Отречение

смерти опорочил. В угоду своему страху.
Дальше события могли развиваться по-разному. Базир мог в очередной раз разбить нос или лицо своему врагу, который ещё так недавно был ему другом, соратником, опорой. И тогда поднялась бы удивительная суматоха. И тогда точно бы зашептались о том, что старые друзья ни разу не друзья, вспомнили бы и недавний случай с Еленой С.
Базир мог огрести и сам, если бы Ронове сообразил, если бы увидел ненависть Базира. Но не произошло и этого, да и хорошо, если честно – драка между друзьями – это отвратительно для зарождающегося боевого духа. Уж тем более, если один из этих друзей уже замаран…пусть немного, но всё-таки нет абсолютного доверия.
Что поделать? Даже знамёна ветшают.
Но не произошло этого. Не было дано всем любопытным зрелища. Кому-то разочарование, а Арману натуральное облегчение: этого ему как раз и не хватало для полной катастрофы, ведь гибель Вильгельма он отнёс к катастрофе. Да, не показал этого Базиру (а нечего людям знать, что и маги бывают слабыми), но всё же! Это катастрофа. И новый скандал Арману был не нужен.
Но, хвала всему свету, такой человек как Рене – скользкий тип, ни разу не открывавший до конца никому своих замыслов, был здесь. И его присутствие стало неожиданным решением и погасило ярость Базира. Сообразил этот пройдоха и лжец, или просто учуял грозу? Может быть, зарабатывал очки доверия для всех отступников? Неясно.
Никому неясно, кроме самого Рене, а он не имеет обыкновения рассказывать.
Так или иначе, но Рене первый увидел прыжок Базира, и, руководствуясь каким-то внутренним мотивом, предпринял действие. Он просто встал на пути Базира и порывисто его обнял. Так и задержал. Так и осталась ярость Базира в объятиях Рене – ненавистного и проклятого Рене, ставшего для них всех истоком их долгого и страшного пути.
–Брат мой! – провозгласил Рене так душевно, со слезою в голосе, что ни у кого не должно было остаться сомнений: Рене и Базир и правда братья. Кто же знает, что сам Рене не так давно, и месяца не прошло, как распоряжался об охоте на Базира, Стефанию и Абрахама?
Абрахам не расскажет. Стефания мертва. А Базир обезоружен объятиями.
–Пусти! – Базир пришёл в себя и высвободился, не примериваясь, из объятий Рене.
Рене не обиделся.
–Брат мой, как раде тебя я видеть вновь! Пусть наши пути разошлись, но я всегда…
Базир, ощущая на себе заинтересованные взгляды, отошёл к стене, позволяя Ронове, наконец поприветствовать должным образом пожелавших вступить в переговоры церковников.
20.
Сначала Абрахам думал, что эта боль и открывает порог бесконечности, за которым нет ничего, крое абсолютной пустоты. Он разбирался в видах боли. Она знал её всю, и неважно, физическая она была или душевная –  Абрахам изведал множество ступеней от каждой, и мог отличать боль по вкусу.
В какой-то момент своей почти устоявшейся юности Абрахам предположил, что боль – есть учение, и что именно от боли человек и маг становится совершеннее, ему очень просто было увериться в этом, а может быть такая уверенность просто смягчала ему его жизнь и давала ощущение избранности? То самое ощущение, которого Абрахаму так всегда не хватало. Ему не удалось стать прилежным учеником, не удалось стать любимцем в Цитадели среди наставников и соучеников, и он избрал свой путь, желая выделиться и обрести идею, понятную лишь ему самому, чтобы никто его в этой идее уже не превзошёл.
Что ж, почти сбылось. Абрахам примкнул в ряды фанатиков, и всё-таки не сумел сжиться ни с одними хозяевами. Чего уж говорить, если он и с сам с собою сжиться не очень-то сумел? Он искал смерти – в Церкви Животворящего Креста (мир памяти о ней), это некоторые понимали, но не препятствовали, поэтому Абрахам и не вылезал с самых опасных заданий, будь то столкновение даже далёкое от стен Церкви, хоть в Герзау, хоть в Шегешваре, хоть в Ноттингеме…
Но проклятая смерть не наступала. Приходила боль. Боль от шрамов, боль в пальцах от слишком резко брошенных заклинаний, головная боль от костров, на которых горели отступники от бога, света и креста. Была и внутренняя боль, которая плодилась при каждой демонстрации презрения от соратников, при всяком пренебрежении и при откровенном страхе, а что хуже – в одиночестве.
Одиночество не побеждало боль. Наоборот, боль его усиливала. В минуты боли, когда воспалялись старые раны, Абрахаму иногда хотелось найти поддержку, кусочек тепла. Правда, он скорее бы умер, чем признал это хотя бы отражению, но это было истиной. Но тепла не было. Да Абрахам и понимал, что не заслуживает его: слишком мало сделано для очистки земли и мира людей от богопротивных тварей, слишком мало он уничтожил врагов креста!
Какой ему отдых? Какое ему тепло? Какой ему покой! Только боль. Раз за разом.
И Абрахам заменил весь свой мир на связь с болью. Было то, что облегчало боль: служба идее. Было то, что вызывало боль: невозможность покарать того, кто заслуживал кары. И между первым и вторым пунктом боль физическая.
Абрахама не брала смерть, но много раз была с ним рядом. Но, похоже, ей было противно забирать его. А может и просто больно?
Абрахам не знал.
Когда пламя охватило его тело, Абрахаму показалось, что он обрёл неизведанный прежде покой. Да, его жгло, наступала пора боли, но за нею…за нею не было ничего, кроме успокаивающей темноты и забвения.
Забвение! Абрахам грезил о нём.
Но вот боль ослабла. И пламя, которое обвило его тело, и призвано было унести Абрахама точно также в Седой Край, как уносило прежде всех преступников перед крестом, стихло. Его гул остался где-то позади, а Абрахам почувствовал лёгкую прохладу.
Но он не умирал прежде, а лишь был близок к смерти, и потому не сразу сообразил, что так быть не должно. И только в тот момент, когда перед его лицом, что должно было уже лопнуть от жара, обнажая мерзкую кровавую массу, склонилось другое лицо, Абрахам понял, что сила издевается над ним.
Он пока не знал что это за сила. Сила добра или зла, креста или Цитадели, а может быть, как и всё в этом мире непонятное, нечто среднее? Абрахам не знал.
Он увидел над собою лицо – нежное, светлое, чистое…
Абрахам сообразил, что видит перед собою ангела, а это означало лишь одно: смерть всё-таки сдалась под его напором и приняла его в свои объятия! Да, и покой всё-таки ожидает Абрахама.
–Ловко ты…– промолвил ангел, или кто-то очень не боящийся пламени. Голос у существа оказался нежным и мелодичным, но различить принадлежит этот голос мужчине или женщине оказалось невозможно. Слишком много в этом голосе было чего-то бесплотного, и даже бесцветного.
«Это горячный бред» – понял с облегчением Абрахам и, кажется, даже попытался улыбнуться.
Ангел хмыкнул и протянул ладонь…
Абрахам растерялся. Он не представлял себе загробной жизни. Он знал, что в Священных текстах было сказано о посмертном царстве как о царстве, начинающемся с золотых врат, у которых сидит Страж, что спрашивает ваше имя и смотрит весь ваш жизненный путь, чтобы решить, достойна ли душа идти к небесам и свету, или гнить ей во мраке забвения?
Здесь было что-то другое. В этих Священных текстах ни разу не было сказано о том, что ангел будет усмехаться вам в лицо или протягивать вам руку.
Что делать? Проверка? Уловка? Вежливость?!
Ангел устал ждать решения от Абрахама и сам взял его за руку. Прикосновение его пальцем к плоти, что должна была быть обожжённой, но, как видел теперь Абрахам, осталась абсолютно целой, и даже не пострадала одежда, было невесомым. Но сопротивляться этому касанию было определённо невозможно – пальцы оказались много сильнее и ангел легко поднял Абрахама на ноги.
Абрахам оглядел себя. Его плоть и одежда действительно не пострадали. Он был облачён в те же дорожные одежды, и даже пыль сохранилась нетронутой на ткани. Интересно, так и бывает в посмертии?
Его же спутник или спутница – при рассмотрении выяснить оказалось невозможно. Черты лица нежные, тонкие, светлые. Волосы уложены на манер венца, украшены какими-то колосьями, а фигура полностью скрыта за молочного цвета одеянием в пол.
Вернее, не в пол…
Оглядев себя, и оглядев невиданное существо, Абрахам, наконец, догадался оглядеться по сторонам. Он увидел не врата, и не небеса, и даже не пламя, и не поле, где пытался отыскать и призвать свою смерть, а всего лишь…ничего.
Молочно-белое, светящееся ничего. Ноги во что-то упирались твёрдо. Но не было ни начала, ни конца, ни окон, ни потолка…ничего. И полностью свет.
–Я попал в рай? – удивился Абрахам.
Ангел весело рассмеялся:
–Рай…ад… люди очень любят усложнять всё это. Ты знаешь что-нибудь о Луции Домиции Агенобаре?
Абрахам честно попытался вспомнить, но имя было слишком заковыристое, и намекало ему об античности, причём о римской, в которой Абрахам, откровенно говоря, не был силён.
–Боюсь, что нет, – признался Абрахам, чувствуя себя крайне неловко. Если бы он только знал, что в посмертии задают такие вопросы, он бы, конечно, почитал бы чего-нибудь заранее, но…кто же знал?!
–А мне говорили, что он был известен, – обиженно заметил ангел. – Хотя, он имел много имён. Может быть, ты знаешь его под другим именем? Нерон Клавдий Цезарь Август Германик?
–Это всё его имя? – Абрахам поперхнулся от удивления. – Какое длинное! Или он не мог определиться?
Ангел, однако, ждал ответа.
–Нет, – признал Абрахам, – я не могу сказать, кто это был. Или есть. Я не знаю.
Абрахам давно, надо признать, не чувствовал себя таким невежей. Среди соратников по кресту, а потом и среди путешествия со Стефанией и Базиром именно Абрахам прекрасно знал и мог рассказать очень многие сведения о магии, о кресте, об истории, и краях, что они проходили. И пусть он делал это нечасто, но его знания всё равно ощутимо превосходили знания окружающих его. Ангел же почему-то очень обидно ковырнул по забытому чувству неполноценности и невежества. Стало неприятно. Но Абрахам сделал всё, чтобы это скрыть. Ангел был слугою света – очевидно же! Как и Абрахам.
–А мне говорили! – ангел вздохнул с откровенным разочарованием. – Но да ладно, спрос уж явно не с тебя будет. Суть же в том, что он попал после смерти в светлый мир, однако никак не желал униматься. Его душа была уверена в том, что его отправили в мир грешников.
–В ад? – уточнил Абрахам и пожалел об этом. Взгляд у Ангела стал насмешливым:
–Люди! Ад, рай…как вы всё усложнили. Нет ни то, ни другого. Есть просто посмертие. Но одни верят, что их наказывают, и чувствуют себя наказанными. Другие веруют в покой, и в свою праведность. Вот и отдыхают в вечности.
Это не укладывалось не просто в Священные тексты, это не укладывалось даже в мировоззрение Абрахама. Он привык: кара господня. Живи добродетелью и попадёшь в покой. Какого же…
–Лукавый! – шевельнулась догадка.
Но ангел и вовсе расхохотался.
–Его тоже нет. И ничего нет. Есть только бог. И он является в разном обличьи. Мы здесь почитываем ваши Писания. Встречаем много забавного, кстати. Например, о войне тьмы и света, о том, что против бога восстало его же творение!
Голос ангела снова ушёл в хохот.
–Неужели люди верят, что всемогущая сила не может уничтожить зло? Не может его победить?
–Зло должен побеждать в себе каждый человек, чтобы прийти к свету! – эту истину Абрахам знал наверняка. Именно этими