Вот возьмите не меня, а другого героя, Гамлета. Он поверил тени отца, его призраку и отомстил, как только решил свой вопрос – выбрал месть. Быть или не быть, то есть. мстить или не мстить: смиряться под ударами судьбы в лице его дяди и матери или оказать им сопротивление и погибнуть? Он выбрал сопротивление, отмщение за отца. Но кто еще, кроме меня, задался вопросом о том, не является ли тень отца злым духом, который явился мучить Гамлета и обвинять его невинных родственников в том, что они не совершали? Если это так, то Гамлет есть безумец не понарошку, а взаправду! Вот до чего может довести человека вера, если он видит то, что не видно, не видит, и не знает.
Ну, да. Это так и бывает. Взять мой мир. Автор объясняет читателю, как тот устроен. Но объясняет так, что, казалось бы, этот мир открывается ему или сам читатель, а не автор, его открывает.
И мой мир героев, и мир автора, в котором я ныне пребываю, не так просты, как это кажется, видится наивному читателю и обывателю. Они сложны и многослойны. И в них помимо самих активных участников присутствуют и те, кто действует не сам, но их руками в качестве автора или того, тех, кто внушает ему идеи.
Прежде я был наивен и материален, ибо жил на бумаге. Был, так сказать, соматик. Теперь же у меня появилась душа, и я живу в ней. Я стал Я. И я есть не столько представление, сколько представленный в сознании. Поэтому я не идеологичен, а идеалистичен. Есть психотик. Кем тогда становится для меня автор: пневматиком или тем же соматиком. Вероятно, он является и тем, и другим. Автор превращается в дух и покидает свое тело. Оно становится моим телом. Интересно, где теперь находится автор в качестве духа? Может быть, автор решил действовать, условно говоря, моими руками? Но как это может происходить? Мы поменялись местами так, что я оказался в его мире, а он в моем? Но я же остаюсь в той же роли даже в этом реальном мире исполнителя его воли. Или нет? Неужели у меня появилась свобода воли? Как же иначе? В противном случае у меня не было бы Я, я не сознавал бы себя самим собой. Пускай, у меня нет своего прошлого. Но есть свое уже осязаемое настоящее, и, я надеюсь, есть еще не ощутимое, невесомое будущее!
Что же есть мое настоящее? Уже в этом вопросе стало выходить наружу то, что могло омрачить мою нечаянную радость обладания недоступным для персонажа авторским существованием. Не является ли оно, это «мое настоящее», лишь иллюзией, несбыточной мечтой автора, жаждущего целиком, всем своим существом обернуться собственным произведением, полностью слиться с ним, чтобы остаться, прописаться в вечности. Но чем мне грозит такая прописка в мире грез? Заменой меня всяким другим персонажем его книг. Ведь я не одинок в волшебном мире его сказок. Внезапно меня больно укололо в само сердце сознание непостоянства этого, только что обретенного материального мира. Оно обострило характерную для меня сомнительность в собственной личности. Но с ней пришло в сознание и понимание того, что не только я, но и все в нем, - в этом мире, в котором жил мой автор, - изменчиво и преходяще. И как раз эта изменчивость, ведущая все живое к собственной гибели, предоставляет единственную возможность быть живым. Хочется сказать: «Парадокс – да и только»! Но нет, это не только и не столько парадокс, сколько сама истина существования в мире. Мой автор также полнокровно любил меня, как он любил других своих героев, пока описывал их. Дописывая их, как и меня, он тут же всех и каждого забывал. Однако судьба и его тоже не пожалела, - она воздала ему сторицей, забыв о его существовании. Орудием судьбоносного возмездия стал я, его герой. Можно сказать, переиначив классика драмы, а то и трагедии, что «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о герое и его поэте». Автор убил себя, потерял сознание, чтобы его сознание обрел герой. Сам же автор стал тенью героя, его плотью и кровью.
Таким был, примерно, поток моих мыслей, когда я делал свои первые шаги в земной жизни автора. Слава Создателю и моему автору, что он жил один, а то, как бы я мог ужиться с его близкими людьми. Он разошелся с той женщиной, с которой длительное время находился в гражданском браке. Звали ее Викторией. Мне было удобно, что Иван Иванович находился с ней в теплохладных отношениях. У них был сын Петр. Но тот учился за границей, и поэтому вряд ли мог неожиданно нагрянуть ко мне в гости.
Выходило так, что Иван Иванович в моем лице, точнее сказать, в моем сознании с лицом и фигурой Ивана Ивановича начиналась жизнь с чистого лица.
У Ивана Ивановича была сносная односпальная квартира на юго-западной окраине столицы и небольшой дачный домик в зеленой зоне. Мне пришлось добираться с квартиры на дачу на общественном транспорте. Вот тут-то я и вспомним так и не объясненную возможность существования карлицы и сам разговор с ней в тайной комнате компании «КАРТА-КОНЦЕПТ» на улице Достоевского. Как мог я беседовать с живой куклой размером в один дюйм? Ведь этот разговор состоялся в реальном мире, а не на страницах сказки Ханса Христиана Андерсена «Дюймовочка». Или настоящая, материальная, объективная реальность и виртуальная, художественная, субъективная смешались в моем сознании в одну реальность? Может быть и так, но скорее всего я имел дело с более сложной по своей структуре реальностью. Я явился продуктом, артефактом слияния двух слоев или уровней, порядком реальности: порядок художественного, символического языка смешался с порядком или строем воображения. Ведь автор замыслил меня с помощью своей фантазии, игры воображения и излил ее на бумагу в виде символа письменного художественного текста. Но это творческое действо, художественное и символическое деяние не прекратилось, оно пошло дальше и наложилось на саму реальность существования автора, проникло и стало действовать в этом мире.
В таком случае я могу оказаться субличностью автора, которая путем метонимии или подмены части целым заместила собой личное Я автора, вытеснив его в бессознательное, и вставило себя в сознание. И уже оттуда, из бессознательного как скрытое качество автор правит мною, представляя меня в качестве королевской особы, царя в голове. Выходит, я играю роль царя, как касимовский хан Симеон Бекбулатович играл роль Ивана Грозного, вернее, он и я, есть розыгрыш наших хозяев. Зачем нужна эта подмена? В случае с Иваном Грозным ему нужен был «козел отпущения», чтобы списать на него свое «злое правление». Моему же автору нужен я, чтобы списать на меня свое творческое истощение и авторскую немощь. Он уже исписался и нуждается в том, чтобы набраться творческих сил. Значит, я есть медиум и демон его самоумаления, необходимый для вдохновения. Собравшись с духом, он вернется из мира мертвых писателей. Я же являюсь всего лишь его призраком, свидетельствующим о призрачном существовании автора.
Жизнь стала у меня постепенно налаживаться. И у меня в сознании перестали мешаться карты или планы мира и сознания. Обычной, бытовой жизнью я жил в миру, и только изредка обращался в мир сознания. Оно понятно, что и обычная жизнь в миру лишь по видимости является жизнью в миру. На деле, она есть жизнь в сознании. Просто люди, не отдавая себе в том отчета, находят эту жизнь в мире, а не в своем сознании, которым смотрят на нее у себя в голове. Теперь только иногда в реальность моего существования в мире автора вмешивалась своими причудливыми фрагментами художественная реальность его произведений. Оказывается, я окунался не только в тот текст, в котором впервые появился, но и в другие тексты автора, как ранние, так и поздние. В результате у меня на время такого непрошенного вторжения мешались карты сознания и я переставал ориентироваться относительно того, в какой именно нахожусь реальности – в материальной или иллюзорной.
Глава третья. Встреча с историей
Чудо не заставило себя ждать. Вскоре я узнал, что значит быть героем исторического рассказа. Только я проснулся, как мне показалось, что со мной что-то опять случилось. Я лежал на белоснежном ложе под красным балдахином. Возле ложа стоял туалетный столик. Он напомнил мне столик, который я видел в антикварном магазине на Арбате. Я люблю старинные вещи. И эта любовь могла сыграть мне на руку автора, попади мне в нее письменный прибор в стиле рококо или, того дороже, в стиле барокко, например чернильница из серебра или благородного камня. Любовь к старинной вещи могла разжечь, я надеюсь, мой подспудный художественный дар. В магазине я нашел интересующую меня вещь – чернильницу из оникса в стиле барокко. Но мое внимание привлек не столько он, сколько туалетный столик в голландском стиле времен Карла I Стюарт. Он стоял на изогнутых ножках, стоявших на шаре в птичьей лапе. Точно такой же столик я видел перед собой, едва продрав глаза.
Где же я оказался? Неужели в далеком прошлом? И тут сон мне в руку, - я услышал английскую речь. Слава Богу, мой хозяин поднаторел в языках, и поэтому я без труда понял, что за дверью в коридоре потребовали тишины. Было раннее утро. За окном стелился туман, сквозь который чернели голые ветки и стволы деревьев. По их виду и по холоду, который подбирался ко мне по голым ногам, которыми я встал на ледяной пол, я понял, что на дворе поздняя осень. Ног только что вчера была ранняя весна. Значит, я проснулся не в мире моего автора. «Но что это за мир»? – невольно пробормотал я, запрыгнув снова в постель под балдахин.
Я задумался над своим тревожным положением. Что я делаю в прошлом? Что я в нем забыл? Меня здесь никто не ждет, и я никому не нужен, - странник из будущего. Реальность происходящего меня так поразила, что я не знал того, что именно мне делать. О том, чтобы мне вернуться в будущее не могло быть и речи, ибо, повторю, прошлое совсем не прошло. Чужое прошлое стало моим настоящим. Как же так вышло, что я невольно (или вольно?) очутился в мире не своего романа и стал играть не свойственную мне от природы роль? Я уже настолько сжился с образом жизни моего хозяина, что никак не мог взять в толк, как мне теперь жить. И в роли кого? Опять персонажа. Причем персонажа из далекого прошлого. Как я понял из того, что только что увидел, - это было, предположительно, время царствования Алексея Тишайшего. Эк, меня так далеко занесло во времени. Ведь моя «героическая» история – это история сегодняшнего дня. Я не автор этого романа, который никогда не читал и даже не знаю, кто его герой и как он называется. Но теперь я вместо него. Как же мне жить в этом мире, не знаю своей роли в нем?
Ответы на эти вопросы я мог найти, не лежа в постели, а только на улице, в гуще жизни. Поэтому само размышление о моей превратной судьбе героя повествования, естественно, обратило меня в местное время и место. Нетрудно было догадаться о том, какое это место и время. Господа-англичане говорили в коридоре о том, что сегодня в полдень состоится казнь новгородских мятежников на Красной площади. Значит, я находился в Москве где-то в середине XVII века, во время царствования Алексея Михайловича («Тишайшего») Романова.
Чтобы вполне