эта контора не нравится: родители мне другую нашли - с квартирою и с пропиской. А ты - давай, мол, ты - пробуй, ты ж у нас - м…дачок! Поэтому, крутись тут и вертись один, без меня, дерьмо в одиночку кушай. Может, это на пользу тебе пойдёт, чушкарю. Глядишь, мол, что-нибудь у тебя, лапотника рязанского, и получится!... Молодец! молодец! Ловко придумал, поганец! Сам-то себе открепительный лист получит в два счёта - и сразу же ляжет на крыло: в Хохляндию умотает на ПМЖ и на всё готовенькое. А мне-то что тут осенью ОДНОМУ делать? как ОДНОМУ из дерьма выбираться, в которое он меня, полностью ему в январе доверившегося, погрузил?…»
«Я Кокина с Казаковым лишь поверхностно знаю - так: привет, привет, и всё. За время учёбы не имел с ними никаких общих дел, не пересекался нигде и никогда, на одной кафедре не учился. Кто они мне, и кто я им? Временный и случайный попутчик, который им и даром не нужен по сути как новый товарищ и друг: они же с первого курса вместе учатся и живут, из одного города в Москву приехали - и прекрасно себя вместе чувствуют. Я для них стану обузой, помехой с первого дня, третьим лишним, от которого они будут всеми способами избавляться и отгораживаться: это ж и ребёнку понятно…»
«Значит, квартиру здесь мне надо будет искать и снимать одному. И одному же её и оплачивать всё время, без Жигинаса. А это такие деньги немереные, ломовые! Однушка, по слухам, даже и на столичной окраине от 70-ти рублей и выше стоит, которую ещё надо найти, не попасть в проссак. А как это сделать? - если у меня в Москве ни родных, ни знакомых… Есть товарищи-москвичи, правда, знакомые по секции и факультету парни, - но как-то неудобно к ним с подобными вопросами обращаться, с просьбами личными, обременительными, которые не укрепляют дружбу, наоборот - губят её. Да и не люблю я кланяться и просить: каким-то ничтожеством себя в такие минуты чувствую, нищим бомжом, попрошайкою… А потом, как долго придётся эту квартиру снимать, сколько по чужим углам мыкаться? Год, два, три? - или гораздо больше? Это ж только на оплату чужого жилья и будешь всю жизнь работать, на процветанье чужих людей. А сам при этом будешь лапу сосать да перед каждою гнидой кланяться, перед запойными алкашами, кто работать не хочет, совсем-совсем, но у кого в столице лишняя жилплощадь имеется… И выхода - никакого, главное, из этого унизительного и дурацкого положения, никакого просвета впереди, перспективы. Квартиру мне в этой говённой конторе никто не обещал, никто не обещал и прописку: про это даже и разговора не было… Ну и какого ж рожна, спрашивается, я туда попёрся, дурилка картонная, чего хорошего мечтаю там поиметь?! Нет у меня на этот прямой и законный вопрос ответа…»
«Что Кокин с Казаковым туда пошли? - мне понятно. Они-то оба не дураки: им надо время выиграть и не уезжать пока из Москвы, под носом у научного руководителя надо несколько лет покрутиться. Чтобы потом на истфак опять вернуться, уже в качестве аспирантов, и прописаться тут в Доме студентов МГУ, как раньше, и опять москвичами стать. А у меня таких стратегических планов нет и в помине. Мне аспирантура с наукою не нужны, не интересны совсем: я ими насытился за 5-ть студенческих лет по горло. Хватит!... Значит, выход из тупика, из этой без-смыслицы у меня гипотетически будет только один - будущая женитьба на москвичке. Иных возможностей и лазеек для таких олухов как я нету…»
«Но мне этот единственный вариант не подходит - категорически! У меня уже есть невеста - Мезенцева Татьяна Викторовна, которую я не предам никогда и ни за что, которую не намерен ни на кого менять даже и под страхом смерти! Тем паче, на какую-то кичливую москвичку с квартирой, допустим, дуру тупую, безмозглую, которая и мизинца Мезенцевой не будет стоить, от которой меня стошнит!...»
«…Значит, и ловить мне там абсолютно нечего, на этой сраной фирме, и надо поскорее оттуда бежать, уносить ноги, пока не поздно. Как это намерен сделать вскорости ушлый и расчётливый Жигинас - дружок мой ситный и изворотливый!... Только он-то, мерзавец, получит себе открепительный лист легко и быстро, и без проблем, как коренной хохол, - а мне-то что теперь с той поганой фирмой делать, жителю России? Мне под каким предлогом увольняться, просить себе свободный диплом в министерстве, свободное распределение, чтобы потом самостоятельно трудоустраиваться? Хрен два кто разрешит мне это сделать теперь, когда все бумаги уже подписаны и подшиты, пущены в оборот. Скандал на факультете будет огромный, как представляется, вселенского масштаба…»
«Да-а-а! подложил мне свинью Серёга за всё то хорошее, что у нас с ним было, нечего сказать! - большого такого, породистого хохлацкого кабана в полтонны весом! И сделал это по дружбе и от души, гадёныш подлый и недоделанный, с неким радостным вызовом даже! Мол, барахтайся тут теперь один, Максимка, а я посмотри и порадуюсь со стороны, как это у тебя в итоге получится!... Сука! Вот же сука хитрожопая! Знал бы я в феврале, что он так поступит, что нагло кинет меня, - я что-нибудь посерьёзнее бы себе нашёл, куда-нибудь в Подмосковье бы распределился с парнями с кафедры. Места тогда были, и неплохие вроде бы по разговорам. А я на него понадеялся, п…здюка, ему доверил судьбу, мандалаю…»
18
В этот момент трагедийный и переломный, чрезвычайно-острый и муторный в психологическом плане, изматывающий, Максим почему-то Васю Воронова вдруг вспомнил - простоватого и чудаковатого однокашника своего, с которым близко сошёлся и подружился на четвёртом курсе. Это когда он в башне год целый жил и общался там с Вороновым почти каждый вечер от скуки, подолгу трепался с ним на кухне и в коридоре, душой отдыхал. Хорошим был Вася парнем, искренним и открытым.
Был он рабфаковцем, как и Вовка Козяр, поступил в МГУ после Армии, где служил в специальных элитных войсках, про которые не любил рассказывать почему-то; а может - не мог по причине особой секретности. Родом он был из Владимира, из семьи потомственных лесорубов. Был ужасно здоровым двухметровым красавцем-богатырём под 120 килограммов веса, имевшим косую сажень в плечах и на спор рвущим толстенные верёвки руками. И не мудрено: обе лапищи у него были размером с большую сковороду, а силища как у буйвола! Он бензопилой «Дружба», как ребята-строители про него рассказывали, работал как перочинным ножиком, тяжеленые брёвна один обычно таскал, с топором управлялся знатно и профессионально: с детства был к плотницкому ремеслу приучен… Но в лесорубы, однако ж, не пошёл, как его просили о том родители, - захотел учиться. Книжки очень любил: скупал их в Москве в букинистических лавках в огромных количествах и переправлял домой, боясь воровства общажного. Надеялся, парень, под старость, когда заимеет свой дом, создать себе там личную библиотеку как у профессора, которых он боготворил, на которых очень хотел быть похожим.
Поражало в Василии ещё и то, что он, хотя и учился на историческом факультете, но больше-то тяготел к философии: философы больше были ему по душе - и русские, и европейские, - их мудрёные сочинения он скупал и читал охотнее авторов-историков. И разговаривать про них часами мог с приятелями по вечерам: учёные историки во главе с Карамзиным от него подобной чести не удостаивались…
19
Так вот, Воронов невзлюбил Жигинаса с первого дня, как только на одном этаже башни с ним очутился, и вынужден был каждый вечер его лицезреть, “терпеть, как он сам говорил, Серёгину поганую рожу”! До этого-то он его редко на факультете видел и плохо знал: они все три курса учились в разных группах и даже разных потоках! А тут их словно бы на смех свела Судьба - да близко!
Не удивительно, что встречая Серёгу вечером на этаже, на кухне или в умывальной комнате, Воронов непроизвольно начинал беситься, выходить из себя. И начинал сразу же задирать Серёгу, которого он по имени ни разу не называл, только по кличке: “Зяма”.
- Надоел ты мне уже, Зяма, хуже горькой редьки! - с ухмылкой недоброй говорил он ему. - Какого х…ра ты у меня вечно под ногами крутишься, мозолишь мне глаза?! Я когда тебя вижу по вечерам - долго уснуть потом не могу: у меня от твоего вида мерзкого надолго настроение портится.
А бывало, и погрознее скажет: это когда рассерженный Жигинас начинал вдруг с дерзким вызовом на него смотреть - стращать как бы.
- Ещё раз ты на меня так посмотришь, Зяма, - грозно подступал к нему Вася, сжимая пудовые кулаки, - ты у меня вообще окосеешь, глаз лишишься, понял. Гнида сушёная, мерзопакостная!
Жигинас бесился, ясное дело, из-за такого крайнего с собой обращения, которого он не терпел и не прощал никому, - но с гигантом-Вороновым поделать ничего не мог: тот бы его раздавил как цыплёнка - и не заметил бы этого. Но однажды Серёга не вытерпел всё же - публично огрызнулся обидчику. И получил от Васи по полной в ответ, что чуть было на тот свет не отправился и Богу душу не отдал...
20
Произошло это так, если уж описывать тот роковой случай поподробнее. Однажды вечером жильцы 20-го этажа башни высыпали в коридор в полном составе, чтобы сообща обсудить простой бытовой вопрос: уборку подсобных помещений. Старая уборщица уволилась от них, а новую ещё не взяли. Вот студенты-старшекурсники и должны были сами туалет, кухню и ванную комнату на этаже убирать - пока не появится у них новая тётя Мотя со шваброй. А для этого надо было расписание уборок обсудить и очерёдность.
Парни вышли в коридор лениво и стали по очереди предлагать варианты уборки. Высказал своё предложение Козяр Володька, помнится, за ним - Меркуленко, Кремнёв, Богатырь, Гацко и другие взяли слово. Но когда дошла очередь до Жигинаса, и он начал что-то своё предлагать, - так Воронова всего аж затрясло и передёрнуло от злости.
- И этот долбак ещё что-то там стоит и тявкает невразумительное, - тихо, но очень зло прошипел он, играя желваками и недобро посматривая на Серёгу. - Как будто его кто-то тут будет слушать и понимать!
- Да заткнись ты, наконец, лапотник деревенский, чумазый! - не выдержал и взорвался гневом и ненавистью Жигинас, побагровев в два счёта. - Надоел ты уже мне со своими подколами и придирками идиотскими, до печёнок достал! Цепляется каждый Божий день и цепляется, сволота владимирская!
- Ты это кого сейчас сволотой назвал, жидок вонючий?! Идиотом, к тому же, лапотником деревенским, чумазым! Да я тебя удавлю, сука, за такие слова! Башку твою откручу дурацкую и в окно выкину! - взорвался в свою очередь и Васька нешуточным гневом и злобой лютой, и тут же набросился на Жигинаса, схватил его руками за горло и сдавил так, что у Серёги кадык хрустнул и глаза на лоб от боли полезли, из которых слёзы потекли ручьями как из прохудившейся банки вода. Он бы испустил дух, скорее всего, через пару-тройку секунд задохнулся бы и умер, - если бы не товарищи, стоявшие в коридоре, которые дружно набросились на рассвирепевшего Ваську и оттащили его от зарвавшегося пацана, всем мiром потом успокоили.
- Чего ты всё вяжешься-то к нему, Вась?! Сдался он тебе, доходяга очкастый! - долго уговаривали потом разошедшегося не на шутку Воронова все жильцы 20-го этажа, но больше всех - Меркуленко с Кремнёвым, конечно же, ближайшие к Жигинасу люди. - Серёга - нормальный пацан, компанейский, покладистый и не злобивый. Не курит, парень, не пьёт, в
