шинель и испуганно пробормотала:
– Я боюсь. Проводите меня домой.
Драгуны начали стрелять, он схватил ее за руку и потащил через кричавшую толпу в сторону Садовой улицы, где можно было скрыться в многочисленных проулках и садах. У нее были высокие каблуки, она почти повисла на его плече. «Вот женщины, – возмущался он про себя, – ходят на митинги, как на свидание».
Около высокого деревянного забора Николай увидел сдвинутую в сторону доску, отодвинул ее, протолкнул туда Лизу, перелез сам, и они с облегчением вздохнули: за забором были сад и скамейка, на которую они тут же сели, тяжело дыша и оглядываясь по сторонам. Далеко за деревьями виднелось белое здание особняка, оттуда доносились голоса и детский смех.
– Лиза, – сказал Николай, – зачем вы вышли из дома, в городе идут погромы, это полное безрассудство.
– У вас лицо в пыли, – сказала она, улыбаясь, как будто не слышала вопроса, вытащила из сумочки надушенный платок, стала вытирать ему лоб и щеки.
Он был на нее так сердит, что оттолкнул ее руку, вытащил свой платок, сам вытер лицо, удивляясь, что платок совершенно чистый.
– Я была не одна, – сказала Лиза, обжигая его жаром своих глаз, – со своим братом Иннокентием и его друзьями. Иннокентий тоже выступал. Я их потеряла, когда увидела вас на трибуне и стала слушать… Вы так яростно набросились на анархистов. За что вы их так ненавидите, ведь они тоже борются за свержение самодержавия?
– Их методы борьбы вредят рабочему движению.
– Вы, социалисты, просто рветесь к власти, вам самим хочется господствовать над рабочими.
– Милая девушка. Анархисты забили вам голову своими глупостями. Держитесь от них подальше, пожалуйста, не ходите на митинги, я вас очень прошу.
Он искоса посмотрел на нее. Она вся кипела от возмущения: то ли от того, что он неодобрительно отозвался об анархистах, то ли от его взрослых наставлений. Он встал:
– Идемте, я провожу вас домой.
Тем же путем они выбрались из сада и пошли по Садовой к проспекту. Лиза, все еще сердясь на него, быстро шла впереди, как будто у нее не было высоких каблуков. Он догнал ее и взял под руку. Она попыталась вырваться, совсем забыв в своей обиде, что совсем недавно только об этом и мечтала, но он силой удержал ее, положил ее руку в свою ладонь и крепко сжал. Сердце ее бешено забилось, а он, как ни в чем не бывало, завел разговор о музыке и композиторе Скрябине, которого она не любила.
– Я слышала, – сказала она, еле сдерживая волнение в голосе, – что недавно в Зимнем театре наш симфонический оркестр представил его вторую симфонию, и люди сразу стали уходить.
– Я там тоже был. Уходили, но не все. Зато те, кто остался, в конце встали и долго аплодировали. Музыка очень необычная: бурная, стремительная, какой-то величественный горный обвал.
– А мне она кажется бессмысленной и сумбурной. Я предпочитаю Рахманинова и Бетховена.
– У Скрябина есть другие, более оптимистичные вещи, – не сдавался Николай. – Вы не пробовали их играть?
– Нет. Его трудно играть, нужна большая техническая подготовка, а у меня и так пальцы болят.
– Я об этом не знал, – сказал Николай и выпустил ее пальцы. Тогда Лиза сама взяла его руку, а он еще крепче прижал к себе ее локоть.
– Вы любите музыку? – спросила Лиза, чувствуя, что от этого разговора и немой игры рук между ними установилась близость. Ей вдруг стало легко, как бывает, когда добиваешься своего и уже неважно, что будет дальше, – главная цель достигнута.
– Люблю, но, наверное, мало в ней понимаю.
– Скрябин вам понравился, а ведь он хотел выразить в своей симфонии именно то, что вы в ней почувствовали. Музыка сама вам все подсказала.
Они подошли к дому Фальков. Лиза не знала, как теперь вести с ним, сделала вид, что все еще сердится и хмуро смотрела в сторону. Он резко притянул ее к себе, так что их лица оказались совсем рядом, и ласково сказал:
– Не сердитесь на меня. Я просто не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось.
Ее лицо просияло, руки непроизвольно потянулись к его шее, она обняла его и прижалась щекой к его щеке. Он взял в руки ее лицо: совсем юное, с розовой, нежной кожей на щеках, чудными, бархатными глазами, пухлыми алыми губами – все до боли родное и желанное. И, как мечтал в ту ночь, когда возвращался от Димы Ковчана и шептал про себя пришедшие на память строки Блока: «В ночь молчаливую чудесен мне предстоит твой светлый лик», осторожно прикоснулся губами к ее глазам, сначала к одному, потом к другому, нашел губы: они были горячие, податливые и неумело ответили ему тем же. Он стал неистово целовать их. Лиза почувствовала, как у нее внутри все оборвалось, и подкосились ноги.
В окне прихожей мелькнуло лицо Зинаиды. Николай увидел ее и быстро отстранился от Лизы. Лиза тоже увидела ее и чуть не расплакалась от обиды, – Зинаида все испортила.
– Лиза, – сказал Николай, стараясь на нее не смотреть: ему было неловко, что он поддался необузданному порыву, – помните, что я вам говорил.
Он сжал ее локоть и быстро пошел к бульвару.
Лиза подошла к подъезду и с силой дернула рукоятку звонка. Зинаида открыла дверь и, как ни в чем не бывало, удалилась в столовую. Лиза ей ничего не сказала. В конце концов, произошло самое главное: она теперь знает, что нравится Николаю, женское сердце не обманешь, а ее губы до сих пор горят от его поцелуев. Она даже не стала умываться, чтобы подольше сохранить следы от его прикосновений. Теперь оставалось ждать дальнейшего развития событий.
С бульвара Николай повернул на Троицкую улицу и, опьяненный встречей с Лизой и всем, что с ними произошло, шел, ничего вокруг не замечая. Вдруг он остановился: откуда-то сильно потянуло гарью. И в тот же миг увидел, как впереди, там, где находился Троицкий базар, взметнулся вверх огромный огненный столб. Пламя быстро разрасталось и охватило полнеба, казалось, что за домами горит весь город. Навстречу ему, неистово крестясь, бежали люди. Николай ускорил шаг. Недалеко от базарной площади он услышал ружейные выстрелы, крики и женский плач. Прямо на него из-за угла выскочили человек восемь евреев, преследуемых конными казаками.
Он не успел посторониться, как на него со всей силой обрушился удар оголенной шашки. Он думал, что его сейчас убьют или затопчут лошадьми. Но казаки продолжали в азарте преследовать свои жертвы.
Николай спрятался в ближайшей подворотне, потрогал под рубашкой плечо, пальцы стали липками от крови. В конце улицы раздались дикие вопли несчастных, настигнутых казаками. Минут через десять все стихло. Казаки, весело переговариваясь, проехали обратно мимо подворотни.
– А этот куда делся? – спохватился один из них.
– Который?
– Тот, что попался нам навстречу.
– Удрал, наверное, со страху.
Они громко рассмеялись и скрылись за углом
Николай кипел от возмущения. В его жизни был уже такой случай, в Ромнах, когда на его глазах жандармы расстреляли отряд самообороны, в котором был отец его друга детства, Яши Перельмана. Произошло это три года назад, в начале августа. В городе было много студентов, отдыхавших на каникулах у родителей и родственников. На следующий день толпа молодежи собралась около дома губернатора Перепелкина с требованием отдать под суд полицмейстера. Губернатор вышел на балкон, стал морочить голову, что сам лично во всем разберется. Кто-то не выдержал и запустил в него яблоком. Перепелкин быстро юркнул в помещение, но полицию не вызвал, опасаясь нового скандала.
Сейчас он опять стал свидетелем, как казаки расправились не с самими погромщиками, а с теми, кого должны были от них защищать.
Он вышел из подворотни и направился к базарной площади. Глазам его открылась страшная картина. На земле вперемежку лежали трупы людей, коровьи туши, бочки с разбросанной вокруг селедкой, яблоки, грецкие орехи, семечки. Две белые козочки, привязанные к старой акации, отчаянно блеяли и жались дереву. Николай отвязал их, и они побежали в сторону проспекта.
В начале рынка горели лабазы. Никто не собирался их тушить, хотя совсем рядом находились деревянные дома, и огонь вот-вот мог перекинуться на них. В окнах мелькали испуганные лица. На тротуаре стояло несколько человек и усиленно махали им руками, чтобы те спускались вниз. Несчастные как будто их не слышали.
В стороне сгрудилась небольшая кучка людей. Николай подошел поближе. На земле лежали двое убитых гимназистов. Он увидел знакомого рабочего из железнодорожных мастерских Алексея Сапрыкина и отозвал его в сторону.
– Что тут произошло?
– Ребята из отряда самообороны связались с казаками, ну те и порубили этих двоих.
– Ты с ними? – спросил Николай, заметив у него в руках браунинг.
– С ними я теперь, Николай Ильич, с анархистами.
– Они – анархисты?
– Анархисты.
– Гимназистов, зачем надо было втягивать, дети еще?
– Сами захотели. Мишель, наш главный, – Алексей показал в сторону, где на сдвинутых ящиках сидел человек, обхватив руками голову, – их отговаривал, так они уперлись, ни в какую. Как теперь родителям сказать?
Николай похлопал его по плечу и хотел уже идти дальше, как кто-то в толпе закричал:
– Дом горит!
Николай оглянулся. В соседнем с лабазами двухэтажном доме загорелась стена, огонь быстро расползался по внутренним деревянным перекрытиям. Прямо на глазах пламя начало вырываться из всех окон.
Николай подошел к Мишелю, тронул его за плечо:
– Пошли кого-нибудь из своих ребят за пожарными и быстро со мной в дом.
Не дожидаясь Мишеля, он бросился к входной двери: она оказалась запертой. Он стал рвать и выбивать ее ногами. На помощь ему прибежало еще несколько человек. Слышно было, как с той стороны тоже дергают и ломают дверь. Наконец дверь тяжело рухнула вниз, чуть не прибив, стоявших около нее людей. На лестнице скопилась толпа жильцов; некоторые, задохнувшись от дыма, лежали на ступеньках без сознания. Ребята Мишеля поднимали их и выносили на улицу. Какая-то женщина, очнувшись, закричала:
– На втором этаже остались люди.
Николай сбросил с себя шинель и сюртук, стянул рубашку, обмотал ею лицо, оставив одни глаза, натянул сюртук и бросился на второй этаж. Там к его ужасу все двери оказались забиты досками. Опять рядом с ним появились ребята Мишеля, все вместе стали снимать доски и выбивать двери. В одной квартире они нашли пять трупов, в другой под кроватью спрятались трое маленьких детей, все были живы, но находились в полуобморочном состоянии.
Николай приказал ребятам открывать следующие двери, а сам занялся детьми. Одного перекинул через плечо, двоих подхватил под мышки и стал спускаться вниз, осторожно нащупывая ступени лестницы, уже местами провалившиеся. Вынес детей на улицу, отдал плачущим женщинам и снова бросился в подъезд.
– Ты куда? – остановил его Мишель, выскочивший ему навстречу, – все уже рушится.
– Там еще твои ребята, – сказал Николай, вращая от возбуждения глазами. – А где пожарные?
– Пока нет.
– Давай за мной.
Рядом люди поливали из ведер стену соседнего дома, которая накалилась до предела и вот-вот могла загореться. Николай быстро окунул свою рубашку в чье-то ведро, обмотал лицо и бросился наверх. Мишель сделал то же самое и последовал за ним. За дымом ничего не было видно. С трудом они добрались до второго
