Глава шестая. Продолжение моих интеллектуальных и сердечных приключений в допетровской России
Я никак не мог, вообще, вылезти из шкуры Ларошфуко и начать действовать самостоятельно, не считаясь с той ролью, которую прописал своему персонажу автор. Какую же поведенческую тактику я выбрал? Я выбрал тактику рефлексивной игры актера, о которой писал просветитель Дени Дидро. Он как-то заметил, что актер хорош не тем, что способен полностью перевоплотиться в персонажа, то есть, понять изнутри его субъективный характер, но тем, что может критически посмотреть за себя со стороны и, не теряя контроля над собой создать видимость правды характера. Следует увидеть свое отражение в зеркале. Таким зеркалом является зритель представления, читатель текста.
Меня долго волновал вопрос о том, существует ли помимо меня в моем персонаже еще он сам. И вот что я ответил себе: «Да, он существует как плоть, но не как дух. После того, как автор написал сочинение, он покинул его. Теперь сочинение находится в полном владении. Он призван оживить повествование своей энергией, мыслью, страстью. Это тем будет вернее, чем лучше читатель поймет автора. Загадка скрыта в нем, а не в персонаже. Персонаж – тело сочинения, автор – его душа.
Что такое процесс чтения сочинения? Это подстановка читателем самого себя вместо автора на место героя. Читатель играет роль актера, разыгрывающего персонажа. Действие сочинения, романа разыгрывается у него в сознании. Выходит, я попал в положение читателя. Но здесь есть разница. Обыкновенный читатель не является читателем по преимуществу, ибо его чтение не есть способ существования в жизни. От чтения человека не зависит его судьба. Другое дело я. Я не существую помимо произведения автора. Да, действительно, на время я стал настоящим человеком, взяв на себя роль моего автора, но затем опять оказался на страницах романа. Правда, это не мой роман. Но роман моего автора.
Я не могу не стать французом. Ведь я играю его роль. Но этого мало. Пусть даже я стану им. Вернее, войду в роль, почувствую себя им. Мне важно еще вчувствоваться в историю, оказавшись в положении персонажа исторического романа.
И все же мне это привычнее, как выдуманному герою, чем играть роль самого автора в реальной жизни. Хотя быть в другом времени затруднительно. И даже не тем, что условности прошлого не так безусловны для пришельца во времени, как для аборигенов, но тем, что у пришельца нельзя отнять время, из которого он пожаловал в прошлое.
Да, правильно говорят, что познается все в сравнении. Научишься лучше разбираться во времени, в том числе и в своем, а не только в чужом, если будешь сравнивать времена.
Например, что было характерно для француза, попавшего в XVII веке в Московию. Как он мог бы реагировать на то, что там нашел, и что он написал бы об этом. Было бы это так же занимательно, как это случилось век спустя в «Персидских письмах» Шарля Монтескье? Для аристократа была характерна сословная честь и чувство превосходства в качестве избранного человека. Правда, в век Монтескье - век Просвещения – получилась известность теория «естественного человека», которая вступила в противоречие с сословным неравенством. Но я попал в предыдущее столетие. Помимо этого мой персонаж оказался в совершенно иной цивилизационной среде, нежели была во французском королевстве. С точки зрения «благородных французов» московиты были варварами. На эти обстоятельства мне следовало обратить внимание, чтобы соответствовать принятому образу героя. Как, впрочем, и еще на то следовало обратить внимание, - на место и время!
Если делиться своими сокровенными мыслями, то можно сказать, что форма мысли проста. Однако содержание мысли может быть бесконечно разнообразно, неисчислимо, ибо включает опыт существ, которые все и не исчислишь, - настолько их было много за многие века существования разумной жизни.
Первая форма – это форма жизни или органическая форма.
Вторая форма – это форма Я, существующая помимо жизни, но в жизни. Как это понимать: «вне» и «в»? Нет ли здесь элементарного, формального противоречия? Есть, если не противоречивость, то хотя бы несовместимость. Совместимость тоже есть, но минимальная, - совместимость с жизнью. Но есть и несовместимость, если жизнь конечная. Однако чувство Я и тем более понятие Я не ограничены временем. Они ограничены собой, особенно понятие Я. Это понятие определено как всеобщее, общее чего нет по отношению ко всем частным Я. Поэтому, казалось бы, оно абстрактное, идиллически, головным образом (в голове, на уме, в сознании) неизменное, постоянное. И, следовательно, есть метафизическая константа, принцип существования.
Посредством этого чувства можно общаться с неземными, духовными существами и понимать их в качестве идей, в свете которых нам являются мысли, опять же об этом Я.
Имеет ли отношение к этим небожителям мой автор? Конечно, нет, но он агент идеальных существ, которые являются ему в виде муз, вдохновляя его на творческие свершения пером на бумаге.
Ну, хорошо автор выдумал по своему творческому желанию меня, героя своего современного повествования, а потом еще и других героев в других своих сочинениях уже исторической тематики. Мы вполне могли перемешаться у него в голове, как, впрочем, в головах его не вполне смышленых или наивных, неискушенных в тонкостях плетения сюжетных узлов читателей. Но о чем это говорит? Не о том же, что они в действительности поменялись местами в самих произведениях, ставших упрямыми фактами чтения публикой. Никак нет. «Как же так получилось, - в очередной раз я стал спрашивать самого себя»? Но на этот вопрос я мог ответить, только поняв, кто я такой? Как я, вообще, могу существовать? И откуда у меня чувства себя, само понятия Я, что я есть и есть Я, как все физически, соц3иально реальные люди? Кто призвал меня из ничто своей всемогущей властью, ум сомненьем взволновал, так сказать? Неужели автор. Он - мой бог? Если да, то как у него получилось опять вызвать меня из небытия и подставить вместо себя, если за мной не скрывается он же сам. Ладно, так и быть, я и есть автор. Но значит он пишет новый роман о уже написанном, то есть, переписывает то, что прежде написал? Зачем? Чтобы забыться, отстраниться от «свинцовых мерзостей российского запустения в исторической, исконной, посконной старине, что ли? Какая наивность и глупость. Ее же нет, да и никогда не было. Это миф, придуманный интеллигенцией, тешащей себя историческими легендами, сказаниями о Земле Русской.
Что же до завзятых разговоров болтунов от культуры о своей идентичности (“Indentity”) и тех ролях, на которые они поставлены обстоятельствами жизни в обществе, то они имеют мало смысла. Действуя в данных, а порой и заданных условиях существования, люди раскрывают грани их индивидуального характера таким образом, что это так предсказуемо, что просто скучно об этом читать и понимать жизнь, которая не сводится к одному быту, политике и человеческой физиологии, допустим, половым, то есть, мужским-женским отношениям.
Можно ли сказать, что автор имеет в лице своего героя самого себя и есть ли мир его произведения – мир автора? Казалось бы, ничего не препятствует так думать, ведь этот мир соткан из его воображения, представлений, переживаний, чувств и мыслей. Я как герой соткан из слов моего автора. Из них читатели его произведений узнают, о чем думает автор, приписывая слова своим героям. Герой связывает начало, середину и конец рассказа единой канвой повествования, демонстрируя драматическое единство, места, времени и действия в виде собственного Я. Он находит себя в пространстве рассказа, заполняя его своим Я и продолжает действовать по ходу развертывания сюжета, завязки и развязки фабулы в потоке времени. Уместность его Я связана с дыханием: вдохом и выдохом. Оно расширяется и сокращается, концентрируется на своем дыхании и внимательно следит за тем, пока стремится к цели и удовлетворяется ею. Но это удовольствие кратковременное. Ограниченное собственной определенностью, самим собой. Пульсация жизни равномерно распределяет подвижный момент Я по прямой линии времени по направлению к цели – к ее естественному концу. Ведь время имеет привычку заканчиваться в одном месте – месте конца. Не только сюжет истории имеет начало и конец, но и сам герой истории имеет дату данных рождения и смерти. Иначе ему не будет места, времени для действия по ходу развертывания фабулы повествования.
Но что остается за кадром изложения нарратива событий? Пустое место и время без субъекта истории. Он еще не родился. Поэтому ему нет места в повести, он просто неуместен как существо и как сущность в отдельно взятом экземпляре, индивидной единице, сингулярии, еще не причастной истории в качестве со-бытийной партикулы. Герой требует наличия соответствующих социальных условий существования в тексте, который соткан, сплетен из линий его жизненной стези. Мотивы его поведения продиктованы правилами жизни в авторском сознании. Смысл существования героя понимается с точки зрения автора. Он видится под углом авторского превращения или воплощения в самого героя. Степень кривизны авторского угла, его остроты или тупости, а может быть прямоты, зависит от переменной величины осознанности его творческого потенциала.
Так, если автор осознает себя творцом, пусть даже «в шкуре» персонажа, он прямо смотрит на реальность, адекватно ей внимает в качестве реального сознания. Но достаточно иначе посмотреть на реальность, уже под кривым углом, и она явится не вся целиком, а уже, заострив ваше внимание тем, что ближе вам как читателю, а то и самому автору, или, напротив, дальше всего ему по контрасту.
Почему человек цепляется за жизнь, если она может оборваться как нить в любой момент времени. При условии самоценности не человека отдельно, лично, но самой жизни в его лице, критерием ее ценности является инстинкт самосохранения отдельно взятого человека, а не свидетельство его сознания себя как сознающего субъекта. Ты уже знаешь, что смертен. На это наводит факт смерти других людей, таких же, как и ты. Но если это так, то какая разница, когда ты именно умрешь?
