но он, к ее разочарованию и даже обиде, отказался:
– Почитаю, когда твои свитки пришлют уже в виде книги.
– А вдруг там будет то, что тебе не понравится. Еще можно успеть исправить.
– Не лишай меня возможности посмеяться потом над твоими несуразностями.
За поддержкой стратигесса обратилась к Эсфири и Корнею. Те, прочитав, придрались лишь к самым мелочам, в остальном уверив Лидию, что все в порядке.
С отъездом посольства в Дарполе на несколько дней установилось некоторое затишье, за которым вдруг вспыхнул целый месяц «войны верований», как это впоследствии назвали. Все: христиане, тэнгрийцы, маздейцы, иудеи, магометане, поклонники Перуна, Леса и Рек захотели вдруг иметь в Дарполе свои капища и молитвенные дома. Более того, пошла самая яростная охота на князя с требованием выбрать в качестве основного то или другое верование. Все понимали, что только в этом случае у их веры будет несомненное первенство.
Рыбья Кровь как мог отбивался:
– Я просто не понимаю, что такое есть Бог. Ну не хватает у меня ума понять это.
– Мы тебе объясним! – с готовностью отвечали рьяные проповедники и в самом деле начинали ему что-то важное объяснять.
– Вы мне обещаете за праведную жизнь лишь глупые райские сады, а я больше всего на свете люблю лесные и степные дали.
– Ничего, в Раю ты про свои дали забудешь и тебе будет хорошо, – говорили ему.
Наседали и ближние советники, желая услышать о его сокровенном веровании.
– Ты потому такой, что у вас, словен, всегда было много богов: от кровавого Перуна, до Солнцебога, разных Леших и Водяных, – пускался в рассуждения Агапий. – Всегда хотел спросить: почему так? Чем ты сам объясняешь словенское многобожество, причем в каждом селище свое отдельное?
– Мне еще в детстве это объяснил ромей Тимолай, – охотно отвечал князь. – Что кроме воинов и торговцев есть еще горячие головы, кто с готовностью покидает родные края – это проповедники. Если им что-то такое открывается во сне или бреду, они тут же начинают это проповедовать. Но так как среди родичей прослыть самым умным и прозорливым никогда не получается, то они отправляются в дальний путь и пытаются нести свою веру чужакам. За это их, случается, убивают, но бывает, что с их приходом происходит какое-то чудо, или, согласившись на мучительную смерть во имя своей веры, они сами превращаются в такое чудо, и тогда окружающие признают их учение за что-то истиное и нужное. А так как в лесной части Словении все очень сильно отделены друг от друга, то и получается, что в соседних селищах поклоняются разным богам.
Корней гнул свое:
– Наверно, мы действительно жили до сих пор по законам разбойной ватаги. Раз сам вожак ни во что не верит, то и остальные душегубы невольно подстраиваются под него и тоже, хотя бы вслух, ни во что не верят.
– Ну а теперь, когда ты богатый и почти знатный, самое время выбрать что-то определенное, – делал вывод Ратай. – Твое войско и Дарполь требуют именно этого.
Похожие суждения высказывали и другие воеводы. Всем вдруг захотелось дознаться, чья вера самая главная и самая лучшая. Началось со споров и уличных проповедей, потом дошло и до драк со смертоубийством, благо, что вялотекущие военные действия проходили лишь возле далекого Озерца, а трем тысячам воинов, обретших хорошее ратное крещение, заняться в столице особо было нечем.
Общее настроение передалось и Курятнику.
– Сильная единая вера только укрепит твое княжество, – уверяла Лидия.
– Хазария тоже была степным сбродом, пока не приняла иудейскую веру, – доказывала Эсфирь.
– Магометане из-за сильной веры уже пол-мира завоевали, – с умным видом рассуждала Евла.
– Твоя удачливость тебе рано или поздно изменит, и тогда опереться будет совсем не на что, – утверждала Олова.
– Кутигурам твоя вера тоже не безразлична. Все чаще спрашивают об этом, – добавляла свою толику Калчу.
– А мне так больше всех словенский Перун нравится, – хотела поддержать мужа Милида.
Рыбья Кровь крепился, ёрничал:
– Не могу брать ничего со стороны, проще придумать свою собственную веру.
– Тогда тебе придется сочинить отдельную тысячелетнюю историю, со всеми обычаями и чудесами. За основу все равно возьмешь иудейское сотворение мира, – уверена была Эсфирь.
Хорошо, что у князя всегда имелся проверенный способ отвертеться от досадных разговоров: сел на коня – и с проверкой на дальнюю вежу.
Из одной из таких поездок он и привез ответ на интересующий всех вопрос:
– Письменно опросим всех мужей княжества, за какую веру выскажется большинство, ту и примем.
Сказал – и надолго закрыл всем рты. Мол, давайте объезжайте с именными списками все тысячеверстное княжество и собирайте нужные подписи.
– Как, и кутигурские кочевья?!
– Их – в обязательном порядке!
От такого распоряжения завяли самые ярые краснобаи, знали, что кутигур (считая с «чернецами») больше, чем дарпольцев с хемодцами и кятцами вместе взятыми. Да и сделают они так, как им через Калчу прикажет Князьтархан. Так это все к весеннему половодью и пригасло. Одновременно развеялись и ожидания зимнего прихода тюргешей, которого все очень сильно опасались.
Если бы не эти небольшие волнения, то можно сказать, что вторая зимовка проходила в Дарполе гораздо более слаженно и благополучно. Хотя многие из пришлых ополченцев еще продолжали ютиться в юртах и «корзинах» в Петле и посадах, однако все они уже стали менее переполненными, были увешены и устланы коврами, а каждая железная печка обложена большими камнями, что позволяло сохранять тепло почти всю ночь. В Длинных же домах и бревенчатых избах уют и удобства было еще больше. Везде окошки с бычьими пузырями, сальные свечи и масляные светильники, сундуки и полки, лари и кровати на ножках. Зимней одежды и обуви на всех с запасом. У жен сотских и хорунжих по две-три шубейки, по нескольку платьев и головных уборов. Еще богаче выглядели наряды жен-хемодок. Серебряная и золотая посуда вся, правда, ушла на чеканку монет, но хороши были глиняные миски и деревянные ложки, расписанные цветной глазурью. Простые доспехи выдаваемые из казенных оружейниц даже у младших воевод сменились доспехами собственными с добавлением украшений. Большое распространение получила мелкая поденщина, когда свободные от караулов и боевых занятий ратники, сойдясь в небольшие артели возили на повозках камни и глину, заготавливали древесный уголь, закупали в кочевьях овец для войсковых поварен и княжеских прядилен, подряжались строить Длинные дома и избы, разделывали бревна на корабельной верфи. Заметно богатели кятские и хемодские ремесленники, и те, кто рискнул заняться более прибыльным делом. Увеличилось количество грамотеев. Повсюду можно было купить заморские фрукты и сладости, ячменное и виноградное вино.
Деятельно и напряженно шла подготовка к новым летним походам. Достраивалась пятая бирема, а вместо 12-весельных лодий, первый 20-весельный дракар. Большого приплода ожидали от косяков лошадей с породистыми арабскими жеребцами. Мастерские Ратая переделывали повозки и колесницы, делая их разборными, с тем, чтобы можно было по три повозки и колесницы укладывать друг на друга в трюмы бирем.
К воскресным развлечениям помимо торжища, скачек и боевых состязаний добавились собачьи и петушиные бои, ряды жонглеров и акробатов пополнились канатоходцами и фокусниками. А были еще загонная охота и подледная рыбья ловля, гостевание у друзей в ближних вежах и Воеводская школа, Книжный дом, где три писарских ватаги каждый месяц выдавали по шесть новых книг в количестве ста штук, которые раскупались как женские украшения, бесконечные оружейные придумки Ратая, торги невольницами, которые поставлялись из Ирбеня, а теперь еще и из Макрии. Если в первую зиму женами и наложницами разжилось около четверти дарпольцев, то теперь таких было уже три четверти. По княжескому примеру появилось немало двух- и трехженцев, как доказательство собственной мужской и денежной состоятельности. Еще больше ратников и воевод обзавелись походными наложницами. Что, в конце концов, вызвало ответную реакцию их дарпольских жен. Явившись к князю целой ходатайской группой, они потребовали, чтобы им тоже было предоставлено право на время долгого отсутствия мужа обзаводиться дружком. Дарник порядком был озадачен:
– Да как же я вам дам такое право?
– А как кутигурским юницам дал. Сказал, кого хотите выбирайте, они и выбрали.
– Так юницы у меня в ратниках. Они клятву на воинскую службу давали.
– Ну и мы дадим. Нам главное, чтобы наши мужья к нам драться потом не лезли.
Князь засмеялся:
– А если они к дружку драться полезут?
– Ты и его защитишь!
Ну что было с такими поделать?! После обсуждения с воеводами, в городе было объявлено: «Все, кто хочет, может письменно оформить расторжение прежнего брака и заключение временного, который потом может быть также письменно расторгнут по требованию мужа или жены».
Вынося такое решение, Дарник не подозревал, что скоро оно коснется его самого. Как-то Калчу с глазу на глаз рассказала ему о некой молодой вдове Дьянге, которая год назад, во время приезда Князьтархана в их кочевье провела с ним ночь в гостевой юрте и с тех пор словно сошла с ума, говорит только о нем и что ей теперь без него нет никакой жизни. Сколько он не пытался вспомнить эту вдову, ничего не получалось.
– Ну а мне что прикажешь с ней делать?
– Ее семья уговорила меня взять Дьянгу с собой. Сказали, что ты сам должен все с ней решить: либо взять в наложницы, либо сделать так, чтобы она про тебя забыла. Может быть, ты сначала посмотришь на нее, а потом уже будешь что-то решать?
– Зачем мне смотреть на сумасшедших? Я не настолько любопытен.
– Ну это я так сказала, что она сумасшедшая. Дьянга все говорит и делает, как нормальная женщина, просто у нее все мысли и чувства направлены только на тебя. Сейчас ее охраняют мои воины. Если ее отпустить, она обязательно попытается пробиться к тебе, и твои стражники убьют ее. Может быть, так для всех будет лучше всего.
– Ты хоть с ума не сходи! Отправь ее в другой улус, пусть там ее выдадут замуж. Тогда и успокоится, – рассудил он.
– Пока она ничего не совершила, наказывать ее нельзя. Я пообещала, что ты сам ей скажешь свое решение. Если ты дарпольским женщинам позволил выбирать себе временных дружков, то почему нельзя позволить такое и Дьянге.
Разумно на это ответить было невозможно.
– Я сказал, нет! Выкручивайся сама, как знаешь! – в сердцах бросил Дарник, не слишком задумываясь, как женщины могут выкручиваться в подобных делах.
Перво-наперво Калчу сообщила о Дьянге Курятнику. Разумеется, все советницы сильно возмутились сей женской дерзостью и полностью одобрила княжеский отказ даже видеть нахалку. Но уже через пару дней любопытство победило, и «курицы» по очереди прогулялись на подворье Калчу, чтобы взглянуть на Дьянгу со стороны. Темнолицая, коренастая, медлительная – она меньше всего походила на героинь светских ромейских книг и не вызывала ревнивого чувства даже у Евлы. Затем Эсфирь, научившаяся за полтора года бегло говорить по-кутигурски, устроила вдове основательный допрос. Дьянга ничего не скрывала: да, князь во всех ее мыслях и чувствах, да, если одну ночь страстно любил ее, то почему
