ФАУСТ ПО ИМЕНИ ГЕГЕЛЬ

      На первый взгляд убедительно. Особенно, если долго вчитываться в тексты Гегеля. В этом случае мы попадаем под гипноз его «абракадабры», и  у нас не возникает сомнения в том, что противоположности так и норовят бороться и отрицать друг друга с целью развития. Но стоит взглянуть на эту алхимию трезво, сразу становится очевидным самый примитивный обман.  Из тьмы никакого света без его источника не возникает. А если к свету прибавить «ничто» тьмы, свет нисколько не изменится. Правда, если к белой краске подмешать черную, то цвет краски станет другим, но краска – это вовсе не «ничто», и значит, не такая уж противоположность. Пол и потолок противоположны, но никак они не борются между собой и сосуществуют, благодаря стенам.

      Но самое главное, чтобы одно уступило место другому, допустим, чтобы «белое» изменило свой цвет, совсем не обязательно атаковать его «черным». Можно прибавить «зеленое» или «красное». То есть, противоречие не обязательно должно быть максимально контрастным. Мало того, идеальное, радикальное противоречие вообще непродуктивно для развития. Если вы говорите: «Это дерево», а я говорю: «Это камень», никакого синтеза наших тезисов не произойдет, если, разумеется, у вас в руках нет «парабеллума».

    Так что же получается, Гегель надул всю мировую философию в лице умнейших ее представителей, и никакой диалектики не существует? Она - миф?

    Конечно, диалектика – не миф. Она вполне себе существует, но она совсем не то, что говорил о ней Гегель. Но об этом немного позже.

     

16.   

    «Учение о бытии» это только первая часть «Науки логики», но, как говорится, «умному достаточно». По крайней мере, здравомыслящему человеку  этого хватает, чтобы спросить, с чего это Гегель взял, что «Мировой дух» должен мыслить именно в тех категориях, в которых предписывает ему Гегель, да еще в последовательности развития его логики?  Ведь у всякого учения есть свой понятийный аппарат, где нет  места  таким важным категориям как «снятие», «долженствование», «спокойная простота» и пр. Притом в любой области познания логика, прежде всего, ищет причинно-следственные связи, которые выражаются в дополнении, а не в отрицании.

      По сути, Гегель предписывает «Мировому духу», как тому следует мыслить, безбожно ограничивая тем его свободу. Но сам же Гегель  говорит, что «суть материи – тяжесть, а суть духа - свобода и независимость». И ладно, если бы рекомендации Гегеля имели бы какое-нибудь практическое значение. Например, он пояснил бы, откуда у Канта возникли понятия о нравственных императивах? Но вместо этого он вдруг восстает против утверждения Декарта: «Мыслю, значит, существую», поясняя, что и в Декарте, и в Канте мыслит Мировой дух. Не странно ли, что этот дух в лице столь непохожих мыслителей сам себе противоречит, а значит, в одном из случаев крупно ошибается?  И где гарантии, что в самом Гегеле дух глаголит истину?  И вообще, что, если этот дух предпочитает выражаться на языке заклинаний? К примеру, по латыни:  «Revertatur cinis ad fontem aquarum viventium… Amen».Что в переводе: «Да возвратится зола к источнику живых вод,..Аминь».

    Вдобавок смущает бытие самого этого Мирового духа. Ведь, находя свое выражение в мышлении человека, он вместо того, чтобы вести субъекта к «Абсолютной идее», более всего обнаруживает себя в эгоистических и безнравственных помыслах, формируя, например, такие понятия как «Своя рубашка ближе к телу», «После нас хоть потоп», «От трудов праведных не наживешь палат каменных». Да и сама логика существования человека в реальном мире приводит его к совсем иным выводам, нежели наука Гегеля. Ведь ясно же, что срубить дерево легче и быстрее, чем его вырастить, что украсть или отнять имущество у другого (иного) выгоднее, чем создать или заработать. Столь всеобщие среди людского рода основания для аморальных понятий, пожалуй, еще более, претендуют на роль  «Абсолютной идеи», чем логика Гегеля. Если бы это было не так, то человечеству не требовалось придумывать законы и наказания за преступления.

    Но главное, что это за Мировой дух такой, который приветствует войны? Разве кровь и смерти людей продвигают его в области самопознания? Гегель, впрочем, объясняет кровожадность  Мирового духа тем, что войны сплачивают, мобилизуют, очищают общество. Но это, знаете ли, слабое утешение. Впрочем, есть у Гегеля и более основательные аргументы. Он, например, учит, что, не та жизнь, которая страшится смерти и бережет себя от разрушения, а та, которая претерпевает разрушение и сохраняется. Это, мол, и есть жизнь духа. Он, дух, и есть та магическая сила, которая переплавляет негативное в бытие. И в случае духовного произвола, ведущего к умножению зла, зло будет бесконечно выше  «правильных звездных орбит и невинности растений», поскольку зло - это тоже элемент саморазвертывания духа. Зло – это тот самый антитезис, который необходим  для образования синтеза добра и зла.

      Как хотите, но это не просто констатация неизбежности зла, каковая имела место в теологических учениях схоластов. Это прямая апология зла и даже его возвеличивание. Именно такое отношение ко злу служило оправданием солдатам рейха, на бляшках ремней которых значилось: «С нами Бог». Но тогда, быть может, то, что Гегель подразумевает под «Мировым духом», является вовсе не духом познания, а чем-то другим?

17.

            Но вот, что мы слышим от современных нам философов, например, от профессора Зубова:

      «Гегель считал, что он открыл последнюю истину христианства. Говоря о Мировом духе, Гегель называет его Богом. Но этот Бог не есть сознающий себя субъект. Он раскрывает себя через мыслящего субъекта. Впрочем, не отдельный человек, а ум человечества – есть самораскрывающийся Дух. Поэтому история – есть проявление духа в конкретной реальности. Соответственно все, что происходит под его руководством правильно. Отсюда фраза Гегеля: «Все действительное разумно. Все разумное действительно».

    Вот как! Война, страхи, несчастья, горе матерей… все разумно!

    А, между прочим, эта фраза Гегеля здорово сбивает с толку. Представляется, будто здесь Гегель говорит о результате творчества нуса, тоже себе Мирового разума, который по представлениям древних греков все создает, во всем содержится и участвует во всех процессах бытия. Однако следует заметить, что Гегель часто путает разум с мышлением, очевидно, не видя  между ними принципиальной разницы. И хотя он говорит о мышлении, как о чем-то отличном от разума, но лишь в том смысле, что мышление является лучшей частью разума. Правда, это объяснимо. Ведь многие философы доказывали, что свойственные разуму чувства и интуиция слишком неопределенны, чтобы служить инструментом познания.

      Ставя мышление над разумом, Гегель опровергает утверждение Аристотеля, о том, что «нет ничего в уме, чего бы не было в чувствах». «Нет ничего в чувствах, чего бы не было в уме», - возражает Гегель.

      Судя по тому, что Гегель противопоставляет ум чувствам, которые инициирует бессознательное разума, под умом он подразумевает мышление. И здесь он, как будто согласен с  Парменидом, учившим: «Все, о чем можно помыслить есть бытие. В том числе и ничто». Но это как раз и означает, что мышлению он отводит роль творца, во власти которого актуализировать «ничто». И таковая актуализация происходит, ибо Гегель говорит: «Жизнь духа, - а значит, и процесс, в соответствии с которым развивается философское познание, - это диалектика». То есть, диалектика с ее главным законом «отрицания отрицания» - и есть жизнь духа. Помните, «ничто, которое ничтожит»? Дух отрицания! И далее он говорит: «Реальность как таковая – есть бесконечный дух, который все в себя вбирает и преодолевает».

    Как видите, логика Гегеля приводит нас к представлению о странной реальности, которая сама по себе - всемогущий дух, стремящийся преодолеть природу своего небытия, чтобы воцариться в мире путем отрицания разума с помощью мышления.

  18.

      Однако, не кажется ли вам, что мы слишком несправедливы к мышлению, а заодно и к «Духу познания»? Ведь на самом деле мы обязаны мышлению всей нашей  цивилизацией и культурой. Мышление делает нас личностью. Да и не без помощи ли самого этого мышления мы тут разоблачаем его сущность, отождествляя  с «ничто, которое ничтожит», и подразумевая под ним чуть ли не происки дьявола?  Разве не мышление позволяет нам защищаться от природных стихий, находить средства от болезней, познавать реальность? Разве не с помощью мышления мы создаем вещный мир, который называют «второй природой»?

      Правда, эта «вторая природа», по мысли некоторых философов, порабощает человека. Это объясняется «законом возвышения потребностей», когда, например, чтобы подковать лошадь, требуется подкова, которая - «ничто» без гвоздей, а они – «ничто» без молотка, и так далее.  Как видите, мы снова здесь сталкиваемся с «ничто». Здесь «ничто» как бы подталкивает развитие вещного мира снизу, требуя все новых дополнений в логике расширенного производства. И человек вынужден подчиняться этой логике. В противном случае возможен вариант, когда вещный мир низведет самого человека  до подобия «ничто». А это значит, что вещи способны не только служить дополнением человеку, но и отрицать его.

    Столь противоречивая сущность вещей, казалось бы, должна быть усмотрена в диалектике Гегеля, но он однозначно провозглашает собственность условием свободы личности. «Раб не имеет собственности, и потому он – раб»  - утверждает Гегель. По его мысли, именно собственность инициирует мораль в социуме собственников. При этом он признает, что мораль – это ограничение свободы духа. Зато мораль требует определенных норм дисциплины, которая предусматривает необходимость государства. А вот государство Гегель считает высшей формой соединения собственности и свободы.

    Это опять же выглядит странным, поскольку государство склонно ограничивать свободы своих граждан. Но Гегель и свободу представляет в непривычном свете, говоря, что «свобода – это осознанная необходимость». То есть, для Гегеля свобода – не категория индивидуальных возможностей, а подчинение интересам государства. Но как вы помните, интересы государства зависят от власть имущих, а им, если верить Гегелю, «Мировой разум» делегирует полную свободу действий. Выходит, у Гегеля свобода отождествляется с добровольным рабством.