Вот на какие вопросы я должен был найти вразумительный ответ.
Глава четвертая. Вживание в образ истории
Вскоре я вновь встретился с княжной на улице у особняка предка «солнца русской поэзии» на Малой Никитской. В этот раз я переоделся в туземное платье: красный долгополый распашной кафтан. Как будто нарочно Вера Репнина была также одета в долгополое распашное платье, правда, уже другого цвета, золотого, без рукавов. Да, это был русский сарафан. Он так ладно сидел на стройной фигуре княжны, как будто она родилась в нем. В таких случаях туземцы говорят: «Родилась прямо в рубашке».
Светло-русые волосы Веры Репниной были заплетены в косы на русский манер и заплетены в красную ленту. Голубое небо отражалось в ее искрящих глазах, на свету похожих по цвету на бирюзу.
Мы прямо столкнулись нок к носу. Так что пришлось мне раскланиваться и просить извинения за мою неуклюжесть. Княжна молча выслушала мои извинения и только мягко улыбнулась. Посмотрев мне прямо в глаза, она вдруг спросила на чистом французском языке: “Comment vous sentez-vous, monsieur”?
И тут меня взяли такие сомнения, что я, машинально ответив тоже по-французски “Bien”, невольно погрузился на мгновение в глубокое раздумье. В самой фразе не было ничего неожиданного. Туземка спросила у иноземца на его языке, как у него дела. Этим она подчеркнула уважение к его особе. Но мне показалась, что тем самым она дала мне понять, что сказала больше, чем следует. Она выразила мне свое сочувствие в том, что понимает, что я чужой этим русским людям. И даже больше: я, вообще чужой в этом мире. Или мне только кажется, и я приписываю свои ощущения встречной женщине, на самом деле мне чужой?
И тут мне пришла в голову одна мысль, от которой я весь похолодел и покрылся липким потом. Что если я сам себе чужой? Кто я такой? Персонаж одной книги, неведомой судьбой оказавшийся в другой книге одного и того же автора. Не являюсь ли я самим автором этих книг, разыгрывающим себя в качестве выдуманного персонажа? Но как можно так разыграть самого себя, что полностью забыть себя? Невероятно. Но что тогда такое Я? Неужели оно ничего не прибавляет к самому существованию? Является ли оно существующим или есть просто знак удостоверения присутствия некто? Да, это «Я» знак личного наличия в бытии, И только?
Это как из недавнего сна, который он видел накануне знаменательной встречи княжны на улице у особняка дьяка Пушкина на Малых Никитских. Вероятно, она только вышла из особняка после встречи с сыном дьяка, Никитой Пушкиным. Во сне он ехал в поезде в Москву. В соседнем купе ехали две девицы (нельзя было на-дивиться на их красоту), которые на полустанке перед конечной остановкой в Москве со всеми вышли на перрон, но заблаговременно перед свистком отправления поднялись в вагон, вызвав у меня подозрение. Я вернулся вслед за ними в вагон вместе с дежурным милиционером, и он прямо «застукал» их в нашем купе, где они только что «обчистили» нам карманы, прихватив с собой наши самые дорогие вещи. Но тут сразу же я уже оказался в союзном Институте философии, где философ со знакомым лицом стал пенять, что мне невдомек, где мысль, а где ее содержание. Он приехал вместе с нами из нашей провинции и напомнил мне о нашем провинциальном мыслителе, перепутав местами слоги в его фамилии. Вспомнив все, я понял, что он напоминает мне писателя, к которому явились герои культовой картины шестидесятников «Я шагаю по Москве» и сначала наткнулись на полотера в исполнении актера и режиссера Владимира Басова, приняв его за хозяина квартиры. Но потом оказалось, что это никакой не настоящий писатель, но графоман, точнее, просто болтун, которого «боится» сам писатель из-за его злого, завистливого взгляда на людей. Но одновременно этот философ из сна напомнил мне и советского идеолога, партийного «серого кардинала», Михаила Суслова.
Так вот этот философ стал мне категорически утверждать, как это делают ученые-догматики, мнящие себя философами, что то, что я принимаю за субъективное, это мысль, а ее содержание объективно. Мысль есть форма выражения или представления того, что существует объективно, материально, но представлено в мысли как ее содержание. Тут я понял, что передо мной рассуждает математик-философ, этакий Пифагор, у которого мысль как число формальна, абстрактна, но объект мысли материален, если давать ему физическую интерпретацию. Все научно, редуктивно просто, как дважды два – четыре, - мысль формально логична, так же как число формально счетно, а природа как уже предмет физики объективно содержательна в физической интерпретации.
В нынешнем размышлении я оттолкнулся от механического, счетного образа философа и подумал, что именно сознание является маркером реальности, вооружает нас чувством реальности, отличая себя и тем самым нас от самой реальности, от существования. Оно выделяет нас, наше Я из бытия. И, благодаря этому выделению, разделяет нас с реальностью, обнаруживает себя как сознание и вместе с ним и нас, меня. В этом смысле мысль как единица сознания есть форма, но не содержание существования. В ней, в форме мысли мне является сама реальность, в том числе реальность меня самого. В Я как явлении реальности мне дана реальность. Но это явление, несмотря на то, что есть явление сущности – реальности, не есть сама сущность, сама реальность. Именно Я предоставляет мне возможность встать на место автора, стать реальным лицом, а не вымышленным персонажем текста романа. Но тем самым автор, которого я в данный момент представляю, оказывается мне чужим, как если бы он был другим человеком с его собственным, а не моим Я. Но, все же, может быть, у нас одно Я?
- Почему вы молчите? – потеряв всякое терпение, спросила меня княжна, уходя по улице от дома своего жениха.
«Стоп. Разве я могу знать о том, что сын дьяка ее жених»? – подумал я. И в самом деле, из моих встреч с Верой Репниной не могло следовать такое знание. Значит, мне это известно уже не как персонажу, но как его автору, что ли? Выходит, так.
- Милая Вера Борисовна, вы мне не говорили, что помолвлены с Никитой Борисовичем Пушкиным? – наконец, молвил я.
- Что за новость, монсеньор! Это мое личное дело, - строго ответила княжна в ответ на мой вопрос.
В результате я почувствовал себя неловко и невольно покраснел, ибо мой проницательный вопрос бы воспринят княжной как нескромный.
- Разумеется. Я не вправе спрашивать вас об этом без вашего соизволения. Но так случилось, что в вашем крае вы единственная, с кем я могу доверительно общаться о вещах, приятных вам и мне.
- И что это за вещи? – спросила княжна, смягчившись.
- Это умные вещи, на которые здесь невысокий спрос.
- Знаете, монсеньор, вы чересчур придирчивы к нашим людям, - заметила Вера Борисовна. – Впрочем, так и должен думать басурманин.
- Не скажите. Вы образованная девушка и понимаете толк в таких вещах. И я полагаю, вам одиноко среди московитов, если не считать вашего монаха.
Княжна Оболенская помолчала и, наконец, произнесла: «Не стану вас разубеждать. Однако мне пора».
- Не смею вас задерживать. Но когда мы продолжим нашу беседу?
- Думаю, когда придет время.
- Хорошо. Буду в нетерпении ждать его, - ответил я с надеждой.
На этом мы простились. И я вновь, окрыленный беседой с княжной, вернулся к мысли относительно природы самого Я. Оно одной и той же природы у его личных носителей? Известное дело, что опыт жизни, если он служит содержанием осознания себя Я, у каждого человека свой собственный, но форма этого осознания или самосознания одна и та же? Форма Я постоянна, инвариантна, а его содержание варьируется? Если да, то Я формально инвариантно, а содержательно вариативно, изменчиво, что формирует индивидуальный, неповторимый характер личности человека.
Как тогда людям можно понимать друг друга? Так же можно понимать, как и не понимать, ибо понимание зависит от изменчивости содержания сознания, им накопленного опыта осознания и познания в ходе жизни носителя сознания (сознающего). Понимание независимо только в отношении формы Я. Но эта форма у всех людей одинакова? Если да, то у всех ли носителей сознания, в число которых входят люди, она одна и та же? Или у духовных существ, например, у ангелов или у самого Господа Бога в отличии от душевных существ, она уже другая? Природа разума одна и та же у разных существ. Вероятно, эта природа одна и та же – идеальная. В смысле идей идея Я у всех сознающих одна и та же. Но мера соотношения количества, объема Я и его качества разная. Мера Я Бога для человека бесконечна и беспредельна. Поэтому человек не может всецело понять Бога или иное духовное существо, ибо его мера имеет конечный и предельный характер.
И тем более конечный и предельный, минимальный характер она имеет у такого бумажного существа, как я – персонаж из романа своего автора. Мера Я персонажа, которого разыгрывает автор сужает меру автора. Такой же зауженной мерой Я обладает и любой другой персонаж одного и того же автора, например, мера Я княжны Веры. Поэтому нам труднее понять друг друга, чем автору самого себя и даже другого реального, а не выдуманного, человека. Такое рассуждение имеет хоть какой-то смысл, если за нами, - мной и княжной, - стоит один и тот же кукловод, пусть даже он и не осознает того, что делает, представляя себя то в роли меня, то в роли княжны, то в наших ролях одновременно.
Значит, в принципе, можно понять другого, каким бы иным он не был для нас. Почему? Хотя бы потому, что непониманию как явление не сходства, различия, чтобы иметь место, следует иметь отношение к пониманию, в нем иметь схождение. Различие и различение предполагает сходство в отношении. Но трудно понять того и то, что является безотносительным, находится вне отношений понимания и непонимания. Иначе оно просто бессмысленно, имеет пустую сумму смысла, есть нонсенс.
Вряд ли, Я есть абсурдный субъект. Но для минимального субъекта максимальный субъект может восприниматься как абсурдный объект, ибо его, вообще, трудно тому понять. Естественно, возникает вопрос: «Может ли Бог понять самого себя, если Он, а не человек, есть одновременно и минимум, и максимум»? Трудно однозначно сказать. Но средним аналогом такого самонепонимания может выступать человек. Понимаем ли мы, если я тоже человек, самих себя? Часто бывает так, что нет, не понимаем даже самих себя. Что уж говорить о других людях.
Если так обстоит дело, то имеет ли смысл думать о понимании человеком, например, Бога или носителя внеземного разума, вроде инопланетянина, или, еще проще, человека другой культуры, а также другой эпохи? Имеет, если речь идет о том, что у них одна и та же форма и мера Я, даже если содержание их сознательной жизни разное. Тогда они будут понимать друг друга в том смысле, что их жизнь разная. Другими словами говоря,
