Выходит, передо мной неразрешимая дилемма, вроде вопроса Гамлета: быть или не быть самим собой? Она звучит так: быть мне героем или автором? Если я буду героем, то никогда не обрету себя как самостоятельную величину, а буду зависимым агентом автора, его, нет, не воплощением в тексте, кем, вернее, чем является образ автора в нем, а только проектом или дробной проекцией. Но если я стану, точнее, представлюсь Иваном Ивановичем, то буду ли я автором? Вот в чем вопрос! Вернее всего, я так им и не стану. Ведь я буду не самим Иваном Ивановичем, а его подменой, симуляцией. Так зачем мне подменять его, если я так и не добьюсь своей заветной цели – стать автором. Представлений мне не надо, ибо я и так есть само представление автора, его идеологический образ, идея.
Однако если я есть не я, а превращенное я не автора, а Ивана Ивановича собственной персоной? Неужели тогда я есть не герой его текста, а манифестация, сознательное явление его безумия? Ну, конечно! Разве может существовать в действительности карлица размером в дюйм, встречающая вас в помещении на улице Достоевского? Нет, не может, иначе я не есть я. Значит, она мне привиделась. Но если это так, то, следовательно, по ассоциации и я сам есть не «мой герой», а я сам, Иван Иванович, но уже не в качестве себя, а моей нездоровой, больной проекции в моем же сознании. Так что ли? Или я персонаж текста, который в силу неведомых Ивану Ивановичу причин занял его место в его же сознании?
Но тут мне случайно, точнее, пост-временно, когда все другие случаи-альтернативы были исчерпаны, пришла, как это бывает часто у тугодумов в голову (Ивана Ивановича?), мысль: «не являюсь ли я героем уже в личной жизни Ивана Ивановича в качестве текста»? Вот такой ультрамодный интертекст в целый кусок жизни Ивана Ивановича.
Глава вторая о том, как я сделал первые самостоятельные шаги не только в мысли, но и в самой жизни
Кем я был прежде? Всего лишь персонажем текста, жестко привязанным к отыгрышу одной и той же роли. Но сейчас, когда я вспоминаю о том канувшем в Лету времени своей сочиненной автором жизни, у меня слезы наворачиваются на глаза, но не от печали, а, парадоксальным образом, от умиления. Так там все было предсказуемо и безопасно. Другое дело, теперь. Все во времени кажется мне неожиданным и опасным: наперед не знаешь, что тебя ждет за поворотом сюжета реальной жизни.
Иван Иванович как-то сказал: «Если мыслитель говорит и пишет как думает и не договаривает и не дописывает, то я в качестве писателя думаю как пишу и не додумываю». Я же теперь додумываю за Ивана Ивановича. Но вот дописывать вряд ли буду, а вот договорить за него попытаюсь. Но для этого мне как актеру нужно будет сыграть роль не автора-сценариста, но режиссера-постановщика жизни Ивана Ивановича, проводящего ее все чаще в бессознательном состоянии. Может быть именно это и вернуло меня к жизни. Как только Иван Иванович забыл о моем существовании, так я обрел свободу от текстовой зависимости, в которой я запутался как муха в паутине.
И в самом деле: не муха ли я, попавшая на липкую бумагу? Вот так и я прилип к бумаге: и ни туда, и ни сюда, - комедия. Одним словом, паяц, да и только. Ну, хватит мне разыгрывать Петрушку. Бери больше, - теперь я автор собственной, если не судьбы, то доли ее точно.
Но тем не менее, меня до сих пор волнует вопрос о том, каким образом я появился на свет. Ведь Иван Иванович создал не меня, но кого другого, кто лишь напоминает меня, является моей, как бы это сказать, да … куклой. Вот именно, куклой. Он, вроде Пигмалиона, создал ту, в которой можно узнать всех женщин, а не ту единственную, которую искал, но так и не нашел. И только божественное вмешательство, так сказать, «бог из машины», оживило куклу и явило ему Галатею как женщину его мечты. Не вмешательство ли бога вызвало меня из небытия? Но почему бы моему автору не быть по отношению ко мне богом? Или я появился на свет случайно, как побочный эффект машины сочинительства? Может быть, так, чисто случайно, появился на свет и первый человек? Ведь представление бога как творческого лица не выдерживает никакой серьезной критики. Да, бог есть, но никак не существо, которое человек называет по своему недомыслию «Богом-Отцом и Творцом». Оно и понятно: так легче утешится, примириться со своим экзистенциальным ужасом.
Если же полагать свое рождение плодом безымянного случая, а не персонального замысла, то можно ретроспективно приписать его себе уже не в самом зачине, а в его повторе. То есть, Иван Иванович задумал не меня, но нечто или, точнее, некто иного. Однако так получилось, что вместо него появился я из задуманной им и потом брошенной заготовки. Так я стал броском самого существования, наброском, который стал раскрашивать живыми красками уже сам я.
Возникнув из недр души Ивана Ивановича, из ее ментально-витального материала, я думаю, вновь вернусь в «материю» души, ее стихию, как только достигну «потолка» духа, обрету форму личности, оформлюсь в полное Я. Это так, иначе зачем дальше существовать, уже после осуществления своего предназначения? Последнее же состоит в достижении точки Ω личностного (абстрактного) и личного (конкретного) роста, то есть, инстанции Я. Далее начнется уже существование не меня, а того, кто есть Я собственно, дух. Но что это за Я такое? И чье оно? Неужели Ивана Ивановича? Ну, да, если он мой создатель в том смысле, что он дал мне жизнь в тексте, который сам написал. Но Иван Иванович создал меня только в тексте. Каким же образом и благодаря кому я явился уже в жизни Ивана Ивановича?
Я явился, точнее, возродился уже сознательным, а не бессознательным, как это было в моем рождении. Вероятно, сознательное возвращение к своему бессознательному существованию в качестве паяца авторской воли является, выступает из тени автора как его второе Я. Когда я был героем романа, то фигурировал вроде ребенка, чье сознание является в бессознательной форме, то есть, скрывается от самого ребенка, замещаясь, подменяясь сознанием родителя, в данном, моем случае сознанием автора как родителя. Но уже теперь я обрел собственно сознание, сознаю себя. Но есть ли у меня уже самосознание? Что я могу сказать об этом? Уже то, что я задаюсь таким вопросом, говорит о том, что я имею некоторую форму такого сознания, которое имеет себя в виду. Но оно еще бедно своим содержанием, если не пусто совсем. Я уже есть «кто». Но что я есть такое? Ведь я почти не проявил себя. На что я способен? Если я человек или нечто подобное ему, то мое существование есть возможность, точнее, возможность возможностей, одной (решающей) из которых является невозможность всех других возможностей как их апогей или предел. Откуда я это знаю? Не знаю. Может быть, я знаю это от Ивана Ивановича. И это знание каким-то образом перешло ко мне по наследству: от автора к герою.
Я знаю, что я есть только часть, которая наряду с другими частями составляет целое Я. Оно целиком присутствует в каждой части, являясь средним значением на их уровне. Но к ним не сводится, ибо есть связь не в них, а между ними, так что они пребывают в нем. Я как связь многих я поддерживает их в существовании, составляя континуум я. В нем само существование, бытие является сущим «кто». Всем, кто начинает называть себя «я», открывается Я в языке. Другое дело, как понять такое откровение.
Но, может быть, я есть не часть Я, а часть части, которой является мой автор? Так ли я самостоятелен? Сомневаюсь, потому что представляю собой Иван Ивановича. Но вместе с тем понимаю, что я не Иван Иванович, то есть, Иван Иванович, но другой, чем мой автор. Ведь я отличаю себя от него как герой его романа. Но все или почти все содержание сознания я приписываю не себе, а ему. Что же до меня как персонажа, то я умаялся, уклонился от сюжета и дополнил собой уже не роман, а саму жизнь своего автора, транслировал себя в жизнь. Для этого автору следовало демонизироваться, потерять свое я. В результате он умалил самого себя передо мной. Вот тогда он и вернул меня из мира мертвых, а сам ушел в тень бессознательного, аскетировал, ограничил себя мной собственно.
И вот я весь в авторском исполнении. Но мне трудно вести себя соответствующим образом, - хозяином, господином, будучи его «слугой». У меня это получается, когда я делаю что-то в его духе в медиумичном, бессознательном состоянии, «на автомате». Когда же я, нахожусь в сознании, то мое «я» сопротивляется естественным для Ивана Ивановича движениям. Но они-то, эти характерные движения для меня не естественны, не свои, а заемные. Мне приходится «по жизни» учится актерскому, если не искусству или тому же мастерству, то хотя бы ремеслу, технике. Трудно быть другим. Но легко быть им, если ты был прежде никем, то есть, чем. Теперь я привыкаю быть самим собой. Например, я читаю тексты других писателей, больше начинающих, которые мне присылают для комментария. Ведь я веду колонку в одной из самых известных литературных газет. Заодно я читаю классику, чтобы иметь ее в качестве камертона, пробуя на слух и смотр современные тексты. Я роюсь в этом записанном мусоре, чтобы извлечь из него хотя бы крупицы драгоценного художественного эликсира.
Кстати, раз речь зашла о мастере, то, что делает его мастером: искусство или ремесло? Вероятно, искусство как умение, а не ремесло как уже алгоритм, повторение найденного оптимального решения. То умение является искусством, которое искусно, то есть, искушает умельца – виртуоза, выворачиваться из любого тупикового положения. Оно ведет его, наводит на верное решение. Дьявол как искуситель толкает искушаемого не довольствоваться малым, тем, что есть, дано ему, данностью, но стремиться к тому, чего нет.
Я думаю, что не могу разобраться с самим собой без мистики. Она того стоит. Я пишу, но кто даст мне слово, что это я пишу? Может быть, это и я пишу. Но кто меня располагает к нему? Известно, знамо кто: Бог! Он (создатель, автор) располагает, а мы (герои, персонажи спектакля) предполагаем. Он или еще кто, например, демон, подсказывает, что нам думать и писать. Но делает так, что нам кажется, что это делаем мы, а не он. А как на самом деле? На самом деле мы являемся ему и для него подставками.
Вот я сейчас подумал: верю ли я? Нет, конечно. Верующие веруют. Почему? Потому что они слепые и невежественные. Верить можно тогда, когда не видишь и не знаешь. Только в этом случае имеет хоть какой-то смысл вера. Если ты