ЯНВАРСКИЕ РЕФЛЕКСИИ И МЕЧТАНИЯ

любовного употребления. Век женского обмана короток. Он измеряется ее обманчивой, временной (изменчивой) красотой. Такой приговор выносит ей время.



        Так кто же виноват? Бесспорно  тот, кто обольщает, соблазняет, совращает. Разумеется, мужчина. Но кто дает ему повод для соблазна? Естественно, женщина. Условием соблазна является увлечение, желание. Чем соблазн берет влюбленных? Желанием. Глуп и глупа тот и та, кто поддается соблазну, очаровывается, увлекается, теряет всякую осторожность, не бережет себя, о себе не заботится, ибо необходимым средством заботы о себе является сдержанность, осторожность, разум, самопознание. Кто пользуется глупостью? Хитрый человек, склонный к обману. Почему? Потому что любовь вне сферы души, в теле есть иллюзия. Глупый человек принимает половое желание за любовь. Не надо путать, терять голову. Одно дело - похоть, другое дело – добродетель. Глупые довольствуются похотью. Любовь их портит. Умным достается любовь, ибо она есть не похоть, желание, а жалость к низшим, падшим. Тот, кто любит, вызывает жалость. Ему хочется помочь. Причем такое хотение есть хотение без хотения, потехи. Любовь к низшим умна, к высших глупа, а к равным есть уже не любовь, а эгоизм, подменяющий, вытесняющий других  собой. Поэтому среди равных уместна не любовь, а уважение, сродни снисходительности, но не к другому, другу, подруге, а к самому себе. Уважение предполагает уважить не другого, а самого себя. Самоуважение держит другого на расстоянии, но не делает его чужим. Чужой остается за порогом. Друг, подруга стоят на пороге. Любовь обманчива тем, что стирает другого из представления любящего, будучи не в состоянии признать его в его отдельности от него. 



        Любовь к высшим есть самообольщение. Она смешна. Возвышает не восхищение, самообман, а самоотречение, спасительный отказ от того, что превосходит тебя, не дано тебе, не для тебя, а для другого, лучше тебя. Если хочешь стать лучше себя, откажись от себя, от своего эгоизма, от желания связать собой то, что лучше тебя.



        Настоящая любовь освобождает другого в тебе самом от тебя.



        Бог любит людей, но люди, эти глупые создания, любят только себя в Боге. Когда они говорят о Боге, они ставят себя на Его место и восхищаются собой, своим представлением Бога. Это чистой воды «дурная идеология». Впрочем, другой идеологии не бывает. Она на то и идеология, чтобы быть такой. И все почему? Потому что одно – быть увлеченным идеей, как философ, другое – «иметь» ее, как идеолог. Глупое занятие – «иметь» идею, ибо как только «поимеешь» идею, так она будет иметь тебя в виду в качестве введения в вид, представление, обман.











        Чем проще в мысли, в мышлении, тем понятнее в слове, в изложении. Выдумывать трудно. Легко стелить словами то, что уже свернуто в мысли. Легче излагать то, что уже подумано, чем думать на ходу, в разговоре. Необходимо развернуть в мысли то, что свернуто в чувствах. Но прежде, чем разворачивать, следует схватить умом в мысли то, что же свернуто. Схватив мужицкой хваткой, легко раскрутить то, что спрятано в чувствах. Анализ приводит к тому, что следует собрать, обобщить, обабить. Но легко можно испохабить то, что разобрал, собрав в ином порядке, как это делают люди с нетрадиционной ориентацией в голове.











        Телеглаз из 70-х. Удивительное дело, но телеспектакли, снятые в конце 70-х – в начале 80-х гг. ХХ в., оставляют тебя с точным и резким до боли ощущением реальности представленного как происходящего в самой жизни. Чем это можно объяснить? Не знаю, но, может быть, тем, что это были последние годы перед смертью художественного кино. К тому времени оно перешло на телевидение и стало камерным. Это был его последний вздох. На театральной сцене агония искусства продолжалась до конца века. Уже в XXI веке от него ничего не осталось не только в кино и на телевидении, но и на сцене: театральной, балетной, оперной, эстрадной. Остался один цирк, пародия да техника.











        Философ, философский ученый, научный философ и ученый философ. Философ знает, что думает, а философский ученый думает, что знает. Научный философ даже не думает, что знает, потому что не умеет думать, но умеет считать. Он считает, что думает, то есть, думает как считает. Ученый философ или учитель философии учит, то есть, не знает, что думает и не думает, что знает и даже не считает, что думает, он учит тому, что не знает, не думает и даже не считает, но имеет сказать, то есть, имеет философское мнение, - заблуждается и на счет философии, и на свой собственный счет. Последний, околофилософский вид человека умеет только философски заблуждаться.



        P.S. По мне такое сравнение многое говорит о философах как о снобах. Поэтому это сравнение иронично. Важно быть не философом, а человеком. Человек и думает, и знает, и считает, а не только читает и пишет, и учит самого себя. А как же другие? Пускай сами учатся. 











        Бессознательное, сознательное и сверхсознательное (надсознательное). Если бессознательное символично, то сознательное буквально, а сверхсознательное духовно. Сознательное – это само сознание в сознании относительно того, что им не является, и того, чем (или кем) оно является. Вне сознания сознательное превращается в бессознательное, если подавляется низшим, или в сверхсознательное, если восхищается высшим.











        Ясновидение, телепатия, телекинез, телепортация. Перечисленные явления связаны с деятельностью или покоем сознания. Они имеют место быть, когда сознание выходит из себя, точнее, человек выходит из сознания.











        Животное, человек и ангел. Животное пребывает в бессознательном, в природе, в теле, человек находится в сознании, в душе, а ангел существует в сверхсознательном, в духе.















        Искусство и философия. Говорят, что искусство конкретно, а философия абстрактна. Это неверно, вернее, не точно. Не столько этим они отличаются друг от друга, сколько настроением. Есть художественное, поэтическое настроение, и есть философское настроение. Если поэтическое настроение есть настроение чувства, то философское настроение есть настроение ума. Бывают и абстрактные чувства, и ум бывает конкретен. Мир искусства – это мир чувств. Искусство разнообразно. Мир философии – это мир разума, разумный мир, мир идей. Он не разнообразен, он един. Философ во всем видит одно, ибо умом видит безвидную идею. Художник во всем видит все, ибо видит глазом – органом чувства. Для него все есть мир вещей. И человек есть вещь, только живая. Глаз так устроен, что видит только тело, а тело конечно, отдельно от другого тела. Ум видит отдельно от отдельного общее, их вместе как всеобщее.



        Абстрактное и конкретное в искусстве и философии не одно и тоже. В искусстве абстрактным является то, что отвлечено от непосредственной связи чувства с предметом, а конкретно то, что непосредственно для чувства, - оно само как представление (образ) и им представленный предмет или лицо (в образе). В философии, напротив, абстрактным является то, что связано не с предметом, а с мыслью, ибо предмет дается мысли не прямо, а через другой предмет, уже как предмет сознания, его образ, или посредством слова в его смысле. Конкретным же в философии становится сама связь мыслей друг с другом. Эта связь и есть идея, которая владеет умом философа. Художником владеет чувство, доступное его душе. У деятеля, творца искусства особая душа. Это художественная, поэтическая, чувствительная  душа. У философа душа разумная.



        Поэт и философ не только отличаются, расходятся друг от друга, они и сличаются, сходятся друг с другом. Их связь метафорична. Другое дело связь философа с ученым. С тем философа объединяет не метафора, а метонимия, перенос внимания. Только ученый переносит свое внимание с целого на часть, а философ заостряет свое внимание на целом, а не части.



        Метафоричность связи философа с поэтом проявляется в том, что они работают с формой.  Только форма у поэта декоративная, композиционная, а у философа конструктивная. Философа занимает не декор, не деталь, а идея. Он конституирует мысль в качестве понятия из идеи, которая ему дана. Поэту, художнику дана не идея произведения, а вещь, в частях которой он ищет композицию, как она устроена. Художник любуется вещью и пытается передать карандашом, кистью, а поэт словом образ предмета в деталях, а не вне их. Для того, чтобы увидеть предмет как эстетическую ценность, как художественное произведение (артефакт), ему следует составить из них композицию в своем сознании, собрать в одно живое целое, доступное прекрасному (гармоническому), низменному (комическому) или возвышенному (трагическому) чувству. Для эстетического вкуса есть гармоничное, нормальное и есть дисгармоничное, ненормальное или безобразное. Только это не натуральное, естественное безобразное, но, напротив, искусное, эстетическое безобразное. От такого безобразного можно получить эстетическое наслаждение. Только это будет наслаждение формой, а не содержанием безобразного. Дисгармонично и возвышенное, но не само по себе, как комичное, а позицией эстетического созерцателя, чувствующего превосходство предмета над собой, субъектом. Это драматическая позиция.  Только в прекрасном искусству удается уравнять субъекта с объектом эстетического любования (созерцания). Это уравнение растворяет творца и зрителя (слушателя, читателя) с артефактом.



        Таким образом, дополнение одного конечного (субъекта) другим конечным (уже объектом) создает иллюзию связи с бесконечным, ибо наложение одного конечного на другое размывает их границы и вот тогда наслаждение является бесконечным, бесформенным, неопределенным. Так стирается грань между субъектом и объектом художественного творения и восприятия. Эта грань обнажается, как только мы предаемся не чувству прекрасного, но размышлению, включаем в дело ум и отключаем чувство. Вот тогда нам является сама идея художественного произведения – идея в образе как прообраз – в качестве бесконечного, неисчерпаемого в толковании содержания в конечной форме выражения.



        Искусство выразительно, а философия содержательна (идейна). Возможны гибриды (кентавры). В них есть и выразительность, есть и содержательность, но нет и чистой чувствительности, и чистой идейности. К слову сказать, художественная идейность вторична, но не идеологична. Идеологичность – это уже третичность идейности, заинтересованность ею в значении политического использования как целедостижения. Сама идея недостижима, и философ это прекрасно знают. Другое дело, идеолог, - он не знает и знать не хочет. Поэт же может увлечься идеей, но обязательно в образе предмета или лица. Причем его увлечение будет отличаться эстетической незаинтересованностью, иначе оно утратит душевность, чувствительность, потеряет саму художественность в материальном как уже чувственном, телесном без души. В этом смысле в искусстве есть значение и даже есть значимость как явленный поэту сокровенный смысл. Загадка искусства как раз связана с тайной смысла как душой уже не тела, а формы.