час Элеонора уехала, оставив неприятный осадок в душе.
— Я думал, что ты дождешься меня, — проговорил Карл и в его голосе зазвучали нотки ревности.
— Ты сам в этом виноват! — ответил Эдвард. — Ты не имел никакого права меня упрекать, ты, два раза бросивший своего первенца!
Карл с обожанием не сводил с него глаз.
— Я не упрекаю тебя... и я... все же вернулся... Я сделал очень непростой выбор для себя. Я пришел, чтобы никогда не покидать тебя и приношу в жертву свою душу...
Эдвард расчувствовался.
— Как мне хочется тебе верить, но я не хочу снова обмануться!
— Ты не обманешься!
Карл с нежностью, по отечески, обнял сына:
— Давай отпустим прошлое, уедем в другой город, купим дом и начнем новую жизнь.
Эдвард потерся щекой о его колючую щеку:
— Да, да, да! Обними, — снова сказал он.
Карл крепче сжал это бесценное сокровище в своих объятиях.
4
На следующий же день Эдвард и Карл покинули город, в котором Эдварда мучили угрызения совести из-за Элеоноры.
Они говорили с Карлом всю дорогу и не могли наговориться. Время от времени Эдвард осыпал его упреками, которые доходили до истерики, но Карл покорно терпел.
Эдвард упрекал его, как он мог поступать так со своим первенцем без зазрения совести! Потом буря улеглась, Эдвард обнял Карла, который ждал его объятий, как благословения небес.
Они, наконец, доехали до какого-то города, далекого от их прошлых страстей, и начали присматривать для себя дом. Пора уже где-то остановиться, привести в порядок свои мысли и чувства.
— Спой мне колыбельную, в детстве ты был так жесток со мной, я не видел твоей ласки, — говорил Эдвард.
— Если ты не отпустишь прошлое, ты отравишь себе и мне настоящее, — сказал Карл, гладя его по волосам и что-то напевая...
— Я хочу узнать тебя, какой ты на самом деле... — проговорил Эдвард.
Карл поцеловал его в губы.
— Твой блудный отец, который тебя любит... живет одним тобой... Один раз ты влюбишься в женщину, заведешь семью, забудешь...
— Нет! — закричал Эдвард. — Мне не нужна никакая семья! Ты — моя семья! Я докажу тебе свою любовь! Я снова начну петь! Я буду Лабертино для тебя! Мою душу переполняют такие нечеловеческие эмоции, которые могут меня просто разорвать! Я буду петь!
— Любимый мой сын, о Лабертино уже забыли, сейчас в моде другой певец, которого называют Пьеро. "Плачущий певец". Он — теперь Бог.
— Мне наплевать! — вскричал Эдвард. — Я начну писать арии, музыку! Я обучен нотам, у меня шикарное музыкальное образование!
Эдвард много раз поцеловал его в губы.
В доме стояло старое фортепиано. Эдвард, как безумный, заперся в комнате и никого к себе не впускал.
Он что-то наигрывал на этом фортепиано, записывая ноты в нотоносец. Аккуратно выводил в начале строки скрипичный ключ соль. Он отсчитывал удары, постукивая ногой, записывая половинные и четвертные ноты. Ставил над нотой знак ферматы, чтобы увеличить длительность звука вдвое. Он ставил около нот знаки диезов и бемолей. От этого зависело будет ли нота играть на полутон выше или ниже.
Ля—минор, ре—минор...
Эдвард обозначал буквами mf (меццо форте) — они будут звучать не слишком громко, потом форте — звук будет громкий, фортиссимо — очень громкий и тихо — пьяно. Как волна нахлынувших чувств, волна захлестнувшей душу музыки, подкрадывалась тихо, чтобы грянуть подобно грому, расколов напополам души зрителей, с упоением внимающим чарующим звукам.
Когда Карл услышал, как Эдвард поет за дверью, он прослезился. Он оставил в прошлом свои глупые амбиции и ему стало уже все равно, будет ли Эдвард петь или навсегда потеряет голос. Но это был его мальчик, его детище, такое красивое, страстное, талантливое!
Карла переполняли чувства, он хотел раствориться в нем, в этой музыке, в этом волшебном голосе!
— Я снова выйду на сцену! — с горящими глазами проговорил Эдвард. — Я заставлю всех о себе вспомнить! Я буду петь для тебя! Петь не из-под палки, а потому, что я так хочу!
Эдвард ловил его губы, оставляя на них поцелуи.
— Расскажи мне о своем брате, на кого ты меня променял? — внезапно спросил Эдвард, переполненный ревностью. — Где он, кто он, сколько ему лет, как его имя, какой он?
Карл смутился.
— Горький пьяница! Зовут его Исидор. Ему должно быть уже восемнадцать лет. Где он сейчас, я понятия не имею. Забудь его, ты — мой первенец, — обнял его Карл.
— Когда-то ты решил забыть и обо мне, — отстранился Эдвард.
5
Эдвард был на нервах, на повышенных, напряженных эмоциях. Внутри него все кипело. Слова Карла о том, что Лабертино уже все забыли, задели его за живое. Как отчаянно боролся он, чтобы Лабертино забыли, чтобы он исчез, испарился, будто и не пел никогда! С таким же рвением Эдвард сейчас хотел воскресить свое второе "Я", великого певца.
В поисках самого себя, он искал то, от чего упорно бежал. Пение, как и Карло, неотъемлемая часть его. Без этой части он будет неполноценен. Сколько стараний нужно было приложить, чтобы понять это! Эльза, Аврора, Элеонора, Карл — любили Эдварда без прикрас. Пусть теперь любят его полноценным, таким, каков он в действительности, человеком, который жить не может без пения и музыки.
Пусть Карл любит, пусть не покидает его никогда. Эдвард будет творить для него, а Лабертино петь. Пусть блудный отец благоговеет и восхищается "абсолютной бездарностью".
Услышав о том, что на сцене появился опасный противник и конкурент, Эдвард загорелся еще больше. Он докажет отцу свое абсолютное превосходство.
— Прекрати петь! — взмолился Карл. — Твоя музыка делает меня безумным!
Эдвард хохотал.
— Я хочу, чтобы ты стал безумным из-за моей музыки, чтобы ты любил меня еще сильнее, дышал мной каждую минуту... пусть восполнятся те годы, когда тебе на меня было наплевать!
— Эгоист! Какой же ты злопамятный эгоист! — шутя говорил Карло и целовал его бесконечно. Голос Эдварда будил в нем странную, необъятную страсть, покорял, ослеплял, делал своим рабом.
Эдвард гладил лицо Карла, освобождая лоб от завитков волос. Лоб, который испещрили морщины. Как молодо он выглядел для своих лет! В пятьдесят пять не больше сорока! Это странное, притягательное лицо... Эти ярко очерченные брови, прорисованный профиль носа, губы, Эдвард гладил морщины на его лбу, будто они должны были исчезнуть и разгладиться от его прикосновений. Какая подтянутая фигура для такого возраста! Карл даже больше походил на старшего брата Эдварда, чем на его отца.
Эдвард любил петь, сводя с ума Карла, вызывая в нем бешеную страсть.
— Если ты еще когда-нибудь меня бросишь, я найду тебя и убью, — спокойно сказал Эдвард.
Больше он не представлял своей жизни без Карла. Жизнь без Карла теперь равнялась самоубийству.
— Я бы не смог бросить тебя, даже, если бы захотел, — ответил Карл, потому что он больше не представлял своей жизни вне Эдварда, живя лишь восхищением и любовью к нему.
— Мы едем в Италию! — сказал Эдвард. — Посмотрим, как этого Пьеро забросают гнилыми помидорами, когда на сцену выйдет Лабертино!
Через какое-то время они прибыли в Неаполь. Прямо в дороге Эдвард разучивал новые арии, но уделял внимание и Карлу, своей любови и страсти. Он был окрылен, полон надежд на возвышенное, на полный самозабвенный восторг. Страсть и обожание Карла питали его, давали сил творить новое.
Они купили билеты в большой концертный зал, в котором должен был выступать Пьеро, с каждым днем приобретающий бешеную славу. Эдвард сгорал от нетерпения, сидя в первом ряду. Где же этот выскочка, новый неаполитанский бог? С голосом, покорившим всю Италию? Где же он, этот звонкоголосый красавец? Посмотрим, что он будет делать, когда на сцену выйдет воскресший Лабертино, как тогда этот наглец запоет!
Ожидание Эдварда не оправдались. вместо самоуверенного выскочки на сцене появился немного робкий худощавый парень, немного ниже его ростом. С очень красивым лицом. Неужели бывают на Земле столь красивые люди! Его точно кто-то нарисовал, а потом оживил!
Локоны белого парика мягко ласкали прекрасное лицо. Когда же Пьеро запел, по его лицу потекли слезы.
Эдвард, затаив дыхание, слушал. Какой неземной голос... Это будет очень сильный соперник... Пьеро брал даже очень высокие ноты. Легко, не напрягаясь.
— Ты слышишь это?!
Эдвард ударил по плечу Карла, но тот ничего не ответил. Не успел Пьеро закончить арию, как Эдвард выбежал на сцену.
— Вы кто? — с изумленным неудовольствием спросил Пьеро, но от этого его лицо стало казаться еще прекраснее.
— Лабертино, к вашему сведению, сеньор, не слышали о таком?
Пьеро насмешливо посмотрел на него, и с иронией в голосе сказал:
— О, конечно же... Я, наверное, последний из тех, кто еще помнит этого шута Лабертино, за которого пел дублер... До нас уже давно дошел слух, как он опозорился на концерте в Англии.
Зрители поддержали Пьеро смешками в адрес Лабертино.
— Какая наглость, сеньор! — вспыхнул Эдвард.
— Это вы чрезмерно наглы, пытаясь сорвать мой концерт, из-за того лишь, чтобы напомнить зрителям о своей бездарности! — высокомерно и иронично сказал Пьеро.
— Вон со сцены! — стали выкрикивать зрители. — Шут Лабертино!
Эдвард закрыл глаза. Он так упорно добивался презрения зрителей... Осталось пожинать плоды... И Карл видит его позор!
Эдвард запел. Свою очень печальную арию. Его голос вырвался из общего гула, зависнув где-то под куполом, окутывая собою зал. Он становился все громче, все протяжнее. Даже Пьеро, которому лучше всех был слышен голос Лабертино, изменил выражение лица, изумившись.
Голоса неудовлетворенных зрителей постепенно начали смолкать, давая дорогу Голосу, который, как настоящий эгоист, заставлял замолкнуть все другие шумы. Воцарилась абсолютная тишина. Никто больше не осмелился сказать "нет" Голосу, выкрикнуть гадости.
Когда Лабертино окончил петь, зал взорвался аплодисментами.
— Как видите, сеньор, — победоносно сказал Лабертино, — никакого дублера нет и не было никогда, поэтому не стоит потакать мерзким слухам. Быть может, дублер прячется за ширмой? Давайте его поищем! Или, быть может, вы боитесь, что я обнаружу там вашего собственного дублера?
— Из-за вашей неудачной карьеры певца вы срываете мне концерт! — возмущенно топнул ногой Пьеро.
— Пусть зрители сами решат, кого они хотят видеть на этой сцене! — сказал Лабертино, играя ва-банк.
Зрители зашумели.
— Пьеро! Пьеро! — закричали самые ярые почитатели юнца.
— Лабертино! — кричали старые поклонники Эдварда.
В толпе начался переполох. Мнения разделились.
— Вы сорвали мой концерт! — взбесился Пьеро и залепил Лабертино пощечину.
— Ах ты, мальчишка! — Лабертино ударил его кулаком в голову. Завязалась драка. Концерт действительно был сорван, а конферансье пытался разнять уже изорвавших одежду певцов и утихомирить разошедшихся в зале.
С Пьеро слетел парик и Лабертино запутался в его длинных рыжеватых волосах.
— Сеньоры, как вам не стыдно! — проговорил конферансье. — Вы посвятили себя такому высокому искусству и так низко пали!
Пьеро и Лабертино уняли пыл, каждый пытался как можно незаметнее покинуть сцену. Зрители продолжали шуметь.
— Карл! Карл!
