Волонтер

поддеть политрука и прогрохотать хохотом на всю библиотеку, теперь Машу звала мумия, потемневшая, как темнеет бумага в старых книгах, Кай приносил обрывки таких. Они все были, как бумажные, достаточно одной искры и все сгорят разом.
– Что вы хотели? – она подошла и машинально взяла его жетон, просканировав в своем планшете. Смотреть его карту было бессмысленно, как и карты остальных мумий, лежавших в палате. Мумии медленно поворачивались в их сторону, что-то шепча, но губы издавали лишь слабые шорохи.
– Мы вас не сдали, – прошептала мумия. – Эти хотели, чтобы мы вас обвинили.
Зашептала мумия рядом, Маша обернулась к ней, не сразу поняв, что это была женщина. Она, как и все остальные, потеряла идентичность вместе с волосами, черты лица слились в плоскую бумажную маску, на которой слабой краской еще светились серые глаза.
– Они думают, что вы нас отравили. Вы и Кай, – сказала женщина.
Палата зашелестела вздохами возмущения и ненависти. Маша не заметила, как заплакала. В голосе этой мумии она узнала свою учительницу, которая и увидела в ней желание помогать, рекомендовала в медсестры, а потом во врачи. И что осталось от нее, той доброй и строгой учительницы, всегда стригшейся коротко для женщин, не длиннее мочки уха, с подкрашенными синей краской волосами, что очень ее молодило и вызывало протесты со стороны родителей и руководства убежища. Ее любили дети, а она любила их, без выгоды или показного сочувствия, давала им всегда больше, чем требовала программа, рассказывала много из прошлой жизни, из мирной жизни, которая текла сама собой очень далеко отсюда, если идти пешком, но очень близко, если сесть на поезд. Маша думала, что они живут на другой планете, а те люди, которые не знают ни войны, ни смерти, ни голода, ни жареного таракана, терпкого и вкусного, не знают, что такое настоящая смерть.
– Машенька, не плачь, – попросила учительница.
– Хорошо, Наталья Юрьевна. Не буду, – Маша утерла слезы, борясь со скребущими по горлу лезвиями жалости к ним, к Каю, к себе.
И тут Маша поняла, что все говорят почти одно и то же. Это слышала и медсестра, стоявшая в дверях и беззвучно рыдавшая. Маша перестала одергивать всех, требование не показывать больным свои чувства, вселять в них оптимизм, радость скорого выздоровления, как было написано в инструкциях, не работали. Здесь больше не было больных, только умирающие.
– Спасибо, – прошептала Маша, оглядев всех, и мумии, довольные и счастливые, что их услышали, замерли на кроватях, закрыв глаза. Они очень устали, и вскоре многие уснули, и сон лучшее, что могло быть с ними сейчас.
– Кто-нибудь ел? – спросила Маша медсестер, когда они все собрались в дальней процедурной, где был кухонный закуток.
– Нет, все отказываются, – ответила одна медсестра с воспаленными красными глазами.
– Они считают, что им от еды только хуже, – добавила вторая.
Все согласно закивали, впервые Маша видела такое единодушие, обычно девчонки спорили и ругались.
– А вы сами ели? – Маша посмотрела на девушек, в ответ ей замотали головой шесть напряженных шей.
– Мы боимся, – прошептала одна медсестра, самая маленькая, похожая на девочку. Она стриглась под мальчика и красила волосы черной краской, от этого у нее постоянно воспалялась кожа на голове, но девушка терпела.
– Да, что-то не то. Лучше мы пока на тараканах посидим, – закивали девушки.
Маша удивленно вскинула левую бровь, они явно готовились к ее вопросам, даже слова выучили и твердят заученный текст. Она подошла к чанам с супом и кашей. Открыв крышки, Маша принюхалась и пожала плечами. Ничего нового она не унюхала, та же каша и тот же суп, сильно разбавленный, как и положено было в госпитале. Непривычным был цвет, точнее ускользающий оранжево-серый оттенок, но если помешать активнее, он исчезал. Маша закрыла чаны и долго думала, перебирая в голове все, что говорил тот умный особист, до конца не веря себе, не желая подробнее проверять свои догадки. У нее ужасно болела голова, а таблетку она выпить не успела, сразу после допроса пошла на осмотр.
– Все вылить, чаны отмыть с дезинфектором три раза. Всю еду будем готовить сами, список я составлю, – отдала приказ Маша.
Никто не спорил, обычно, когда намечалась тяжелая работа, девушки требовали позвать Федю. Медсестры поделились на группы, сами, без лишних указаний, будто бы они были к этому готовы, и потащили чаны к низким ваннам. Через несколько минут захлюпала каша, заикала канализация, всасывая в себя липкую жижу.
– Воду откройте, трубы тоже надо промыть, – распорядилась Маша.
– Точно! – хлопнула себя по лбу высокая медсестра, конкурировавшая, тайно, с Машей, за глаза называя ее калекой, когда какой-нибудь кавалер вдруг заговорит о Марии Султановне. Девушек очень раздражало, что все мужики и парни недопустимо уважительно относились к Маше, ревновали зря, Машу никто не интересовал.
– Как Федя? – Маша листала карты больных по очереди, борясь с собой, чтобы не открыть первой карту Феди. Она знала, что его состояние некритическое.
– Ничего, есть не может, но не жалуется, – ответила высокая медсестра. – К нему Болт заходил недавно, о чем-то они там долго болтали. Вы идите, Мария Султановна. Мы сами все сделаем как надо.
Маша кивнула и пошла к Феде. Его положили в свободной процедурной, где находился небольшой склад медикаментов и бинтов. Федя сидел на койке, которая была ему определенно мала. Маша подумала, что койка вот-вот рухнет.
Смотреть на его лицо было страшно: глаза исчезли полностью, лицо от побоев отекло так, что нос и щеки слились, а полураскрытый рот напоминал разрезанный резиновый мяч. Он был весь черный, с небольшими синими островками, там били не так интенсивно. Маша знала, что все его тело такое же синее – одна сплошная гематома. Она не могла знать, что особисты, восстанавливая традиции, били всех резиновыми шлангами с песком, вешали электроды на мошонку и соски, пуская долгий мучительный ток, пока «свидетель» не начинал орать, сходя с ума от боли. Она ничего этого не знала и старалась не думать.
Федя не услышал, как она вошла. Он что-то мычал. Маша сначала подумала, что это от боли, но потом услышала знакомую мелодию – это была детская песенка, которую она часто напевала, а Федя выучил. Маша задохнулась, так остро, до боли в сердце захотелось плакать, но плакать было нельзя, Федя всегда пугался, когда кто-нибудь из его друзей плакал, а друзья у него были здесь все, кроме самых вредных и требовательных пациентов, но это все в прошлом.
– Ну, как дела? Есть хочешь? – Маша потрогала его лицо, Федя замычал и осторожно отвел ее руку. Ему было очень больно, Маша поняла это и пошла к шкафу, набирать в шприц обезболивающее. Все таблетки давно кончились, у нее дрожали руки от мысли, что ей придется в это покалеченное тело втыкать иглу. – Потерпи, сейчас будет больно, потом станет холодно, и ты сможешь уснуть.
Федя вздохнул и лег. Он знал, что надо делать, когда Маша вот так смотрит на него, когда у нее в руке маленький шприц с острой, очень болезненной и бессердечной иглой. Маша быстро уколола его в «живое» место на бедре, все остальное было черным, она боялась на это смотреть. Федя скорчил гримасу, и Маша поняла, что он улыбнулся. Она только сейчас заметила, что он все это время держал сжатым левый кулак. Маша протянула руку, и Федя вложил в ее ладонь невесомую бумажку. Маша пожала его руку, приложила его ладонь к лицу и заплакала. Федя уже не видел этого, он дрожал от холода, боль отпускала, забирая за собой сознание в глубокий тяжелый сон, после которого будет не легче.
Когда он уснул, Маша села на пол, прислонившись спиной к его койке. Все, накопленное за день, все переживания за Кая, за Федю, за больных вырвалось наружу потоком слез. Она громко рыдала, не отдавая себе в этом отчета, потерявшись, уйдя на дно с этой волной. И она забыла про себя, не разрешая себе жалеть себя, не желая понимать, как другие могут беспокоиться о ней – она запрещала себе об этом думать.
– Хотите я вам укольчик сделаю? Я дозу подберу, станет легче и не уснете? – спросила маленькая медсестра, вытирая слезы на лице Маши.
– Не надо, Лейла. Давно я здесь реву? – Маша хотела встать, но силы ее оставили, и она больно стукнулась копчиком о пол.
– Нет, не особо. Не дольше нас, – ответила Лейла и помогла ей подняться. Она усадила Машу за стол и принесла воды с двумя таблетками ибупрофена.
– Спасибо, а то...
– Да мы все понимаем, Мария Султановна, мы же не дурочки совсем. Дурочки, но не совсем, – Лейла улыбнулась.
Запив таблетки двумя стаканами воды, Маша строго посмотрела на Лейлу. Девушка еще шире улыбнулась, а в черных глазах заблестели хитрые огоньки.
– И хватит меня называть Марией Султановной! Достали уже!
– А вы знаете, почему мы так вас называем? – Лейла тихо рассмеялась. – Сначала видели, как вы злитесь, а потом из уважения.
– Ха-ха, – фыркнула Маша. – И хватит мне «выкать». И всем передай, будут «выкать», отправлю судна мыть вручную.
– Передам, но девчонки не согласятся. Я тоже не согласна. Мы вас уважаем. А когда эта сволочь вас сожрать захотела! – в глазах Лейлы заблестели слезы гнева, она побледнела, на лице выступили острые скулы, а зубы обнажились в зверином оскале.
– Не кричи, могут подслушивать.
– Не-а, там Оля на стреме. Мы все понимаем, только со всеми не болтаем, понимаем, с кем можно. И вот, вы выронили, – Лейла положила на стол маленькую бумажку, кусок обертки батончика, исписанную мелким почерком.
Маша достала из стола часть окуляра микроскопа и стала читать. Это писал Роман Евгеньевич, но почерк был не его, так писали разведчики, Маша узнавала их по шифру. Значит, письмо перехватили, но разведчик его прочитал и запомнил. Болт не мог, он туповат. Шухер, только Шухер так мог. Он всегда читает почту, перед тем, как отдать ее адресату.
– И что там? – спросила Лейла, видя, что Маша прочла уже три раза и собирается сжечь бумажку на спиртовой горелке.
– Надо проверить, – хмуро ответила Маша. Этот особист знал это и молчал, сволочь. – Придется всем немного поголодать.
– Ага, так они нас в столовке травят! – воскликнула Лейла. – Как это все началось, мы все перешли на тараканью диету. Да и вы тоже, ой, простите, ты тоже, Маша Султановна!
Маша хотела ее стукнуть, но Лейла так мило и доверчиво улыбалась, хитро сощурив глазки, что рука повисла в воздухе. Девушки громко расхохотались, а Федя облегченно вздохнул во сне.

Таракан висел над складом, смотря в темные углы сквозь вентиляционную решетку. Открыть замок было несложно, спуститься вниз тоже, но вот как залезть обратно. Слава осматривался и думал, слушая, как кто-то скребется на складе. Здесь что-то открывали, рылись в коробках, светя фонарями. Если бы они включили основной свет, Слава бы так близко не сидел у решетки. Он еле слышал, о чем они разговаривали, но уловил несколько слов, Шухер потом объяснит их значение: «Водка» и «балык».
Слава успел задремать, пока тени нашли желаемое и покинули склад. Он выждал еще десять минут и осторожно открыл замки решетки. Ронять ее было нельзя, мог сработать датчик шума. Он был хоть и грубый, но звон металла о бетонный пол ловил без промаха.
Слава привязал канистры веревкой к себе, так, чтобы хватило длины, и он мог аккуратно подтянуть их к себе и поймать. Решетку он