странное и неловкое соитие в его жизни. Он всегда немного стеснялся какой-либо необузданной страстности, которая совсем скоро превращается в беспомощную телесную опустошенность, поэтому стремился обычно, как следует распалить свой «источник наслаждения», чтобы и его уравнять с собой по конечной любовной утомленности. А как развернуться с поцелуями и ласками, если целоваться вообще нельзя, а любое движение болезненно отзывается Дьянге в раненое место? И был весьма удивлен, когда и за такую осьмушку от того, что могло бы быть, удостоился от нее счастливых вздохов и сияющих глаз.
Пять переговорных дней, между тем, миновали и в Озерцо прибыла целая флотилия тудэйских стругов, украшенных причудливой резьбой и цветным орнаментом. На берег сошла целая толпа тудэйцев: князь с двумя старейшинами в нарядных балахонах и матерчатых шапках, несколько слуг, с дюжину воинов вооруженных длинными ножами и короткими копьями с крючьями и двести преступников-невольников.
Рыбья Кровь принимал князя со старейшинами в своем шатре, превращенным в широкий навес, дабы дать простор освежающему ветерку.
Высокие гости привезли с собой сундук с дарами: небольшой сверток парчи, серебряные и бронзовые чаши и кувшины, пять кинжалов с ручками, украшенными драгоценностями, две книги на ромейском языке в роскошных медных обложках, два горшочка: один с перцем, другой с благовониями. В ответ князь отдарил гостей шкатулкой со всеми видами дарпольских монет, связкой мехов и тремя макрийскими мечами, украшенными драгоценными камнями.
Так как своего письменного языка у тудэйцев не было, договор составляли на ромейском языке. Толмач-тудэец перевел вождям содержание договора, после чего те согласно кивнули и вслед за подписью Дарника поставили свои знаки там, где требовалось.
После этого невольников отвели в подготовленное для них место, а остальные тудэйцы были приглашены к пиршеским столам. Стражников вождей тоже усадили за столы, предварительно забрав их ножи и копья: «Вам будет неудобно во время пира». Позади них прямо на травке сидела ватага специально отобранных княжеских гридей, развлекая друг друга забавными побасенками, при этом не спуская глаз с тудэйцев. Виноградное вино, орехи и фрукты были поданы вовремя, а вот с едой вышла небольшая заминка. Княжеский повар в открытой железной печке шевелил угли, добиваясь не пламени, а жара и подрумянивая на жару пшеничные лепешки.
Рыбья Кровь велел привести прошлогоднего тудейского беглеца.
– Знаете ли вы кто это такой? – спросил Рыбья Кровь, указывая на безмятежно стоявшего парня. – Это ваш прошлогодний заложник. Остальные сумели уплыть, а он нет.
Князь со старейшинами молчали, чувствуя недоброе. Следующий вопрос по-ромейски был лекарю:
– Можешь ли ты отрезать ему левую руку по плечо, но так, чтобы он остался жив?
Лекарь с сомнением посмотрел на парня.
– Если по плечо, то он истечет кровью. Если по локоть – останется жить.
– Хорошо отрезай по локоть, – распорядился князь, строго глядя на лекаря. Еще утром он предупредил ромея, что потребует от него неприятного дела, и взял с него клятву, что он непременно подчинится.
На глазах изумленных тудэйцев, заложнику влили в рот сонного зелья, после чего перетянув левое предплечье веревкой, секирой на плахе отрубили по локоть руку и стали хлопотать по остановке хлещущей из раны крови. Княжеского повара сменил специально отобранный ратник. Он кинул отрубленную руку на железные прутья над печкой с горящими углями.
Двое тудэйцев охранников вскочили из-за стола и метнулись к воде, видимо, рассчитывая на свое умение быстро плавать и хорошо нырять. Но четверо гридей перехватили их, не дав сделать и десяти шагов. Остальные гриди подошли и встали за спинами тудэйских стражников. Те сидели в оцепенении, понимая, что их жизнь висит на тонком волоске. Да и свои дарпольцы были не в меньшем изумлении от происходящего.
Лекарь с помощником сумели справиться с заложником, прижиганием и мазями остановив кровь и наложив на культю хорошую повязку.
Заложник открыл глаза и стал приходить в себя как раз, когда его рука уже была хорошо прожарена. Князь нашел глазами нужного человека и кивнул ему. Тот выложил на широкое блюдо приготовленное мясо и сначала поднес его заложнику со словами:
– Видишь, это твоя рука.
Потом он на плахе разрубил руку на три одинаковых части, переложил их на три блюда и отнес их на пиршеский стол, поставив перед князем и старейшинами.
– Самое лучшее блюдо, которое я могу вам предложить, – обратился Дарник в вождям. – Это ваша тризна по моим послам. Если вы откажетесь, вам это затолкают силой в рот. Не пойдет в рот – разрежут живот и засунут мясо вашего заложника туда.
Князь со старейшинами мрачно переглянулись между собой.
– Ты перед своими воинами поклялся, что мы будем живы и невредимы, – напомнил один из старейшин.
– Если съедите, тотчас отправитесь домой.
Второй старейшина сказал князю что-то по-тудэйски, и они стали есть.
Заложник тупо смотрел на них, только не ясно было, понимал ли он что тут и как.
– Этого достаточно? – спросил второй старейшина, показывая свою наполовину съеденную порцию.
– Можешь поделиться ею с собаками, – разрешил князь.
Вождь со старейшинами один за другим подзывали собак, бегавших вокруг шатра и бросали свое недоеденное мясо.
– Двоих воинов оставить, остальным отдать их оружие и отпустить, – приказал Дарник.
Гриди жестами показали десяти тудэйским стражникам, что те могут уходить. Они не заставили себя упрашивать, поспешив к своим стругам, вытащенным на берег.
Чуть погодя, угостив вождей еще лепешками с медом, князь разрешил им с двумя стражниками тоже уплыть.
– Надеюсь, наше сегодняшнее пиршество плохо не скажется на нашем вечном мире, – выразил на прощание надежду Рыбья Кровь.
Князь не ответил.
Едва челн с гостями растворился в зеленом камышовом мареве, Потепа поинтересовался:
– Не пойму: почему ты сперва отпустил стражников, а только потом вождей?
– Если бы они поплыли вместе, вожди могли взять с них клятву, чтобы те никому не рассказали, как они ели своего заложника, – разъяснил князь.
– А что будем делать с этим одноруким?
– Беречь изо всех сил. Он теперь для тудэйцев и для нас главнее всех их вождей.
Сто дирхемов за отгадку, разумеется, так и остались в княжеской шкатулке. Поди такое отгадай!
5.
Из Озерца до Дарполя плыли, почти не останавливаясь. Лишь в Заслоне задержались ровно настолько, чтобы кого-то спустить на берег, а кого-то прихватить с собой. Тудэйцев одна сотню везли с собой, вторая должна была под охраной хоругви кутигур идти сухопутным путем.
В столице князя с воеводами ждали вести из походного войска Макариоса. Уже месяц оно двигалось по восточному берегу моря, но из-за сильного солнцепека покрывало не более чем по двадцать пять верст в день. Двух бирем Корнея оказалось недостаточно, чтобы снабжать их нужными припасами. Необходимо было и «Романии» с «Русией» присоединиться к этому делу. Но «Романия» по дороге умудрилась сильно повредить свой таран, и Дарник на время починки решил решил задержать в Дарполе и «Русию» с «Милидой».
Несмотря на то, что биремы на несколько дней опередили кутигурскую хоругвь с тудэйцами, в Дарполе уже все было известно про «Озерское застолье».
– Ты это сделал просто потому, что не хотел быть предсказуемым? – первой накинулась на князя стратигесса.
– Конечно, только поэтому, – невозмутимо ухмыльнулся в ответ Дарник.
Заседание Курятника проходившего как обычно во дворике княжеских хором обогатилось новыми лицами: ревнивый муж-лур Оловы отсутствовал, зато в наличие были оба младенца в пеленках на руках у Милиды и Евлы, да еще двухлетний Ольдан, как его уже переназвали из Альдарика на словенский лад, строил рядом из камешков и земли свою крепость. Сия семейственность весьма забавляла князя, удивляло, как сами советчицы не замечают этого.
– А сколько раз сам говорил, что кровная месть не для тебя! – поддержала Лидию Эсфирь.
– Ну так я великий обманщик, разве вы не знали?
– А почему сам человечены не попробовал? – вставила свое замечание Евла.
– Все ждал, что их вожди скажут: только вместе с тобой, князь, – продолжал насмешничать Рыбья Кровь. – А они не сказали. Подумал, им самим полруки мало будет.
– Какой ты все же мерзкий! – угрюмо молчавшая Олова вдруг вскочила из-за стола и стремительно выбежала из дворика княжеских хором.
«Курицы» испуганно замерли, ожидая гнева князя. Но Дарник был скорее восхищен, чем взбешен брошенным вызовом. Попытался настроиться на серьезный лад:
– Никто во всем княжестве не знает лучше вас про все мои мысли и чувства и удивительно, как вы ничего не хотите видеть и понимать. Я не добрый и не злой, не хороший и не плохой. Просто стараюсь сделать все как можно проще и выигрышней. Наверно никто бы не осудил меня, если бы я все тудэйское посольство подвергнул самой мучительной смерти. Мне же нужно было самое сильное унижение именно для их вождей. Дабы сами тудэйцы увидели их страх и покорность. Не знаю, что бы я делал, если бы они предпочли умереть, а не есть своего заложника. Но они были так ошеломлены таким поворотом, что просто не догадались об этом.
– А каково было самому заложнику смотреть, как вожди едят его руку? – посочувствовала Милида.
– Заложник на то и заложник, чтобы страдать за чужое предательство. А если ему нынче так плохо без руки, то никто не мешает ему пойти и повеситься. Я его привез на «Русии», сама у него и спроси, – огрызнулся он на жену.
После посиделок Калчу чуть задержалась во дворике, чтобы заметить князю:
– Юницы уверены, что ты так поступил с вождями из-за ранения Дъянги.
– Пускай и дальше продолжают так думать, – не возражал он.
Чуть позже, уже отходя ко сну, Милида поинтересовалась, как он собирается поступить с Оловой.
– А никак не собираюсь. Вы женщины хуже комаров, те, когда пьют кровь, хоть не жужжат, а вы и кровь пьете и жужжите.
Свое наказание Олова все же получила и тоже не самое ожидаемое.
Вышеслав в отличие от Ольдана оказался на редкость беспокойным младенцем: днем мирно спал, зато по ночам заходился от крика. Так что Милида, укачивая сына, сама предложила мужу идти досыпать в думную горницу. Он и пошел, но и там плач младшего княжича был слышен. Поворочавшись на узком топчане, он оделся и отправился ночевать на «Русию». Ырас отпросилась на побывку в свое кочевье, и в княжеской судовой каморе находилась только Дьянга. При виде князя она повела себя как соскучившийся щенок: радостно попискивала, суетилась, и почти подпрыгивала. Кроме нее на биреме находились лишь двое стражников, да еще четверо караулили на берегу у костерка.
Скинув одежду, он жестом позвал ее искупаться, она тут же разделась, оставив на голове платок-повязку. Так и вошли в воду: он в шумном прыжке, она в тихом скольжение. Дъянга почти не умела плавать и была отважной лишь рядом с князем. Заплыв на противоположный берег бухты, они прямо в воде занялись любовью. Говорить ни о чем не приходилось. Он просто касался ее рукой, и она все понимала, что он от нее хочет и с готовностью подчинялась.
Три дня по ночам продолжалось это их купание, пока Дарника возле Судебного двора не перехватила
