бельгийцам, построило здесь первую домну. В последующие четыре года оно ввело в строй еще две, сделавшие Александровский завод крупнейшим производителем стали. Название «Александровский» не прижилось. С самого начала завод стали называть Брянским или просто Брянкой.
Со своими печами и колоссальными трубами, окрашенными в черный цвет, издали он напоминал огромный башенный броненосец, заблудившийся в степи и нарушивший ее тишину и первозданную красоту. С наступлением темноты все небо над ним становилось багровым от яркого пламени доменных печей.
Хозяевами завода были иностранцы, и почти все руково¬дящие и технические должности, включая инженеров, мастеров и лаборантов, на нем также занимали иностранцы, в основном французы. Все они имели высокие зарплаты, массу льгот и не¬ограниченную власть над людьми. Особенно свирепствовали мастера. Они нещадно штрафовали рабочих по каждому пустяку, заставляли их работать в обеденное время и толком ничего не могли объяснить, так как никто из них не знал русского языка.
Одни из них снимали квартиры в городе, другие – жили недалеко от завода, в уютных домиках отдельного поселка, который был огорожен высоким прочным забором и охранялся рослыми городовыми. Оттуда на территорию завода выходила своя проходная. Острые языки назвали этот поселок «Колонией», а проходную – «директорской калиткой».
В Чечелевке со временем появилось несколько параллельных улиц, которые так и назывались по названию поселка – Чечелевские с номерами: 1-я, 2-я, 3-я… Кто-то из рабочих ютился в мазанках с крохотными огородами и палисадниками, кто-то – в деревянных двухэтажных домах. Комнаты в этих зданиях барачного типа были маленькие, узкие, но в них каким-то образом умудрялись сосуществовать по нескольку семей.
Николаю не раз приходилось бывать в этих домах. В коридорах и комнатах стоял густой запах сырости, человеческого тела и жареного лука.
Два года назад доктор Караваев, работавший когда-то в чечелевской лечебнице, а ныне практикующий врач и активный в городе общественный деятель, добился разрешения открыть в поселке библиотеку-читальню «Свет» и сам сформировал ее фонд из книг, которые должны всесторонне просвещать и развивать рабочих.
Эта библиотека была как бельмо на глазу у заводского и городского начальства, считавшего самого доктора и его детище источником большевистской заразы. В поселке была еще одна такая «болевая» точка для властей – Аудитория (Дом) народных чтений, расположенная на 3-ей Чечелевской улице в длинном двухэтажном корпусе. Здесь также по инициативе Караваева медики и учителя вели большую просветительскую работу, а самодеятельные актеры устраивали спектакли и концерты.
Николаю завод и поселок были близки еще тем, что он намеревался после окончания училища работать на Брянке инженером по электротехнической части оборудования – такая у него была будущая специальность.
... Он прошел через главную проходную на территорию завода. Шел третий день забастовки. В здании стояла непривычная тишина. В столовой железопрокатного цеха его уже ждал вальцовщик Кузьмич – Степан Кузьмич Нестеренко, староста его рабочего кружка, заранее предупрежденный Ковчаном о собрании. Кузьмич сказал, что всех делегатов собрать не удалось: кто отдыхает после ночного дежурства, кто патрулирует улицы или охраняет проходные завода, чтобы начальство не пропустило штрейкбрехеров, но человек 30 придут – и то польза, считал Кузьмич, лишняя беседа с интеллигентом (так называли лекторов из города) не помешает. Люди приходили уставшие, молча присаживались на стулья, слушали разговор Нестеренко с Николаем.
– Дела неважные, – говорил тот глухим голосом, как все в этом очень шумном цехе, где во время работы оборудования нельзя было услышать даже стоящего рядом человека. – Администрация не идет на уступки, отвергла все наши требования. «Нравится вам бастовать – бастуйте», сказал директор стачкому и укатил в Крым. Забастовка кончится, еще круче закрутит гайки, с нас потом и вычтет все свои убытки.
– Ты не прав, Кузьмич, – возразил ему Николай. – Своими баррикадами вы доказали, что не собираетесь сдаваться и будете стоять до конца. Я думаю, на море ему сейчас далеко не до отдыха.
– Нам обязательно надо вооружаться, – сказал Аким Петренко, – у солдат винтовки и полный боевой комплект, у нас – самодельные бомбы и фугаски. Винтовок – раз-два и обчелся.
– Для оружия нужны деньги, а где их взять? – возразил сидевший поодаль от всех высокий худой рабочий с лицом, испещренным оспой, Алексей Криворучко.
– Собирать у рабочих, – сказал Кузьмич.
– С нас и так собирают, то туда, то сюда. И на всех митингах просят давать деньги на оружие и динамит, а пойди проверь, куда потом эти деньги деваются. Что-то я не слышал, чтобы рабочим раздавали оружие.
– Ловкачей много, – вступил в разговор парень с огненно-рыжей шевелюрой, которого раньше Николай не видел в цехе. Говоря, он широко открывал рот, показывая кривые, желтые от курения зубы. – Надо действовать по-другому: грабить богатеев, силой отнимать деньги, которые они на нас наживают.
– Я бы еще как следует припугнул иностранных мастеров, – сказал тоже незнакомый Николаю рабочий, – лопочут на своем языке, не поймешь, чего хотят. Только и знают, что выставлять штрафы. Гнать их отсюда надо, а не хотят уезжать, так всех под завязку, – и для наглядности он провел рукой под горлом.
– Индивидуальный террор ничего не даст, – спокойно возразил ему Николай. – Только массовое сопротивление, и вы это сами доказали. Даже гимназисты это поняли, когда начали строить на Кудашевке баррикаду, хотя я лично был против этого.
– За гимназистов они еще ответят, – сказал рыжий, призывавший к грабежу, явно анархист.
– Мы свои требования будем отстаивать до конца, – твердо сказал Аким Петренко, – если, конечно, Нейдгардт не вызовет откуда-нибудь новое подкрепление. Тогда нам каюк...
– Не вызовет, – успокоил его Николай, – в Одессе тоже все предприятия бастуют, в Севастополе волнуются военные моряки. И так по всему югу. Насчет вооружения вы правильно ставите вопрос. Одна лаборатория по изготовлению бомб уже есть, комитет решил организовать еще несколько таких мастерских, создать рабочие боевые дружины, склады оружия и многое другое. Третий съезд партии прямо поставил вопрос о вооруженном восстании и надо постепенно к нему готовиться.
– Тогда скажи мне, мил человек, – придвинулся к Николаю Алексей Криворучко, – зачем нам нужен Совет рабочих депутатов, если у нас есть комитет, и он всем руководит. Ведь это он надоумил нас построить баррикады, сражаться с войсками, и ты вот тоже пришел сюда от Григория Ивановича Петровского.
– Это так. Но Совет будет заниматься более широким кругом вопросов. И потом в него войдут не только большевики, но и меньшевики, эсеры, бундовцы...
– С этими «друзьями» нам делать нечего.
– Очень важно, кто войдет в исполнительный комитет Совета. А это уже будет зависеть от собрания. От вашего завода больше всего депутатов – 100 человек, так что за вами – основная сила. Надеемся, что в него попадут только большевики, и Петровский станет его председателем.
– Николай, ты вот летом агитировал нас избрать уполномоченных для переговоров с администрацией. С тех пор прошло много времени, а уполномоченные себя ни в чем не проявили.
– Ну, скажем, не везде. На машиностроительном, например, удалось кое-что добиться...
– Еще бы не добиться, когда там грохнули директора завода. Надо и нашего грохнуть, тогда он заговорит по-другому.
– Как же он заговорит, если ты его грохнешь, – поддел говорившего Кузьмич, и все дружно рассмеялись.
– Давайте вернемся к нашей теме, – сказал Николай. – Советы рабочих депутатов уже действуют в нескольких городах России. Это сила, с которой губернаторы, Городская дума и хозяева предприятий вынуждены считаться. Они смогли явочным порядком установить на предприятиях 8-часовый рабочий день, отменить штрафы, повысить зарплату. Там организуются профсоюзы – мощная организация, которая будет работать с администрацией и заниматься улучшением социально-бытовых условий рабочих. На наш Совет мы тоже возлагаем большие надежды, и вы должны верить в него. 8-часовый рабочий день точно всем будет обеспечен.
– Да не сомневайся ты, Николай Ильич, – сказал Аким, – наши все придут на собрание. Мы слышали, что на других заводах начали переизбирать делегатов, у нас тут тоже кое-кто мутил воду, да им быстро дали от ворот поворот. Так и передай комитету – брянщики не подведут.
После собрания Степан Кузьмич повел Николая к себе. Маленькая, чисто выбеленная хатка уютно пряталась среди яблоневых и вишневых деревьев. Под окнами и вдоль узкой тропинки от калитки к дому еще стояли золотые шары и бордовые георгины, кое-где виднелась кустовая хризантема: белая и желтая. Из-за забора с той стороны улицы свешивались ветви боярышника и калины с тяжелыми, сочными ягодами.
Кузьмич жил здесь давно, еще когда не было Брянского завода, и один из немногих имел свой собственный дом и сад.
– А где хозяйка? – спросил Николай, проходя в чисто прибранную горницу.
– Не поверишь: сидит целый день на «передовой» с ружьем. Она же у меня сибирячка, из семьи охотников. Вспомнила молодость. И Дарья там же. Девке уже 18 лет, такая же шустрая, как мать. Помнишь, она в Сергея твоего была влюблена, до сих пор по нему сохнет.
– Он ей пишет?
– Шлет какие-то записки. Сколько ж ему еще бегать? Девке замуж пора, двое наших заводских просили у меня ее руки, а она – и слышать ни о ком другом не хочет. Беда, просто беда!
– Суда еще не было, а будет: ему за бегство и ранение жандармов прибавят лет пять.
– А ты сядешь в тюрьму?
– Тоже сбегу, только не представляю, как это будет: я не привык сидеть без дела. Уеду за границу и его уговорю ехать.
– Дарья тогда совсем с ума сойдет.
– Я напишу ему, чтоб оставил ее в покое, а то своими записками только травит ей душу.
– Здесь уж нечем не поможешь, если промеж них любовь.
За разговорами Кузьмич накрыл стол: положил соленые огурцы и кислую капусту, вытащил из печки теплую картошку в мундире, нарезал сало, сыр, копченую колбасу, как-никак трое в семье работали.
– Пойду, схожу на огород, принесу зелени, – озорно подмигнул он гостю.
Николаю же вдруг страшно захотелось спать: глаза слипались, голова клонилась вниз, и, как только Кузьмич ушел, положил голову на стол и тут же отключился.
Разбудил его стук на крыльце – это Кузьмич, вернувшись с огорода, сбивал налипшую на сапоги грязь. Вошел, улыбаясь: зелень у него торчала под мышкой, а в руках он еле удерживал здоровую бутыль красного вина.
– Прячу в саду от хозяйки, – сказал он, поймав удивленный взгляд Николая. – Сердце малость пошаливает. Мария прячет бутыли от меня, а я – от нее. Только без этого дела нельзя. Сейчас мы с тобой выпьем по маленькой.
Вино было крепкое, тягучее, такое мать Николая в Ромнах делала по осени из сухофруктов. Голова от него остается чистой, а ноги наливаются чугуном, не оторвешь от полу.
Они выпили по стакану. Николай почувствовал, как жидкость побежала по жилам, согрела все тело и остановилась в ногах. Попробовал
