чтобы ты слышал мои слова, мои грехи и мои мысли.
Так было недопустимо. Рене мог бы даже оскорбиться, что Базир подвергает сомнению служителя креста! – проводника и толкователя воли небесной. Но Рене, опять же, очень хорошо умел адаптироваться к обстоятельствам и не замечать некоторых вещей. Он рассудил, что доверие Базира ему дороже, чем сиюминутное выяснение и скандал, и решил:
–Тогда исповедуйся про себя. Владыка милостив и услышит, если ты будешь искренен.
Базир кивнул с благодарностью, взгляд его прозрачных и холодных долгое время глаз будто бы потеплел. Он опустился на колени, губы его зашевелились в беззвучной, и, как прекрасно понимал Рене, в важной и страшной исповеди. По лицу Базира текли слёзы. Упав на дно собственных чувств, не умея справиться и найти опору, Базир пытался, может быть, в последний раз собрать себя из осколков, собраться для новой борьбы.
Рене вздохнул. Он давно не выполнял своего долга как церковника, посвящая себя интригам и удержанию власти. Но основы помнились, и слова сами зазвучали в глухоте комнаты:
– Confíteor Deo omnipoténti, beátæ Maríæ semper Vírgini, beáto Michaéli Archángelo, beáto Joanni Baptístæ, sanctis Apóstolis Petro et Paulo…
«Никого не забыл? Владыка, Мария, Михаил, крестители, два апостола…» – Рене судорожно соображал, заодно наблюдая за тем, как меняется лицо Базира, какое страдание залегает в его чертах. О чём он, интересно, всё-таки просит?
– Mea culpa, mea culpa, mea máxima culpa… – прошептал Базир следом за Рене, открывая глаза, но едва ли видя перед собой крест или Рене.
Наконец, к облегчению Рене, пришло время для последнего «Amen» и Базир поднялся с колен, может быть и не до конца готовый, но очистивший мысли. Как важно самовнушение! Базир когда-то не верил в крест, но когда пришёл час поиска спасения для кипящего совестью и яростью разума, уверовал опять. А может быть впервые уверовал по-настоящему и поднялся готовый идти дальше по пути, что ещё не знал и не видел.
Наступило неловкое молчание. Рене не знал как себя вести, Базир, видимо, тоже. Но кто-то должен был отреагировать, и Базир нашёлся:
–Спасибо. Не знаю, что будет дальше, может быть, зря я тебе открылся и опять пытаюсь поверить, но сегодня мне есть, за что тебя благодарить.
–Избавь меня от благодарностей, – усмехнулся Рене, – они нынче и ломаного медяка не стоят. Это было моим долгом. Помни об этом.
Пока Ронове поражался своей смелости в отказе от союза с Рене, и ужасался этой же внезапной, такой несвоевременной смелостью, а Базир пытался умолять высшую силу о снисхождении к своей насквозь грешной и запутанной душе под внимательным надзором Рене, Абрахам открыл глаза.
–Даже не знаю: радоваться мне этому или нет, – признался Арман, не покидавший Абрахама всё это время. – Без шуток только!
Предостережение было лишним. Абрахам и Арман оба были воителями. И даже если не учитывать состояние Абрахама в эту минуту, оба предпочли бы попытаться поговорить сначала, а уж потом громить друг друга пламенем и прочей боевой магией.
–Сам не знаю, – ответил Абрахам и принюхался, – рисовая каша? Мне не привиделось?
–А? – вопроса такого рода Арман не ожидал. – Ну да. Тебе принесут, если хочешь. Свежая, на молоке, с кусочком сливочного масла. Хочешь?
–Стефания хочет, – ответил Абрахам, и почему-то слабо улыбнулся, – именно такую.
Арман осторожно кашлянул:
–Слушай, я понимаю, что ты, возможно, пережил что-то…травмирующее. Но Стефании больше нет. Ты сам уничтожил её. Помнишь? Её нет. Совсем нет. А каша есть. И тебе её могут принести.
–А там наоборот, – доверительным шёпотом отозвался Абрахам, – там нет каши, но есть Стефания. Она представляет её, но не может съесть.
Арман поперхнулся. Слова Абрахама напоминали бред сумасшедшего или человека в горячке. Между тем на сумасшедшего Абрахам не походил. Да и вообще на больного. Только бледность…
Но надо было как-то реагировать, и Арман, решив для себя, что Абрахам сумасшедший, спросил очень вкрадчиво и аккуратно:
–А «там» – это где?
Абрахам сел на постели. Эта постель принадлежала вампиру Мареку – он, несмотря на свою вампирскую сущность, предпочитал спать не в гробу, а по-человечески, в постели. Да и вообще вёл себя так, словно ничего с ним не случилось. Он одевался как человек, спал как человек и даже требовал себе накладывать еды, хотя и не прикасался к ней. Сейчас же Марека не было, и хорошо, что это было так. Иначе он бы возмутился тем, как нагло у него отобрали комнату. А комната просто идеально подошла для Абрахама. Маленькая, далёкая ото всех, с окном почти под самым потолком, чтобы было светло, но чтобы никто не мог подслушать у окна, или влезть в него.
–Ты считаешь меня сумасшедшим? – в голос Абрахаму вернулась сила.
–Никак нет, – усмехнулся Арман. –Каждый из нас может говорить об убитой как о живой и нести про кашу… а почему именно про кашу? Почему не про щи или пирожки с рябиной и печенью?
Абрахам тяжело взглянул на Армана. Арман понял: Абрахам здоров. Может быть не полностью, но относительно последних своих фраз точно не бредит. Не бывает у безумцев такого тяжёлого взгляда.
–Если ты объяснишь про это, про то, что ты здесь делаешь и про то, как ты сюда попал – нам будет проще.
Абрахам в кои-то веки согласился без споров и препирательств.
–Я убил Вильгельма из-за того, что он вынудил меня убить Стефанию, которую он сбил с пути.
Арман примерно такое и предполагал. Не сказать, что ему было жаль Вильгельма, но Арман предпочёл бы, чтобы маг ещё пожил. Но чего уж! А что касается извращённой логики Абрахама, то и здесь удивления быть не могло: у фанатиков мозг повёрнут куда-то вправо, влево снова вбок и куда-то вверх.
–Потом я попытался сгореть за это, – продолжал Абрахам спокойно и Арман очень завидовал его спокойствию, не покидавшему мага на протяжении всего дальнейшего рассказа о посмертии, встрече с Ангелом, со Стефанией, и возвращении…
Абрахам излагал спокойно, словно всё это случилось не с ним, и к нему вообще не имело никакого отношения. Арман же пару раз шумно выдохнул, и даже вскочил, не контролируя себя. Ему не хотелось верить в слова Абрахама, но, как и любой другой маг подобного уровня, Арман чувствовал, когда ему лгут. Абрахам не лгал, и если была в его словах неправда, то Абрахам считал её истиной.
–А здесь запах. И точно такой же рисовой каши, – закончил Абрахам свой печальный, абсолютно безумный и суровый рассказ.
Закончил и уставился на Армана, ожидая реакции и готовый, кажется, к любой.
Арман помолчал. Услышанное не укладывалось у него в голове, и он признал:
–Я понимаю, почему Ронове пьянствует. Я и сам безумно хочу напиться. Ангелы, каша, Стефания…как мы дошли до мира, где честный добродетельный и смирно живущий человек стал частью мистического и невозможного?
–Её надо похоронить, – промолвил Абрахам. – Останки её тела. Огонь не пожрал их, похоже…
–Надо выпить…мне просто надо выпить, – Арман принялся заглядывать в ящики и на полки комнаты Марека. Будь это комната самого Армана, он бы быстро. В первом же попавшемся ящике нашёл бы бутылочку или кувшин. Но вампир, пусть и прикидывался человеком, до конца им не был, и не держал подобных запасов.
–Арман? – Абрахам наблюдал за метанием мага с беспокойством. Он сам, пересказывая всё произошедшее с ним, воспринимал уже и ангелов, и свою отложенную смерть как нечто естественное. А вот Арман к таким откровениям готов не был и Абрахам уже жалел о такой откровенности с ним.
–Надо выпить…– Арман отвлёкся от поисков, услышав своё имя, и спросил, – а чего ты ждал? Что все будут тебя здесь на руках носить? Что тебя здесь чествовать будут и героем сделают? Чего? Половина, если не больше, тебе даже не верит. Ты не был вправе вываливаться из своего посмертия в нашу реальность! Не делай вид теперь, что мы без тебя здесь места не находили. Обходились, знаешь ли! И героев нам больше не надо.
Обвинение было запальчивым и жалким. Но Абрахам не думал смеяться, и лишь кивнул:
–Я не жду почестей, я понимаю твой гнев. Но не старайся – моя ярость сильнее.
–И ярость сильнее, и лицо уродливее, и ростом ты выше, – согласился Арман, – только ты мне так и не объяснил одного! Чего ты здесь забыл? Валил бы в Цитадель! Или ещё куда.
–Я пришёл, чтобы биться на вашей стороне и довести свою клятву отдать жизнь за идею до конца, – ответил Абрахам спокойно. – А ещё, чтобы похоронить Стефанию, вернее, то. Что от неё осталось.
Арману потребовалось две секунды, чтобы понять, что Абрахам не шутит. Осознав, вздохнул:
–Тебе принесут умыться и одеться. Потом спускайся вниз. Дообедаем…рисовой кашей. А я всё-таки пойду и выпью, иначе я свихнусь.
22.
Разводить по углам Абрахама и Базира до конца мироздания было, конечно, невозможно. Арман очень хотел бы переговорить с Базиром до того, как Абрахам спустится вниз, но Базир, как назло, куда-то делся и появился только в тот момент, когда Абрахам уже возник в комнате.
Это была роковая сцена. Если бы Арман был бы поклонником театра, он бы мог восхититься тем, что оба этих человека возникли на противоположных концах комнаты, вышли из разных дверей – Базир поднялся в залу, Абрахам спустился из отведённой ему комнаты. Увидели друг друга, замерли…
Но Арман не был поклонником театра. До драматургии и до красоты противостояния ему не было дела. Перед ним стояла иная задача: не допустить бойни между этими двумя. К тому же, в залу, предчувствуя развязку загадочного появления Абрахама, стекались почти все, кто ещё оставался в штабе. Здесь был даже Рене, который, впрочем, предпочёл спрятаться за Ронове. По лицу Ронове было понятно, что он и сам не прочь спрятаться от встречи с Абрахамом, но прятаться было некуда.
Арман, проклиная поражение Вильгельма, встал посередине комнаты, показывая, на всякий случай, и Абрахаму, и Базиру, что драка недопустима. Но её и не было. Абрахам – фанатик, безумствовавший в бесконечных ночных зачистках, был спокоен. Базир дёрнулся, но…
Ничего.
Да, Абрахам убил Стефанию. Да, оказался сейчас перед ним, но Базир после беседы с Рене и исповеди чувствовал себя лучше. Тоска перестала застилать рассудок, горечь отступала. Базир понимал, что сейчас не время и не место для обвинений Абрахама. Обвини он его сейчас – у собравшихся возникнет закономерный вопрос: кто тогда выдавал себя за Стефанию и как это допустили Ронове, Вильгельм и Арман?
Это будет раскол.
Да и в самом облике Абрахама было что-то такое отчаянное и тоскливое, что Базир, в котором ещё полчаса назад кипел гнев, дрогнул и понял: что-то навсегда изменилось. Поэтому он смог себя одолеть и, сделал несколько шагов навстречу, показывая искреннее дружелюбие.
Арман отошёл в сторону, позволяя и Абрахаму сделать несколько шагов навстречу, но остался настороже. Но ничего не произошло. Базир протянул руку и Абрахам с некоторым удивлением и одновременно с благодарностью пожал её.
Всё стало на свои места: Абрахам им союзник. Арман выдохнул с облегчением, Базир же смущённо и поспешно завёл с ним какой-то нелепый разговор, цель которого была лишь в том, чтобы избавиться от необходимости говорить с Абрахамом.
Надо сказать, что Абрахам и не ждал тёплого приёма. Он видел и Базира, который совсем исхудал и помрачнел, и испуганное лицо Ронове, и таящегося в рядах Рене, и любопытство – как прикрытое, так и наглое
