течению, и стала делать однодневные заплывы вглубь дельты. На сами острова почти не высаживались, старались поджечь их издали, пуская вперед бирем горящие плотики и забрасывая на острова камнеметами снопы подожженного тростника. Снова весь горизонт заволокло густым белым дымом. На воде обозначились бесчисленные змеиные извивы, поплыли дикие и домашние свиньи, коровы и козы. Улепетывали как могли и жилые плоты тудэйцев. При виде их биремы прибавляли ход и врезались в хлипкие суденышки своим тараном, легко разрушая скрепленные веревками тонкие бревна. Оказавшихся в воде тудэйцев забрасывали камнями из пращей-ложек, а баграми и «кошками» цепляя за одежду тех, кто представлял интерес как пленник: молодых женщин и подростков. От дыма и гари уже самим было трудно дышать, что уж говорить о камышовых людях, которым доставалось еще больше.
Слабые попытки тудэйцев стрелять из кустов и камышей по наглухо укрытым мокрыми кожаными полостями биремам, тут же пресекались ответными залпами «орехами» и «яблоками» из камнеметов. Не оказывали сопротивления даже островные селища. Не сумев справиться с могучими пришельцами обычным способом, камышовые люди прибегли к более гибкому военному приему. По речным протокам постоянно проплывало немало вымытых течением кусков дерна с травой, а то и с целым кустом. Прирожденные пловцы и ныряльщики, тудэйские парни приспособились прятаться в воде за этими дерновыми ошметками и сближаясь с биремой или лодией поражать из простого детского лука зазевавшегося бойника. После чего нырок в сторону и только стрелка и видели, а на воде лишь ивовая палка, изогнутая тетивой. Дарпольцы не остались в долгу, тотчас придумав пудовые камни на веревке. Точный бросок – и вместо дернового одеяльца лишь грязно-зеленое пятно нередко с красным кровяным оттенком.
Все бы ничего, если бы на третий или четвертый день такой охоты одна из этих детский стрел не угодила в Дьянгу. Дарник в тот момент как раз смотрел на влюбленную вдовицу, и она отвечала ему неуверенной улыбкой, когда, что-то мелькнуло, и голова девушки резко дернулась назад – стрела угодила ей в щеку.
Князь в два прыжка соскочил с носовой башенки и бросился к ней. Схватившись за лицо, Дьянга издавала тонкий писк боли, из глаз ее потоком катились слезы, а на губах проступала кровь. Опустившись на палубу, Дарник как ребенка обнял ее и стал говорить ободряющие слова. Через толпу обступивших их гребцов уже пробирался ромейский лекарь. Рядом находилась и Ырас.
– Надо стрелу достать, – сказал лекарь по-ромейски. Но от его попытки дотронуться, вдовица лишь испуганно прижалась к князю.
– Надо одним рывком, – лекарь понимал, что достать стрелу может только Дарник.
– Скажи ей, что сейчас будет больно, а потом станет легче, – попросил князь Ырас.
Та перевела. Дьянга продолжала горько с детским подвыванием плакать, но уже послушно опустила свои руки, целиком ему доверяясь. Наклонившись, Дарник несколько раз поцеловал ее в другую щеку, потом поцелуем закрыл ей рот, и резким движением вырвал стрелу. Раненная сильно дернулась, из разреза обильно потекла кровь, и маленькое женское тело в объятиях князя затряслось от бурных неудержимых рыданий. Он низко склонил голову, чтобы никто не увидел его собственных слез навернувшихся на глаза. Ырас передала от лекаря чистую тряпицу с голубоватой мазью и вдвоем с князем они наложили повязку Дъянге на голову, после чего Дарник подхватил раненую на руки и отнес в свою камору. Дождавшись, когда плач Дьянги чуть уляжется, он оставил ее на Ырас и лекаря и вернулся на свою башенку. Флотилия без помех продолжала свой дрейф по речным протокам, не требуя от князя никаких новых указаний и можно было вполне предаться совсем не ратным мыслям. Как же бесконечно было жаль несчастную кутигурку! Вспомнилось, как нечто подобное он испытывал, когда привез домой из Хемода заболевшую Милиду. Только к жене он всегда относился ласково и заботливо, а к Дьянге до сих пор выказывал лишь безразличие и издевку, отчего теперешняя жалость отзывалась в нем еще сильней.
Солнце уже сильно клонилось на запад, и Дарник отдал команду флотилии возвращаться в Потеповку. Свернули чуть в сторону, чтобы на обратном пути пожечь, пострелять по свежим островкам. Буквально через версту показался большой жилой остров. Ратники уже нетерпеливо потирали руки, когда от острова к головной «Романии» двинулись два небольших струга с безоружными переговорщиками.
– Сами к нам, князь в лапы плывут! – хищно осклабился, подходя за распоряжениями, кормщик. – Живыми брать будем?
– Живыми и целыми, – не принял его веселости Рыбья Кровь.
Была сброшена веревочная лесенка и двое пожилых переговорщика поднялись на палубу. Второй струг с пятью молодыми тудэйцами, готовыми в любой момент нырнуть в воду, остановился в десяти саженях от биремы.
Переговорщики держались скованно, не слишком уверенные в своей безопасности. Взглядами отыскивали и определяли самого главного на вражеском судне, что было не просто, потому что князь не носил ни особых доспехов, ни роскошной одежды.
– Можно ли говорить с каганом Дарником? – наконец спросил один из них по-хазарски.
– Я Дарник, – коротко произнес князь. По его знаку подали три малых бочонка, и он вместе с переговорщиками уселся на них.
– Чем мы заслужили твой гнев и расправу? Хотим говорить с тобой о вечном мире.
– А где мои послы, которые год назад хотели говорить с вами о вечном мире?
– Они не оказали должного почтения нашему князю, и горячие парни их убили.
– Разве горячие парни могут не спеша приготовить плоты и распять на них троих человек, сперва как следует их изуродовав?
– Их распяли, после того, как они были убиты, – поправил князя переговорщик.
– Надругательство над мертвыми то же самое что и над живыми. Разницы нет, – Дарник не собирался смягчать свое обвинение.
– Чем мы сможем искупить свою вину перед тобой, каган Дарник?
– Хорошим договором о вечном мире.
Лица тудэйцев чуть просветлели.
– Мы желаем этого всей душой.
Рыбья Кровь сделал знак кормщику и чтобы не терять времени, флотилия двинулась дальше к Потеповке, правда, уже не разбрасывая огонь и камни. А князь тем временем излагал переговорщикам свои условия будущего договора:
– Год назад я вам предлагал поделить со мной всю прибыль от прохода купеческих судов по Ахтубе. Сейчас вся эта прибыль будет моей. Проход через Итиль-реку из Озерца в Потеповку должен быть безопасным и открытым для моих посольских и торговых людей. Взамен я обязуюсь больше ваших островов не захватывать. И вашим купцам будет открыт беспошлинный вход на торжища моего княжества.
Переговорщики внимательно слушали.
– В сражениях с вашими воинами, я потерял двести ратников. Взамен мне нужны двести ваших преступников, они должны быть со своими харчами, по одной свинье или две козы на человека. Я думаю, эта дань будет вам даже выгодна – ведь всегда найдутся парни с плохими наклонностями, от которых лучше избавиться, чем пытаться их исправить.
– А что ты собираешься с ними делать? – осторожно поинтересовался второй переговорщик.
– Кто-то будет в военном обозе собирать кизяк и сено, кто-то в Дарполе копать землю и заготавливать дрова.
На этом первые переговоры были закончены. Тудэйцы обещали обо всем сообщить князю и старейшинам и просили до конца переговоров ничего не жечь и не уничтожать, на что Дарник легко согласился – перелищ вокруг было и без того предостаточно, самое время заняться земляными и строительными работами.
После ухода переговорщиков воеводы поинтересовались:
– А в чем, князь, будет твоя страшная кара за смерть наших распятых послов?
– Сто дирхемов тому, кто догадается, каким будет это мое наказание.
Озадачил так озадачил! Кому не хочется получить пару увесистых кошелей серебра? До сотни ратников все дни переговоров приходили к княжескому писарю, чтобы закрепить княжеской печатью записки со своими догадками о мести Князьтархана.
На следующих переговорах речь зашла об уже взятых в плен тудэйцах. Тут князь тоже был готов с ответом:
– По сорок дирхемов выкупа за каждую женщину и по двадцать за каждого юнца. Можете послать своих послов в Дарполь, они увидят, что тудэйцам там живется вполне неплохо. И тудэйским купцам будет к кому приезжать в гости. Поэтому можно никого и не выкупать.
В доказательство Рыбья Кровь предъявил переговорщикам двух тудэек, которые уже почти год были замужем за двумя лурами, и которых специально для такого показа привезли вместе с мужьями в Озерцо. Гладкие спокойные лица и нарядные полотняные платья соплеменниц произвели на переговорщиков должное впечатление.
Значительно осмелев, они попытались вести торг. Чтобы сделать им приятное, князь чуть уступил: согласился брать преступников без свиней и коз. И насчет пленных разрешил выкупать не всех и сразу, как вначале требовал, а поодиночке, но чтобы тудэйские купцы с выкупом непременно приезжали в Дарполь, мол, так и у нас и у вас появится больше доверия друг к другу. Чего он держался твердо, так это, чтобы тудэйский князь сам пожаловал подписывать договор в Озерцо и привел бы туда преступников.
– Будет ли он в безопасности? – был едва ли не самый главный вопрос переговоров. – Может ли князь дать своих заложников?
– Никаких заложников не получите! Ваш князь как придет в Озерцо целым и невредимым, так и уйдет оттуда целым и невредимым. В этом мое княжеское слово перед всеми моими воинами. – Дарник широким жестом указал на слушавших переговоры ратников.
После ухода переговорщиков воеводы снова не удержались от лукавого вопроса:
– А в чем же тогда, князь, твоя страшная кара, если их вождь останется жив и цел?
– Продолжайте угадывать. Или никому уже сто дирхемов получить не охота, – продолжал секретничать Дарник, ведь как рекомендовалось в «Искусстве войны» Сунь-Цзы, некоторые решения полководец должен скрывать даже от близких советников.
Пока шли переговоры, из Заслона был привезен еще один тудэец – тот заложник, которому не удалось ускользнуть с «Милиды» год назад: тихий приятный парень, который уже бойко говорил на дарпольском толмачском наречии.
Перебравшись из Потеповки в Озерцо, князь разместился в воеводском Длинном доме, возле которого по его просьбе огородили высоким плетнем небольшой квадратный дворик, здесь под камышовым навесом Дарник и ночевал. Навес полотняной перегородкой был разделен на две половины: в одной спал князь, в другой Ырас с Дьянгой. Вдовица поправлялась с большим трудом, тудэйская стрела, пробив щеку, раскрошила два зуба и повредила язык так, что ее невнятную речь могла понимать лишь Ырас, заботливо ухаживая за раненой, иной раз даже среди ночи покидала княжеское ложе, чтобы сбегать проведать ее. Рыбья Кровь и сам заходил к ней, чтобы посидеть рядом и погладить по руке. Дьянга при этом прятала от него свое обезображенное лицо за цветным платком, но как только он вставал уходить, невольно делала движение, словно стараясь его удержать рядом. На третий вечер ее движение завершилось легким прикосновением к его руке. Дарник вопросительно глянул на Ырас, та понятливо тут же удалилась на «мужскую половину».
Это было самое
