следующий день ему было явление. Ему явилась девушка его юношеской мечты. Он давным-давно уже забыл ее. Каким образом она могла явиться ему и не в мечтах, которые, казалось, были уже из другой жизни, а на самом деле в живом виде, он не мог ни понять, ни объяснить. Он представилась под тем именем, которым он наделил ее, - Миленой. Иван Иванович, не веря своим глазам и ушам, переспросил нежданную женщину своей мечты, как ее звать.
- Зовите меня Миленой Даровной, - просто ответила она.
- Даровна? Странное отчество. Это мужское имя я слышал еще в детстве. Дар Ветер. Так звали героя фантастического романа Ивана Ефремова «Туманность Андромеды». Он назвал его так в честь героя уже другого фантастического романа автора «Звездных войн» - Дарта Вейдера. Впрочем, наверное, не в честь, а в пику Гамильтону. И все потому, что американец показал будущее уже не как настоящий капиталистический ад, а как возможный капиталистический рай. Теперь уже не в прерии бледнолицые ковбои дерутся с краснокожими индейцами в прерии, а в космосе джедаи выясняют отношения с ситхами с помощью световых мечей. В далекой-далекой Галактике идут «Звездные войны».
- Иван Иванович, что за глупость! Ну, какие войны и, тем более, между звездами могут быть в раю? – задала риторический вопрос Милена Даровна с улыбкой.
- И я о том же. Войны не между звездами, а между космическими цивилизациями, расположенными в звездных системах.
- Это я понимаю. Иван Иванович, а вы закоренелый сексист, раз позволяете себе усомниться в умственных способностях женщины из будущего.
- Да, что вы говорите, Милена Даровна. Как я могу так плохо думать о своем идеале женской красоты! Он просто не может не быть умным и мудрым, - с восторгом воскликнул Иван Иванович с нежной преданностью глаза в лучистые глаза чудесной иноземки.
- Я представляю, что вы запоете, если я предстану в своем реальном обличии, в котором я нахожусь у себя на родине, - сказала иноземка и внимательно посмотрела на нашего героя. Свет ее прекрасных миндалевидных глаз сменился с тепло янтарного на холодно изумрудный.
- И что это за обличие? - упавшим голосом прошептал несчастный Иван Иванович.
- Это вид, подобный виду вашей болотной лягушки средней полосы России. – невозмутимо ответила Милена Даровна
- Неужели у вас такая же острая… лицо, как у нашей озерной лягушки? – огорчился Иван Иванович до такой степени, что у него в глазах появились слезы и, выкатившись, задрожали на ресницах.
- Да, не переживайте вы так. Иван Иванович, у меня морда не острая, а тупая, - утешила его пришелица.
- Как тупая? – опешил Иван Иванович, непроизвольно открыв рот, из которого раздались нечленораздельные звуки.
- Показать?
- Нет, не надо, - решительно ответил Иван Иванович.
Он принял, как Иван Царевич из русской народной сказки, мужественное решение признать лягушку неземного происхождения «своей», но уже не царевной, а спутницей жизни. Ну, и пускай она холодная и красивая, как лягушка! Но вот, что она к тому же и тупая, правда, мордой, - это известие заставило его задуматься.
- Что, Иван Иванович, не можете принять верное решение, как быть с таким даром судьбы? Одному досталась дворянка, другому мещанка, а вам, бедному царевичу, кикимора из космоса, вроде вашей лягушки. И за что вам такое наказание!
- Не наговаривайте на себя, Милена Даровна! Вы вылитая… - недоговорил Иван Иванович, теряясь в сомнениях.
- Лягушка?
- Нет, что вы. Прекрасная девушка, - нерешительно сказал Иван Иванович, ища у нее поддержки.
- Неправильно. Вы, как человек, близкий науке, должны стремиться к истине. Я давно уже не девушка, а… бабушка. Мне больше тысячи лет, и я уже сбилась со счета, сколько у меня есть лягушат. Но, несмотря на мой внушительный возраст, я чувствую себя молодой и являюсь в том возрасте, в котором себя чувствую.
О чем это я? Да, о вашем фантасте. Знаете, Иван Иванович, это уже возраст. Замучил проклятый склероз. Вы говорили о романе Ефремова. Кстати, я была с ним знакома.
- Как? Знакома?
- Что вы на меня так смотрите, Иван Иванович? Или вы думаете, что я только ваши… мужские фантазии готова удовлетворять? Неужели я не говорила, что мне больше тысячи лет? Это все противный Альцгеймер. Он, терминатор моего несчастного мозга. Знаете, сколько у меня было за эти годы романтических… спутников? Не сосчитать. Да, они, как спутники, крутились вокруг меня, звезды фантастического счастья. Это я научила их фантазировать.
Да, кстати, напомните, о чем там фантазировал Ваш Ефремов?
Иван Иванович слушал Милену Даровну, как зачарованный. И потому не сразу нашелся, что сказать. «Вот ведьма, баба-яга», - подумал он про себя.
- Иван Иванович! Не ожидала этого от вас. Никакая я не ведьма и не яга. Да, я баба, но волшебница, точнее, муза вашего творчества неземного происхождения.
- Но позвольте, Милена Даровна, ведьма – она и есть волшебница. Во всяком случае, у нас так… принято считать. Вы уж простите меня за мою тугодумость, за то, что я вовремя не сообразил, что вы умеете читать чужие мысли.
- Так-то лучше. Впрочем, ты опять ошибаешься. Это мои мысли, а не твои. Ведь я идея, царица царства мыслей. Мысли – явления меня в твоей голове.
- В мом сознании?
- В твоем, в твоем. Какая разница: голова или сознание.
- Но, позвольте. Голова материального свойства, а сознание - идеального.
- Это все ваши философские штучки-дрючки, ментальные фаллоимитаторы которыми вы дрючите головы публики, набиваете их моими мыслями, семенами смысла.
- Какой конфуз. Признаюсь вам. Милена Даровна, никак не ожидал от вас такой порно… натуральности. Ваша интерпретация, я позволю себе заметить, меня бьет как молот по наковальне.
- И поделом. Знаете, Иван Иванович, я не позволю вам наговаривать на меня. Это у вас интертрепация. Я же не треплюсь, а говорю дело, откровенна с вами. Вы знаете, как женщине трудно признаться в том, сколько ей лет? То-то. Но я пошла на это, и все ради вас, так сказать.
- Простите меня, подлеца, Милена Даровна. Я больше так не буду… интерпретировать.
- Да, ладно, будет вам, милейший Иван Иванович, извиняться. Я уже все забыла. Но смотрите, предательства я не потерплю.
- Как можно, царица мысли.
- Хватит вам подлизываться. Лучше расскажите про того, кто был у вас до меня.
- Но у меня сейчас нет женщины.
- С чем вас и поздравляю. И как вы выходите из этого положения?
- Молча, Мне некогда – я думаю.
- Любовь мысли не помеха. Или вы думаете, занимаетесь любовью в мысли?
- Нет, наверное, вы не вились бы мне, если бы я мысленно занимался любовью. Размышление и есть для меня любовь. Мысль есть ее сладкий плод, как бы она ни была горька.
- Раз так, значит, когда вы думаете, вы занимаетесь со мной любовью?
- Да, идеальной любовью.
- И чем вы любите меня?
- Как это чем? Естественно, умом.
- Но почему я не чувствую того, что вы занимаетесь со мной любовью и я не получаю удовольствия от этого?
- Вам лучше знать, - сказал обиженный философ.
- То же мне обиделись. В чем причина? Об этом вы должны думать, несчастный мыслитель. Следовательно, у вас такой маленький ум, что я совсем не чувствую его.
- Так он же не материальный. Как вы можете почувствовать его? Или вы совсем все забыли от старости? Неужели идеи стареют? Ведь вы бессмертны!
- Еще огрызается! Если будете так со мной говорить, то я больше не буду являться вам, и вы полностью отупеете без моих мыслей. Мы, я бессмертна в том смысле, что уже не различаю, где пошлое, прошу прощения, прошлое, а где будущее. Для мня они все на одно лицо – настоящие.
- Вы себя помните?
- Кого-кого? Ах себя, ну, конечно. Я – Мемория, эта самая, как ее, ну, там… да, мне стыдно сказать.
- Почему? Вы не Мемория (что у вас на языке, то у меня на уме), а Милена Даровна.
- Вот-вот. Даром, а я что подумала? Натурой, Налом, Наловна. Да, я такая, отдаю себя всю даром таким, как вы. Вы же нисколько меня не цените.
- Оно и понятно. Как можно ценить то, что дается даром.
- И я о том же говорю. Издеваетесь вы над бедной, несчастной старушкой-идеей. Все вам подавай новое, молодое в теле. Взять ту же информацию, которой тебя соблазнял этот черт, Александр Сергеевич Пушкин.
-Так это тот самый Пушкин?
- Кто же еще. Только в нашем идеальном мире он превратился в счетного агента.
- Я никак не могу взять в толк, почему же мы застряли в этом веке «мертвого труда», где се уже давно прогнило, о чем предупреждал нас еще Шекспир.
- Нашел, кого вспомнить. Когда это было. В этом виноваты не они, а вы. Идиллия коммунистического будущего существует только в научно-фантастических романах. Кто бы отказался от Эры Встретившихся Рук и Нежных Объятий! Это я люблю, конечно, в идеальных, разумных размерах, чтобы не помяли прическу.
- Нельзя сварить яйцо, не разбив яйца.
- И я о том же. Где моя былая невинность? Была, да сплыла. Одно утешение – беспамятность.
- Неужели мы никогда не воплотим в действительность то, о чем мечтал Иван Ефремов.
- Иван Иванович, никогда не поверю тому, кто скажет, что вы уверовали в писание Ефремова.
- Конечно, нет. Но я прежде и сам думал о нечто подобном.
- Свежо предание, да верится с трудом. Давайте порассуждаем с вами о этом более подробно, - предложила Милена Даровна.
- Давайте, - согласился с ней мыслитель.
- Только при одном условии.
- Каком?
- Вы будете звать меня Идеей Наумовной.
- Что за блажь!
- Ну, тогда…
- Ладно, уговорили.
. – Тогда слушай и мотай на ус то, что я говорю. В романе Ефремова, который задумывался еще в сталинскую эпоху «льда», но был написан и опубликован уже в «оттепель» как переход к эпохе «огня». Его герои еще полностью не оттаяли от коммунистической твердой уверенности в завтрашнем дне. Но уже и в них появляются признаки будущего буржуазного разложения. Возьми того же героя, которого ты уже назвал. Это Дар Ветер. В каком состоянии его впервые встречает читатель романа? Он переживает состояние эмоционального выгорания на работе заведующего внешними станциями в космосе.
Но что было до «Эры Великого Кольца» (ЭВК), в которую земляне вошли в единое коммуникативное пространство с разумными существами Галактики и живет Дар Ветер? Была три эры: «Эра Разобщенного мира», «Эра Мирового Воссоединения» (ЭМВ) и «Эра Общего Труда» (ЭОТ). В первую эпоху и живет сам Ефремов. Он мечтает, что не далеко то время, когда человечество перейдет в следующую эру, в которую на смену расщеплению людей как социальных атомов, отчужденных друг от друга капиталом, придет эра их соединения, которое начнется с союза стран с разными языками, объединенных борьбой за новую энергию. Эта энергия объединения научит их находить друг с другом один язык.
Потом, когда люди объединятся в коммуну, начнется эра общего труда. И это верно: если капитал как мертвый труд разделяет людей, то объединяет их живой труд. Труд постепенно станет для человека уже не
