пошевелить ступнями, куда там – намертво прилипли к чисто выскобленному хозяйкой полу.
Кузьмич смачно жевал розовое сало и хрустел соленым огурцом, от которого исходил острый запах гвоздики и лаврового листа.
– Да ты ешь, не стесняйся, – сказал он, увидев, что Николай сидит перед пустой тарелкой. – Расстроили тебя наши товарищи, да ты не бери себе в голову: народ верит большевикам.
– Этот, что говорил о терроре, тоже делегат?
– Да, нет. Случайно попал. Ты уж извиняй, что так получилось, но на собрание придут все 100 человек, даже не сомневайся. А этот рыжий наслушался, наверное, анархистов. Ходят тут их агитаторы, мутят воду. Раньше их мало кто слушал, а сейчас смотрю: они научились говорить и все твердят: «Берите оружие, стреляйте в начальство, не слушайте комитетчиков». Я одного рабочего, перешедшего к ним, спрашиваю: «Чем же они тебя так привлекли?» А он мне: «Да тем, что уничтожают всех этих гадов. Получу оружие, убью своего мастера, мочи нет терпеть его измывательства». Я ему: «А как же заповедь: не убий?» Он на меня посмотрел с такой злобой: «Что же ждать, пока они тебя окончательно уморят? Целый день работаешь с утра до ночи, а получаешь копейки. Дети голодают, жена больна чахоткой. Лучше на каторгу, чем видеть их страдания». Забили им анархисты головы своим террором. Да вот сам посмотри, у меня есть их листовка, подбросили давеча в палисадник.
Он вытащил из-под скатерти листок и протянул Николаю. Тот с интересом посмотрел на длинный, набитый без абзацев текст, и пробежал несколько строк в середине: «Социалисты начинают бояться анархистской пропаганды. Они отбирают оружие у своих боевиков, чтобы удержать их от подражания анархистам... Надо ли нам слушать все их (социалистов) рассказы о концентрации капитала и исторических законах о том, что буржуазия должна развиваться. А рабочие и босяки, умирая с голода, должны валяться в ночлежках. Им до этого дела нет. Пусть же их слушают те, которым хорошо живется, и кто может терпеть. Мы же, голодающие на фабриках и заводах, на улицах и в бараках, терпеть больше не в силах. Слишком дорого нам обходится их теория постепеновщины – терпеть да терпеть. Не будем же откладывать на разные «завтра», а начнем сейчас же борьбу со всем ненавистным нам строем, с буржуазией, нашими хозяевами, которые живут на наш счет, и ее прислужниками попами, которые проповедуют нам смирение и покорность, и с государством, которое посылает на нас войска, сажает нас в тюрьмы, посылает на каторгу, когда мы заявляем о наших требованиях и наших надеждах, – начнем борьбу за жизнь и смерть, борьбу, которая должна окончиться полным уничтожением наших врагов».
– Пустобрехи, – с возмущением сказал Николай, – сотрясают воздух, ради красивых слов.
– Это еще что. На днях слышал, как они подбивали рабочих спалить «Колонию», и спалят. У наших брянщиков глаза загорелись. Один уж больно красиво говорил о каких-то коммунах. Идите, говорит, к нам, мы уничтожим буржуазию, построим бесклассовое общество. Там не будет ни бедных, ни богатых, и получать все будут, сколько хочешь. Думаю, что немало людей к себе перетащил. А ведь и правда, Николай, разъясни мне толком, что здесь к чему: Советы рабочих – орган самоуправления, и в коммунах, по словам анархистов, народ будет сам всем заправлять.
– Разговоры о коммунах – полная утопия, хотя сама идея управлять общественной жизнью снизу, очень верная. На этом как раз и будет строиться работа Советов, избранных трудовыми коллективами, то есть самим народом. В его поддержке – основная сила Советов. Это знают и губернатор, и Городская дума, и ваш директор. Однако согласись, Кузьмич, что только партия своей целенаправленной работой могла подсказать рабочим мысль о Советах, недаром один из ваших товарищей задал мне вопрос: зачем нам Советы, если у нас есть комитет? У нас есть не только комитет, но и четкая программа действий, как и к чему стремиться, как добиваться поставленной цели. А вот анархисты этого не хотят понять. Они мечтают о социализме, но не имеют ни программы, ни тактики, ни стратегии, и нечего не могут предложить рабочим, кроме террора. Убивать и грабить куда легче, чем вести настойчивую работу среди масс. Ты сам знаешь, что рабочие с трудом поддаются агитации, им надо по нескольку раз втолковывать одно и то же, разжевывать самые элементарные вещи. Но вода камень точит. И сегодняшние члены твоего кружка значительно отличаются от тех, с кем я занимался год назад, когда впервые пришел на завод. А у анархистов один разговор – наган в руки и вперед: грабь и убивай, кого хочешь. Говоришь, их агитатор переманил к себе много людей. Жаль, это наша вина, пропагандистов.
– Толковый ты парень, Николай, – сказал захмелевший Кузьмич и снова наполнил стаканы. – Кончишь училище, придешь к нам на завод, мы тебя тоже выберем в Совет.
– Тогда я уже буду инженером, а вы инженеров недолюбливаете, верно?
– Верно, но не всех, только тех, кто заодно с администрацией. Да и русских-то людей у нас в администрации почти нет, что тебе мастера, что инженеры и технологи – одни французы и итальяшки, лопочут по-своему, пойди, разбери, что они хотят. Вот Советы выберем и первым делом надо решить, чтобы поставили на ответственные места русских людей или пусть эта иноземщина учит русский и украинский язык. Ладно, бог с этими коммунами и анархистами. Я тебе вот еще что хотел сказать. У меня сосед – машинист. Вчера вернулся из поездки, говорит, что кое-где начались погромы. И что самое непонятное: зачинщиками являются сами рабочие. Рассказывает такое, что волосы дыбом встают. Позвать его?
– Позови.
Пришел маленький, какой-то весь нескладный, щуплый мужичок с взъерошенными волосами – видимо, Кузьмич оторвал его от сладких снов. Поверх сатиновой косоворотки на нем был черный жилет и куцый клетчатый пиджак.
Кузьмич налил гостю стакан. Тот сначала долго, основательно жевал сало с хлебом, внимательно разглядывая Николая. Потом взял свой стакан, постучал им о края стаканов Кузьмича и Николая, выпил залпом и громко крякнул.
– Налей еще, – сказал он Кузьмичу, снова залпом выпил, также крякнув, отставил стакан в сторону. Вытер рукой рот, пригладил волосы и снова изучающе посмотрел на Николая.
– Да говори ты, Федор, не томи, – не выдержал Кузьмич, – свой это человек, свой.
– Ну, вот, как я тебе уже рассказывал, Кузьмич, едем мы вчера с напарником в Юзовку. Останавливаемся в Илларионове, там, как всегда, вошло много народу: шахтеры, рабочие, конторщики. Дальше мы обычно по расписанию проскакиваем несколько остановок. Здесь же, не успели отъехать от станции, как врываются к нам в машинное отделение двое, приставляют к спине револьверы и требуют остановить поезд в Чаплино. Я торможу. Снова суют в спину свои маузеры: «Давай длинные гудки!» Куда деваться под оружием? Даем гудки. Видим: сбегается много людей, орут, хохочут, лезут, как очумелые, в вагоны. Подъехали к Межевой – то же самое: останавливаемся, даем гудки и ждем, пока народ залезет в вагоны. Опять шахтеры, рабочие и всякая шпана. Слетаются, как саранча. Помощник мне шепчет: «Евреев едут бить». У меня так все внутри и похолодело.
– Шахтеры, говорите, и рабочие...
– Они, они. Мы часа три еще в Юзовке стояли. Что там творилось? Жгли дома, дым заволок весь город. Пассажиры сказывали, евреев живьем бросали в доменные печи. К отходу поезда подкатила огромная толпа: орут, гогочут, как очумелые. Оглянулся по сторонам – ни одного городового. Двое бандитов сразу влезли в машинное отделение и размахивают наганами. Проехали две остановки, тычут дулом в спину: «Останавливай!» И всей пьяной оравой ринулись в село громить евреев.
– К нам они не посмеют сунуться, – сжал кулаки Кузьмич, – мы им такое тут покажем.
– Дай Бог пронесет, – сказал Федор. – Так я пойду, мне ночью опять в рейс.
– Спасибо вам за рассказ, Федор, – Николай крепко пожал машинисту руку.
– Погромов следовало ожидать, – сказал Николай, – только вы-то, Кузьмич, не сможете помочь городу.
– Это еще почему? Мы вышлем на помощь свои дружины.
– Вас не пустят солдаты. Вы их не пускаете, а они – вас. Только если вступить с ними в бой? Так у вас для этого нет ни сил, ни оружия, а зря проливать кровь ни к чему.
– Да-а-а, – растерянно протянул Кузьмич, – дела.
– Мне пора, – заторопился Николай. – Надо еще выбраться через ваши и полицейские заграждения.
– Ты сюда как прошел?
– Со стороны Фабрики, сказал караульным, что возвращаюсь домой с работы. Теперь пойду на Сквозную, придумаю какую-нибудь жалобную историю.
– Возьми-ка с собой эту бутыль вина и сало. Городовые их у тебя отберут и отпустят с богом. Наши дружинники тебя тоже могут остановить. Так что я тебя провожу до поста.
Они шли по вымершему поселку. Прошли две улицы и свернули на 5-ю Чечелевскую. На углу из темноты незаметно выступили двое с винтовками и подошли к ним. Чиркнули спички.
– Да, свои мы, свои, не видите, что ли, – недовольно сказал Кузьмич. – Товарищ приезжал из города, теперь ему надо обратно.
Рабочие хмуро смотрели на Николая. Лица их были измождены, под глазами лежали черные тени. Один приказал ему следовать за собой. Николай распрощался с Кузьмичом, взял у него мешок с гостинцами и пошел за дружинником. Около самого заграждения сидела группа людей. Все спали: кто, свесив голову на грудь, кто – прислонившись к плечу соседа.
Дружинник отодвинул доску с краю баррикады и тихо шепнул Николаю: «Пролазь!» Николай с трудом протиснул свое тело в узкое отверстие, и тут же с той стороны к нему кинулись двое городовых.
– Стой, ты куда?
– Домой, застрял тут у родных. Дома жена, дети.
– В мешке что?
– Да вот несу кое-что в подарок.
– Развяжи-ка, посмотрим.
Николай нарочно медленно развязывал узел, чуть-чуть затянутый Кузьмичом, – испытывал терпение городовых. Один из них оттолкнул его, сам развязал веревку, вытащил бутыль и обрадовано перемигнулся с товарищем.
– Мешок мы у тебя реквизируем, и иди отсюда, чтобы мы тебя больше не видели.
Николай с облегчением вздохнул, избавившись от тяжелой поклажи, и направился к трамвайной остановке. Однако трамваи опять не ходили, и он, не спеша – в ногах еще чувствовалась тяжесть от вина, пошел в сторону города. Навстречу ему то и дело попадались конные городовые и солдаты. Один раз остановил казачий патруль. Хорунжий осветил фонарем его лицо и грубо спросил, почему он так поздно шатается по городу – осадное положение никто не отменял. Николай что-то невнятно залепетал ему в ответ и стал усиленно качаться, изображая пьяного. Хорунжий выругался, пригрозив для острастки нагайкой, и патруль поехал дальше.
* * *
Первое заседание Совета рабочих депутатов прошло успешно, как и намечалось, 17 октября, хотя, к неудовольствию «брянщиков», председателем Исполнительного комитета был избран меньшевик Басовский, а Петровский – только секретарем. Из семи человек в комитете меньшевиков оказалось на одного человека больше. Из большевиков в него еще вошли Иван Калинович Шевченко и Иван Игнатович Меренков. В целом же основное ядро Совета составили рабочие-металлисты, члены депутатского собрания Брянского завода. В Совет входили также профессор Горного училища Александр Митрофанович
