Ведь ты все равно умрешь, - поздно или рано.
Поэтому будь готов умереть теперь. Это важно, если не только жизнь, но и смерть имеет для тебя, сознающего, а не бессознательной жизни, смысл и живое значение. Ты умрешь в жизни. От чего? От нее же – от жизни. Умрешь смертью. Смерть от жизни, ибо жизнь возобновляется. Но чтобы возобновиться, она должна прекратиться. Жизнь прекращается не вообще, но того, кто живет. Смысл жизни заключается в том, что она есть жизнь не одного, но многих живых. Один живой не может жить за всех, за другого.
Другое дело, сознание. Оно выделяется из массы многого как Я. Само Я бессмертно. Через причастность к нему всякий живой жив не вообще, абстрактно, но лично, конкретно. Выходит, так, что он собственно не столько жив, сколько сознателен. Но можно ли быть сознательным, не будучи живым? Можно, но в специальном смысле слова. Не на словах, но в мысли. В какой еще мысли? В такой только, в какой она есть явление идеи. Идея вечна. Ее явление есть миг, мгновение во времени как молния мысли.
Однако вернемся к смерти. Какая разница, когда она будет, если она неизбежно будет? Она достойна того, чтобы о ней задуматься и отнестись к ней серьезно, а не закрывать на нее глаза, а из страха перед ней как неизбежным и концом жизни.
Смерть нельзя обойти. С ней придется встретиться. Причем не сознанием, для которого нет как начала, рождения жизни, так и ее конца, уничтожения. Сознание как Я безначально и бесконечно. Это живущему понять трудно, если, вообще возможно, тем более почувствовать, ибо в мыслях и в чувствах мы определенны, имеем предел, лимитированы. Зачем откладывать то, что нас определяет. Здесь важно совпадение того, что обязательно будет с тем, что уже настало, теперь есть. Будущее из не настоящего стало настоящим. Торопиться не надо в таких делах. Недаром говорят: «поспешить, людей насмешишь». Но и упираться глупо и бесполезно, просто бессмысленно. Со смертью встречается не сознание, а тело сознающего.
Так вот телом сознающего или пишущего, то есть, автора, являюсь я как его воплощение в тексте. Именно в моем качестве создатель, так сказать, во плоти знакомится со своей смертью. Он знает смерть в том смысле, что продолжает жить после своей жизни уже не как автор, а как персонаж его произведения. Здесь, на страницах романа, и появляется известная внутритекстуальная двусмысленность. Я как персонаж сливаюсь с текстом, не могу не быть в нем, и не сливаюсь с ним пытаюсь жить вне текста, чтобы остаться автором. Само воплощение автора в тексте, например, в качестве меня, его героя, а не своего авторского образа, уже есть своего рода отчуждение его от себя самого. Пределом такого отчуждения и является его смерть. Но смерть автора есть рождение героя, а через него и читателя, примеряющего героя на себя. Так автор начинает жить жизнью других людей – своих читателей. Его превращенной формой, фигурой (символом) превращения становится герой как тело автора в тексте.
Но тут мне приходит в голову рискованная мысль: «Что, если возможна и обратная трансформация уже из героя в автора»? Она возможна, ибо чем иным может быть то, что теперь происходит со мной? И все в таком предположении есть лепта сумасшествия или, по крайней мере, изрядной доли глупости. И действительно, автор может напялить на себя образ персонажа и сойти за него, высказав устами героя то, что у самого на душе накипело. Но как быть с персонажем? Ведь только в сказке кукла, марионетка становится кукловодом. Персонаж реально существует лишь в границах текста, адресованного автором читателям или себе лично как первому читателю и литературному критику.
И все же, может быть, есть счастливые исключения из правил жизни? Может и есть, но, как говорят, «не про нашу честь»! Или я особый случай? Это так, только если мой создатель сам особый, исключительный человек или его имитатор, способный на многое, - например, на то, чтобы быть в себе и для себя у себя, являясь другим.
Но насколько, вообще, можно быть другим уже по качеству жизни и качеству сознания, интеллекта? Где сейчас находится автор как мой создатель? В себе? Но если он в себе, то сознает ли себя, будучи человеком, как автор или нет? Если не сознает, то неужели он пребывает в бессознательном состоянии? Или он идентифицирует себя уже не в качестве автора, а в качестве меня, героя? Или, может быть, он, вообще, не человек? Тогда кто? Дух, ангел, демон или разумное существо с другой планеты? Кто его знает… Но было бы интересно, если бы он был духом или вполне в духе нашего времени инопланетянином. А, может быть, он стал духом и явился в этот мир как персонаж своего сочинения. Зачем? Что есть такого, особенного во мне, чтобы в меня вселяться. Я, что, какая-то вселенная, что ли?
Или, - такая мне пришла в голову мысль, - не являюсь ли я примером того, как может творец в качестве уже духа влиять на ход событий в заданных обстоятельствах этого мира из иного мира через третий мир произведений культуры, в частности посредством текста и его акторов-персонажей. Но почему тогда он не обратился к услугам персонажей именно этого текста? Вероятно, потому что выбрал как раз меня как образ, олицетворяющий его самого.
Но в таком случае есть нечто такое во мне, чего нет ни в одном другом персонаже его сочинений и что роднит меня с ним. Так что же это такое? Способность писать? Да, но не только. Следует обратить внимание еще на способность или умение пользоваться своим умом. Нет, этого мало. У моего создателя, как я подозреваю есть или было, если его уже нет в этом мире, умение жить и творить с умом, развивать и совершенствовать его, а не просто пользоваться тем, что досталось от природы. Замечу: развивается то, что есть в наличие, а совершенствуется то, что может развиваться, то есть, совершенствуется не что, а как. Причем модально развитие актуально, а совершенство виртуально, возможно. И еще: совершенство как итог усовершенствования – пути, ведущего к нему, - есть цель, но не пользователя, а призванного, избранника.
Но есть ли место такому избраннику в современной цивилизации, которая состоит из двух категорий существ: тех, кто проводит эксперименты, и тех, над кем они проводятся. Проводится с какой целью? Разумеется, с целью извлечь из них максимальную прибыль и удовлетворить удовольствие, свою животную потребность в господстве, в доминировании над себе подобными. На это разделение людей меня натолкнул последний опыт жизни среди них. Естественно, экспериментаторов меньшинство, а экспериментируемых существ большинство. Почему же избранник не относится ни к одной из этих категорий существ? Казалось бы, его роднит с экспериментаторами то, что он активен как субъект в испытаниях. Только избранник проводит эксперимент не над другим существом, а над собой.
С другой стороны, он объектен, ведь он испытывается. Это роднит его с экспериментируемыми.
Но призванный не есть вещь. Тот, кто его призвал, не отнял, а, напротив, дал, даровал ему «свободу для», свободу для творчества. Ему предоставили быть объектным (в пределе быть объективным) по отношению к себе как субъекту творческого деяния, работы над собой. Таким образом, его не принудили быть, но ему предоставили возможность и не быть, даровав «свободу от», свободу не быть готовым, например, готовым, «законченным подлецом».
Ну, хорошо: меня призвали к служению музам и настроили на достижение цели: развитие своей самости и усовершенствование самого себя как героя до уровня автора, создателя, творца. Но зачем же предоставили мне в распоряжение для призвания и достижения текстовой материал описания архаического прошлого? Оно и понятно, - сам автор уже ничего не напишет: он либо скрылся в неизвестном направлении, либо, вообще, покинул сей мир в его минуты роковые. Счет пошел уже не на века, годы, дни, часы, но на минуты. Слава Богу, до секунд еще дело не дошло. Что же такое важное для судеб мира скрыто в тексте о допетровских временах? Вот это мне надо было разгадать. Но мало того, - использовать для спасения, страшно сказать, всего человечества или его лучшей части, способной к саморазвитию и усовершенствованию. Почему же это дело было поручено не реальному человеку, а вымышленному персонажу? Вот какой вопрос неотступно буравил мой бумажный мозг. Вероятно, только такой, как я, герой был способен оказаться своим в тексте того же автора, что и мой автор. Мой текст, в котором я впервые появился на свет публики, явно был не предназначен для такого рода спасительной миссии. Мне ли этого не знать! Недаром я как герой романа знаю все, что там, в этом сочинении, было сочинено моим автором. Ведь я был его первым соглядатаем.
Почему же в этом историческом тексте роль спасителя не была отведена собственно иностранному гостю из «душистой Франции»? И все же именно в его шкуре я появился в этом произведении. Зачем? Да, затем, чтобы на все посмотреть чужими, беспристрастными глазами: во-первых, не своими, а, во-вторых, иноземными. Был бы я свой, абориген данного текста, наместник и современник места и времени действия повествования, то вполне мог не увидеть того, что следовало заметить для спасения. А так я имел шанс обнаружить неведомое. Точнее, через меня могло явиться в тексте то, что скрыто было в нем в качестве чужеродного элемента. Вот для чего я был нужен.
Естественно, за таким ответом следует новый вопрос: «Кому я как герой нужен в другом, не собственно моем тексте»? Сразу напрашивается ответ: «Читателю». И только? Оно понятно, что читателю нужен понятный ответ. Иначе, зачем читать. Неужели, чтобы не понимать? Нет, конечно. Но можно ли в класс читателей ввести и героя произведения? Разумеется, можно. И мне нужен ответ, вразумительный и понятный.
Однако я не вполне читатель, не нормальный, не полноценный читатель, ибо любой нормальный читатель может тут же перевернуть прочитанную страницу и перейти не к следующей странице, но пролистать всю книгу и оказаться на последней странице, чтобы узнать и то, о чем написана книга, и то, в чем заключается смысл книги, - в ее конце, - и, наконец, ради чего она была написана. Обыкновенно, это становится ясно всем внимательным читателям, заинтересованным в отгадке книги-загадки. В этом смысле книга, авторский текст скрывает то, что требуется открыть. Она является своего рода вопросом, в котором уже содержится в неявном виде ответ. Извлечь этот ответ из тенет вопрошания – главная задача читателя в процессе чтения книги.
Но я не читатель. У меня нет возможности произвольно взять и перевернуть последний лист книги. Я только тогда дойду до последней страницы книги, когда проживу каждую страницу. На ее страницах я играю роль дедуктивиста, выводящего последующее из доследующего. Такой герой, как я, есть связист, отвечающий за смысловую вязь, связь сюжета, или ткач, ткущий нить повествования.
Таким образом, сам текст в моем лице становится автором себя. Не его пишут, но он сам пишет мною свою историю, расписывает, распределяет события сюжета по фабульной канве. Так я становлюсь красной нитью повествования, его завязкой и развязкой, смысловым узлом книги. Что же я должен
