...»
Не удержался и я, как-то мы с Рогожиным отправились на его «Жигулях» в одну контору. Замечу, между прочим, водитель из Сергеевича хреновый, он сидит за рулем, будто за пулеметом: руки напряжены, спина окаменевшая, глаза вытаращены — едет он тихо-тихо, притормаживая у каждой выбоинки на асфальте, но это не спасает — то к дело у него отлетает труба глушителя. Раз мы всадились даже в люк канализационного коллектора, слава богу, машина выдержала, не переломилась пополам. Ну да ладно, провернув в конторе свои дела, отправляемся восвояси, Рогожин благодушествует, как бы невзначай я угощаю его подслащенной горькой пилюлей:
— Где же справедливость, вы заместитель начальника, у вас такая ответственность, а Тараторкину дали зарплату больше вашего?
— Ничего, вскоре все встанет на свои места, Борман обещал мне прибавку, — уверенным тоном заявил Рогожин и рассказал про сценку, имевшую недавно место в кабинете директора завода.
Там Рогожин, не стерпев, конкретно ни к кому не обращаясь, прямо спросил: «Так, кто же это протащил Антона на завод». Директор интригующе засмеялся и кивнул на главного инженера, мол, твоя креатура, главный. Тот, открещиваясь, отмахнулся обеими руками: «Боже, упаси, только не он». Вот так шутейная сценка: взяли разгильдяя себе на шею, а кто сподобил — не признаются?! Рогожин, покумекав на досуге, решил, что Тараторкин все же протеже главного инженера. Тут-то я и рассказал ему, при каких обстоятельствах устраивался к нам Антон, кем было подписано его заявление с пометкой о переводе. Вывод следовал один — покровительствовал парню сам Борман. Однако мои доводы не убедили Рогожина, он не мог поверить или умышленно сделал вид (из раболепной корпоративной солидарности), что не верит мне. Я намеренно не поддался ему и уперся, мне хотелось внести хоть каплю диссонанса в предано-вассальные чувства энергетика к директору. Сергеич еще тот хамелеон, он тут же прогнулся, показывая своим тоном, что если я и прав, то он не осуждает директора, якобы начальству видней. Однако я ощутил с удовольствием, что в душе Рогожина клокотала обида на Бормана. Пусть, пусть его позлится подхалимская душа, а то как что — так Василий Гордеич, Василий Гордеевич — он, ух ты, какая голова!
Как-то уж так сложилось — Тараторкин числился по «ведомству» Рогожина, начальник отдела Волошин махнул на парня рукой, эпопея с талями давно миновала свой пик, сошла на нет или, образно выражаясь, завязла в сонном болоте. Более того, с появлением Александра Сергеевича Ваньчек поблек, частенько стал заглядывать на донышко поллитровки, надолго стал прятаться от глаз людских, пока вовсе не потерялся из нашего вида.
Мы прекрасно понимали, что между нашими руководителями идет давняя борьба на выживание, не трудно догадаться, кем и зачем инициированная — Рогожин открыто рвался на место начальника отдела. Волошин по сиротски в нашем узком кругу негодовал на козни своего зама, давая нам понять, что для него лично эта должность фигня, он за нее вовсе не держится, но тут — дело принципа. Мы благопристойно не рушили его иллюзий, поддакивали насколько можно, хотя в конечном исходе их противостояния не сомневались.
Так вот, Волошин панибратски «жалился» нам, что Рогожин закладывает про него начальству:
— Ты думаешь, я боюсь главного инженера — нисколько, а директора — ни грамма. Не при таких боссах работал, были... не им чета, только никто мне обидного слова не сказал. А этот гаденыш капает на меня каждый день. Я ему прямо в глаза при главном инженере высказал: «Не рой другим яму, сам в нее попадешь!» Ты знаешь, он затрепетал, покраснел, как красна девица, запричитал: мол, да ты что, да ты... Это разве я себе позволю. Дать бы ему в харю позорную, да черт с ним, была мне еще радость — с Иудой связываться. Пусть, коли так желает, покрутится в главных механиках. Он думает — тут мед растворимый... узнает кузькину мать, — и всякий раз раздраженно сплевывал на пол, добавляя в адрес Рогожина. — Вот гаденыш!..
Пожалуй, закрою тему о Владимире Ивановиче Волошине, как мне не жалко его. Действительно, через месяц Волошина уже не будет на заводе, он уволится, поняв, что надеяться ему больше не на кого, а всякая отсрочка лишь уменьшает его котировки в, так сказать, технической номенклатуре нашего небольшого города. Уволится он не явно и открыто, а исчезнет из завода тихой сапой, поначалу пойдет в отпуск... и больше в отделе не покажется. Мы у себя не раз поминали Владимира Ивановича добрым словом, легко при нем было работать, хороший мужик, таких еще поискать...
Рогожин — сангвиник, для тех, кто забыл значение термина или путается в типах характеров, напомню, что в латинском оригинале это слово звучало как «кровь и жизненная сила». Ну а по-нашему — человек, отличающийся живостью, быстрой возбудимостью, ярким внешним выражением чувств. У Рогожина, в отсутствии Ваньчка, все горело в руках, он день-деньской носился по цехам, куда-то звонил, из кабинета кричал в форточку какие-то распоряжения мастерам, собирал оперативки, пачками рассылал гонцов и толкачей. Энтузиазма ему было не
