мир не есть Бог. Но это не мешает им быть соответственно материальным, телесным и душевным явлением Бога. Бог существует как человек, как люди, как мир, - вот именно «как», - но не есть ни человек, ни человечество, ни мир. Он есть и больше, и лучше, - Дух, - и в качестве Духа Он творит все перечисленное, так сказать, материализуется, определяется, ограничивается этим в качестве меры этого.
Мужчина или женщина в качестве души в теле, достигнув разумного уровня развития, может уже совершенствоваться в своей душе, духовно (Богом, с его помощью) возрастать к совершенству.
Преподавание философии в вузе. Учебная философия. У философии с образованием студентов в вузе большие проблемы. Как правило, ей не владеют не только студенты философских факультетов (о студентах прочих факультетов и речи нет), но преподаватели философии. Они эксплуататоры, но не ее лично, а только собственного представления философии. К счастью, философия не их служанка. Как госпожа мысли она расположена к мыслителям (настоящим, чистым философам, без всякой инородной – педагогической или научной - примеси), а не к учителям житейской (бытовой) мудрости и тем более дидактикам от философии, использующим философию для забивания «бедной головы» студентов всяческими прописными истинами – идеологическими представлениями, - которые в философии составляют лишь «философские мнения» (так называемые «философемы»), но далеко не знание и тем более мысль, идею. Знание в философии есть факт, материал, из которой готовится мысль. На пути к своей цели – идеи – мысль становится понятием, точнее, находит себя в виде понятия, понимается им как мысль.
Философия является проблемой для образования вообще. Только на уровне высшего образования она начинает осознаваться как проблема. На среднем и нижнем уровне образования она вообще не осознается и не узнается как сама по себе. Там она находится еще в себе, в коллективном бессознательном учеников. На поверхность сознания она всплывает только у студентов, магистрантов, аспирантов и преподавателей. Но всплывает в качестве чего? Разумеется, иного для их сознания, для их мысли. Своей философия может стать, если человек сам научится мыслить. В принципе, ей можно научиться. Причем научиться только самому. Научиться не сразу, а потом, когда-нибудь, может быть, если прежде не умрешь. К сожалению публики, подавляющее большинство людей так и не успевает ей научиться. Для чего тогда учиться? Неужели не понятно? Для того, чтоб начать то, что не имеет конца. Именно поэтому философии нельзя научить. Поэтому когда преподаватель занимается со студентами философией, тогда он тоже, как и студенты, учится у философии, в лучшем случае, в качестве первого, старшего ученика. По этой причине всякие оценки в философии имеют условное значение. Это значение настолько условно, насколько оно философично.
Философ ищет идеи. Идеи оставляют для него следы в сознании. Это мысли. Следуя путем мысли, мыслитель приходит к понятию (смыслу) или пониманию. Философ – это мистик идеи и рефлектор (спекулянт) понятия.
Ученый же ищет не идеи, а знания как результат разрешения проблемы. Его манит не тайна, как философа, посвященного и ей причащенного, а загадка, на которую он находит отгадку. В этом смысле ученый не мистик, а маг. Он не причащается, а открывает, демистифицирует, разоблачает, обличает тайну как открытие. Он профанирует сакральное. Идеолог же, напротив, сакрализует профанное, возводит в культ, делает безусловным условное. В качестве идеолога и выступает учитель философии или ученый философ. Научный философ ищет философию, но находит науку. Философский же ученый ищет науку, но находит философию. В научной философии есть наука, но там нет никакой философии. В философской науке от философии остался лишь ее след превращения в науку. В ученой же философии есть все, что угодно, но нет даже науки. От философии же есть одно название.
Становиться человеком. Человеком нельзя стать, но можно становиться. Это почему? Потому что человек – возможное, а не реальное существо. Человек как реальность есть не человек, а живое существо. Но это такое живое существо, которое не довольствуется просто жизнью. Он стремится к осуществлению ее смысла. В этом качестве он и есть возможный человек. Он будет становиться таковым тем больше, чем чаще мы будем относиться к нему как к человеку. В этом же смысле можно говорить о женщине, что к ней нужно относиться как к человеку, как к матери своего ребенка, как к другу по жизни, как товарищу по несчастью быть не тем, кем являешься, а кем можешь быть, - человеком.
Японский характер. Сегодня вечером смотрел фильм Владимира Познера про Японию и японцев «Обратная сторона кимоно». Это была последняя серия фильма. Так что скрывает японское кимоно? Кимоно – это обертка. В него завернут японец, японка как конфетка. Сладкая ли это конфетка или горькая, а, может быть, кислая? Это восточная сладость, от которой у европейца, есть такая вероятность, скрутит живот и он естественно побежит в туалет. Организму ведь не прикажешь. Так и от русских прелестей у иного басурманина живот окажется в расстроенном состоянии.
Японская конфета горчит тем, что Познер назвал долгом («он» по-японски) или чувством зависимости человека от всех, начиная с родителей. Каждый японец находится в неотплатном долгу перед обществом, семьей, родителями, государством, императором и пр. Познер не может скрыть своей неприязни к так понимаемому долгу. Хотя, надо отдать ему должное, он ничего не говорит сам, а находит таких японцев, которые критикуют свой, японский образ жизни и систему воспитания (образования, обучения). Судя по кислой мине Познера, ему не нравится подавление личности коллективом. И тут Познер срывается и отвязывается не на японцах, а на советских людях, на советской школе, на советском образе жизни. Это плохо. Он осуждает такую школу. С какой точки зрения он осуждает? Разумеется, с американской точки зрения. Ведь он учился в американской школе, где развивались личные способности Вовы Познера. В советской школе, он судит по своим детям, которые в ней учились, способности его детей не развивались, но подавлялись серой массой учеников.
Голос Познера вещает за кадром о единообразии японкой школы. Познер употребляет не то слово, несмотря на свое бахвальство тем, что он «независимый журналист». Независимый от чего? От правильного употребления русских слов или понимания того, что он говорит? В его случае – случае похвалы разнообразию или многообразию следовало с осуждением говорить не о единообразии, но однообразии. Но Познер не в ладах с немецкой диалектикой, - ему как французу («лягушатнику», винолюбу) немцы («боши», «колбасники», пиволюбы) не нравятся. Диалектик знает, что единообразие есть средний термин между двумя противоположностями: многообразием и однообразием. Единое есть зараз и одно во многом и многое в одном. Но наш журналист так и не научился думать в понятиях, как немец. Пижонство мешает. Он умеет только идеологически представлять, что свойственно французу, то есть, видеть все с двух сторон: с одной стороны, он как индивидуалист, с другой стороны, японец как коллективист. Он дружит со значением, но не дружит со смыслом. Для значения у него есть глаза, а для смысла у него нет ума. Французы скептики. Для них характерна как для скептиков контрадикторная изостения, то есть, склонность доводить до предела, сводя к бессмыслице то, что им не нравится. Но этого мало. Познер, получив образование в США, многое усвоил у англосаксов, например, их позитивизм (фактологию) и утилитаризм (в американском варианте прагматизм).
Японец – азиат. Азиаты любят коллектив и не любят из него выделяться, иначе станешь «притчей во языцех, « белой вороной». Познер как европеец и американец любит выделяться из коллектива. Поэтому он и независимый журналист. Тогда зачем ему Иван Ургант? Для рейтинга? Или одному скучно быть? И в своей программе и в телепоездках по миру он выбирает другого в качестве собеседника и спутника. Если спутник, то зачем старый? Для этого достаточно самого Познера. Пусть будет молодой, для развлечения. В качестве такового вполне годится комик Иван Ургант.
Еще представительнее оказался разговор о роботах. Дело не в том, что не только человек использует технику, но и техника начинает со временем использовать человека. Только умные люди это понимают не буквально, а в переносном смысле. Это в каком смысле? В том самом, - не сама техника использует человека, а технический человек начинает пользоваться не только другими существами, но самим собой как механизмом с цифровым пошаговым алгоритмом. Так появляется человек-робот. Это не робот превращается в человека, а, напротив, что намного хуже, человек превращается в робота. Прежде он был слугой животного царства, а теперь стал слугой царства техники. Ведь прежде в роли техники выступала традиция с одномерным ритуалом и глупым (натуральным, буквальным) мифом, его кругом описывающим, срезая острые углы смысла. Со временем миф стал более изощренным, замысловатым.
Но Познера интересует не это. Его занимает идеологическое представление как журналиста и публициста. Ему важно делить людей на пшеничных и рисовых, любителей вина (тонких людей) и любителей пива (грубых людей). Кстати, американцы есть дети не пшеницы (водки), а кукурузы (наркотиков). Мир по мнению журнального идеолога делится на вольных индивидуалистов и невольных коллективистов. Что нужно делать по суждению «нашего» журналиста? Нужно соизволить превратиться из коллективиста в индивидуалиста. И тогда будет тебе счастье. Японцы-коллективисты так и остались непонятны ему. Его последние слова посвящены тому, что необходимо еще раз посетить Японию, чтобы в ней разобраться. А то получается нечто непонятное, прямо что-то иррациональное: чем больше познаешь японцев, тем меньше их понимаешь. Так всегда бывает с идеологией и с идеологами. Почему? Потому что они делят мир, но не делятся в нем, оставаясь каждый при своем. Так обстоит дело с любимыми Познером американскими демократами, для которых свои же собственные республиканцы-консерваторы чужие. Вот они с ними и воюют на идеологическом фронте, нарушая их демократические (гражданские) права. От них не отстают в отчуждении и консерваторы, обвиняя демократов в склонности к половым извращениям, вроде гомосексуализма и прочих сексуальных перверсий. Оно и понятно: поздний капитализм – это пик развития системы отчуждения человека от человека и от самого себя и в необходимое рабочее время и в свободное от работы время развлечения, а не духовного труда.
Показательным стало неприятие Познером как человеком европейской культуры чтения японской массовой культуры разглядывания детских картинок (манга). Почти все японцы от малого до великого не спроста посвящают свое время этой детской забаве. Японская культура в сегменте манга свидетельствует об инфантильном характере японцев. Однако и в этом осуждении японцев Познер
