творилось далеко-далеко за его спиною.
Мелькнула даже шальная мысль: не сбежать ли?..
Забегая вперёд, сообщу, что мысль эта не нашла подкрепления. И тот, кто привык хорошо думать о людях, может подумать, что причина тут была в благородстве Ронове, скрытом в глубинах его сердца и в ответственности, которая наконец-то его посетила.
Тот же, кто больше знаком с Ронове и успел его понять полностью или просто чуть лучше, догадается без труда, что причина, во всяком случае, первая причина, по которой Ронове так и не решился на очередное бегство, заключалась в голом и пошлом расчёте: а куда бежать?
В самом деле, где бы он мог пригодиться и куда бы мог забиться, чтобы точно знать, что его не найдут ни церковники, ни обитатели Цитадели, ни отступники, ни чья-нибудь живучая и цепкая память. Мало ли врагов осталось за спиною? Мало ли желающих поквитаться? Ронове уже казалось однажды, что, по меньшей мере, неприятная история с Иас уже кончилась, ан нет – довелось же уже встретиться с её сводным братцем! Так кто знает, если даже из-за женщины у Ронове неприятности, чего ждать от вновь преданной идеи?
Поэтому он остался. Вернее – в основном поэтому. А так да – благородный дух и ответственность.
Но мысли его омрачились. От свободы, после всех этих размышлений, пришли в знакомую уже тюрьму: куда деваться? Кем быть? как поступать? С ним никто всерьёз не считается – это надо признать, даже Базира тот же Арман и Абрахам ценят куда больше! а ведь он тоже человек! так почему?..
Ронове, однако, знал, конечно, «почему». Базир был честнее и лучше. Положа руку на сердце, Ронове знал, что заслуживает всего презрения, недоверия и использования. Но было обидно.
А обида быстро сменилась злостью. Захотелось сделать что-то назло, неважно кому назло: самому себе, Арману, небу…
Только, главное было не переусердствовать. Ронове и без того уже устал разгребать последствия своих решений.
Но энергия требовала выхода и Ронове, пометавшись мыслями, вспомнил о том, что у него два письма. И одно из них для Рене, а другое – для самого Ронове. И вскрыть второе нужно было только после того, как он доберётся до косы…
Ага, как же! Да как Арман узнает? Да и до косы всего ничего! ну шагов триста-четыреста, и всё, можно официально вскрывать. Какая разница, там или здесь это сделать, у заброшенной деревни, заброшенной, кстати, совершенно недавно, силами Армана, для того, чтобы заполучить резерв провизии и не заполучить потенциального врага за спиною…
Это было справедливо и правильно для войны. А после войны об этой деревушке никто и не вспомнит. Даже Ронове сейчас не помнил уже про жителей, которых выгнали из их же домов, отправили в неизвестность, не позволив взять толком с собою ничего.
Бунт был мелочным, но Ронове, вытащив из-за пазухи свой конверт, испытал настоящее облегчение: и он что-то значит, а затем, с маниакальным наслаждением этот несчастный разорвал конверт и…
И на задний план тотчас отошли далёкие мысли о правильности Базира, о собственной ничтожности и о том, что сейчас происходит в лагере его соратников.
В нём же царило суматошное оживление. Как и при всякой войне, бой продолжался недолго, противники схватились, поборолись и разошлись зализывать раны и готовить новые планы по наступлению и обороне.
Первая схватка закончилась без перевеса какой-либо стороны. Арман показал свою силу, попробовал в битве магов Цитадели и уже на основе этого готовил сейчас полноценную битву. Потери были по обеим сторонам, но в основном рядовые, среди отступников же и почти полностью – людские.
Но суматоха была подобающая. Цитадель была слышна – она и не скрывалась, отступив в глубины своих земель, она сейчас перегруппировывалась, готовилась тянуть время и исцеляла своих раненых. Невыносимо тянуло с её стороны запахом мокрой псины (оборотни перекидывались в людей, а их там было куда больше), и травяными настоями.
В лагере отступников же пахло как и полагается при битвах – больше кровью. У Арамана было даже опасение, что этот запах привлечёт несдержанных упырей, и потому он строго-настрого предупредил со своей стороны вампирскую общину на предмет строгости и набросил на весь лагерь дополнительный, развеивающий запахи щит – чтоб цитадельные не пришли.
В остальном всё было спокойно. Почти спокойно. Спокойствие же Армана было нарушено в тот момент, когда он сидел в своём шатре вместе с Абрахамом над картой местности и как раз выслушивал сообщение Базира о количестве раненых, но способных продолжать битву.
Дело в том, что Уэтт – как и все оборотни-вожаки, заботился о своей стае. Первым делом, когда стихли первые битвы, он пересчитал своих и…не досчитался одного.
Обезумел, метнулся искать по всему лагерю. Это было страшно – человек с жёлтыми глазами и налипшими от пота кусками волчьей шерсти и грязи в поиске одного из своих.
–Волчонка потерял…– пробормотал Арман еле слышно, а Уэтт всё бегал среди своих, заглядывал безумными жёлтыми глазами в каждое встречное лицо и звал:
–Риего! Риего!
Лагерь не стог сена, а оборотень, даже молодой, не иголка. Поиски ни к чему не привели и тогда Уэтт, вопреки здравомыслию, бросился на недавнее поле битвы. Там и цитадельные опознавали своих. А вурдалаки, не гнушаясь ничего, по закону войны, доедали плоть. Плоть должна была ещё жить, чтобы кровь не остывала, и вурдалаки очень профессионально доедали раненых, максимально отодвигая срок окончательного умерщвления.
Именно там Уэтт нашёл своего волчонка, приволок его в лагерь раненого и понял – здесь нужна очень сильная магия. Весь бок стонущего, скулящего Риего был порван, да так, что торчало из него что-то белое, мерзкое…
И Уэтт решился. Он потащил Риего в самому Арману. Кто, если не он, справится с этой напастью? В этот момент Уэтт готов был забыть всякую гордость, лишь бы Арман спас Риего. Того Риего, который, возможно, однажды будет сам голосовать за смещение Уэтта или даже ввяжется с ним в бой. Таков закон – старый вожак, даже трижды любимый – не нужен стае.
Но сейчас Уэтт готов на всё, чтобы его спасти.
Арман, кстати, отреагировал очень спокойно на появление раненого и безумного. Либо его давно перестало что-то удивлять, либо к нему уже вваливались оборотни с ранеными молодыми волками в руках…
–Спаси! – простонал Уэтт. – Я…что хочешь…
Соблазнительно, конечно, было послать Уэтта прочь из шатра и велеть тащить своего волчонка к местным целительницам, но Арман был умён, и очень хорошо знал: враги – это обыденно, друзья – ненадёжно, а вот должники…
Поэтому он поднялся из-за стола, велел призвать Аманду, но заметил, бегло оглядев покорёженный бок:
–Рана глубокая.
–С вурдалаком сцепился, – объяснил Уэтт. – Молодой ещё…
–Очень глубокая, – Арман опасался, что Аманда не сможет исцелить волчонка. Она, конечно, ведьма и целитель, но всё-таки, не посланец богов! Она может многое, но не всё.
–Помоги ему, помоги, – Уэтт едва ли осознавал недосказанность Армана. В голове оборотня, и без того не слишком обременённой философией и размышлением, билась лишь одна мысль: «Спасение в руках его!»
Что ж, ради такого союзника можно было пойти дальше. Арман решил закрепить за Уэттом статус должника вне зависимости от исхода с Риего, и сказал:
–Если у Аманды не хватит сил, я…поделюсь своей.
Надо было видеть глаза Уэтта! Это абсолютный, щенячий восторг, преклонение. Ещё бы: такая честь! Маги и оборотни – вроде бы на одной стороне силы, и, вроде бы, Уэтт даже вытребовал для своих после всего обязательства у Армана, но в мозгу-то осталось понимание собственного места где-то в ногах настоящих магов.
–Идём, нам делать тут нечего, – тихо сказал Абрахам, подтолкнул Базира к выходу. Арман кивнул им, соглашаясь, что им нужно удалиться, и Абрахам с Базиром вышли в вечернюю прохладу.
Аманда их едва не сбила с ног, забегая в шатёр к Арману. На ходу бросила неотстающей от неё, держащейся тенью, стыдливостью и смущением Елене С.:
–Ты с ума сошла? Он же там голый!
И оттолкнула девчонку от шатра. Елена С. осталась в очередной раз в глупом положении. Она не знала, куда ей приткнуться и осталась у шатра, но, заметив, что на неё смотрят Абрахам и Базир, отошла от них подальше, чтобы они не подумали, что она будет за ними подслушивать.
–И эта здесь…несмотря на репутацию! – негромко заметил Базир со смутным чувством презрения и сочувствия. Елену он жалел и не понимал одновременно. Она была не виновата в своей загубленной репутации, но была виновна в своей глупости.
–Не надо так, – от Абрахама услышать такие слова было невозможностью, и Базир, разом забыв про девчонку, обернулся к нему, чтобы убедиться, что рядом с ним Абрахам, а не кто-то другой. Но нет, всё верно, Абрахам.
–О милосердии заботишься? – не утерпел Базир.
–Нет, – Абрахам не смутился, хотя, конечно, понял тычок, – не о милосердии. Она дура. За дурость платит честно. Она не таится, не сбежала, пошла за нами, не бьётся, но на подхвате у целителей. Это говорит о ней многое, как о человеке.
–С ума сойти…– Базир развёл руками, – какая неожиданность! От тебя! Ладно бы от Аманды…
–Аманде она как дочь, – заметил Абрахам. – А мне чужая. И кому стыдиться нужно, так это тебе, Базир.
–Уел, – согласился Базир. – А у тебя есть дети? Или были?
Вопрос был неожиданным и, если честно, бестактным. Базир был уверен, что Абрахам либо зло отшутится, либо разозлится, либо просто промолчит. Но он ответил, и ответил очень мирно:
–Нет.
Базир смущённо кашлянул, попытался объясниться:
–Я просто вдруг подумал, мы же мало про тебя знаем. Может ты дамский угодник? Ну, где-нибудь в прошлом, два шрама и три тонны цинизма назад?
Абрахам, о, боги, улыбнулся, причём без ехидства и яда:
–У меня были женщины, если ты об этом. Но я не был дамским угодником или семьянином. Никогда не был и едва ли стану. Мне положено было быть одиночкой, а я зачем-то стал искать кого-то близкого по духу. А когда не нашёл, решил воспитать. А в итоге что? в итоге погубил всех. И даже Стефанию, которую не сумел не только превратить в своё подобие и в продолжателя своих дел, но и просто защитить, сгубил! Выбросил её во тьму и заодно прозрел.
Базир молчал. Они не говорили о Стефании очень давно, и Базир сам не поднимал этого разговора, зная, что ничего хорошего из этого не выйдет. Теперь же Абрахама будто бы несло самого, он торопился сказать то, и сказать откровенно, о чём думал.
Надо было что-то сказать, сказать насчёт Стефании, ситуации, слов Абрахама. Не утешения, конечно, это будет очень глупо, но что-то подобающее. И, как назло, ум опустел. Базир словно окаменел, а Абрахам продолжил:
–Мне нет места. И не было. Ни в Цитадели, ни в Церкви, ни здесь. я какая-то ошибка, которой получилось прозреть несколько раз, и которая не смогла смириться с этим прозрением. Мне нет места! Другие живут, не думают, умирают, верят, любят…
Абрахам махнул рукой.
–Чего уж! Я не переживу этой войны. Да и не хочу.
–Если торопишься умереть, – Базир решил как-то попытаться разрядить обстановку, – я могу всадить тебе кинжал в глотку. Отправишься на тот свет, и вроде бы успокоенный.
Абрахам посмотрел на него внимательно, вздохнул:
–Кишка у тебя тонка.
–Повежливей! – Базир, конечно же, не собираясь никого убивать, но укрепляя свой собственный дух,
