действительно восхитительно. Он победоносно посмотрел на Лабертино и губ его коснулась едва заметная ухмылка.
Эдвард вспомнил ту печальную арию, которую написал для Карла. Она была пропитана таким сильным чувством, такой тоской, такой страстью печали и грусти, что зрители не сдерживали слез.
Некоторые дамы плакали просто в салоне. С такой душой мог петь только человек, сам переживший эту внутреннюю муку.
Голос Лабертино был настолько сильным, что заставил даже врагов преклоняться пред ним помимо их воли. В доказательство тому Эдвард увидел их мины, на которых на мгновение отразилось невольное восхищение. Голос звучал все сильнее. Фортиссимо.
Какой контраст создал Пьеро, начав песню наоборот, легко, будто соловей, и понесся самыми высокими, до удивления, нотами!
Эдвард подумал, что, если бы они не были врагами, эти два голоса-антипода можно было бы объединить, исполняя дуэтом арию из какой-нибудь известной оперы.
Зрители были в восхищении от обоих певцов, никто не взял реванш.
— В большом концертном зале на будущей неделе концерт, — ядовито прошипел Пьеро. — Увидимся-таки.
Он был встречен Элеонорой, которая суетилась возле молодого певца, лишь украдкой бросив взгляд на Эдварда. Этот взгляд был полон потаенной грусти, сокрытой в недрах сердца печали.
Эдвард предположил, что, возможно, она еще любит его... Хотя, вряд ли уже...
Да, он придет в концертный зал на будущей неделе, чтобы поставить на место этого выскочку... с таким, сказать справедливости ради, прекрасным голосом! Почему Бог не нашлет на него ангину, или что-нибудь еще?! Но у Бога полно дел поважнее, чтобы заниматься подобной чепухой.
8
— Папа... папа... — говорил Эдвард, расстегивая ворот рубашки. — Я так устал... я соскучился за твоими поцелуями...
Карло играл на фортепиано. Как в то время, когда Эдварду было семь лет. Эту красивую, сложную сонату... Воспоминания толпою роились в голове, заполняя собою все.
— Ты будешь сегодня петь, гадкий мальчишка?!
Карл ударил его по лицу.
— У меня не получается по-другому... — утирал слезу маленький мальчик.
Эдвард рассвирепел, вспомнив о детстве. Ему захотелось ударить Карло, сделать ему больно за то, что он издевался над ним. Но вместо этого он рассмеялся:
— Ты никогда больше не сможешь бить меня по лицу! и знаешь почему? Потому, что я дам тебе сдачи!
Карл удивленно посмотрел на него.
Эдвард хотел чувствовать свое неоспоримое превосходство, свою идеальность, чтобы Карл жалел, что так несправедливо обошелся с сыном — абсолютным талантом. Пьеро мешал ему чувствовать себя этим абсолютным талантом, он был костью в горле.
— Как в салоне? — спросил Карл.
— Скоро мы сразимся в концертном зале... с этим мерзким ненавистным юнцом...
Пальцы Карла перестали бегать по клавишам фортепиано:
— Забудь о нем. Вас нельзя сравнивать, как нельзя сравнивать несравнимое!
— Он нравится тебе, я так и думал!
— О, прекрати... ревнивый сын... ревнивцы глупы...
— Слишком много чести ревновать тебя... я устал... сегодня я хочу спать один.
Карл знал, что Эдвард обиделся и настаивать не стал, хотя ужасно хотел его в эту ночь.
Долгожданный час настал. Как сегодня красив был Пьеро, каким надменным, презрительным взглядом смерил его! Эдвард еще не видел со стороны, насколько красивым был сам! Саркастическая усмешка исказила лицо Элеоноры. Она что-то сказала Джакомо. Осиный рой. Клубок змей. Мерзких, подлых, противных... Как противно было находиться среди них.
Пьеро вышел на сцену в белом парике. Как шли ему белокурые локоны! Он — рисунок, игрушка, живой человек не может быть настолько прекрасен! Как тошнило Эдварда от его красоты... Почему бы твоему голосу не сесть прямо сейчас!
Но Пьеро запел. Его голос взмахнул невидимыми крыльями, будто бабочка, взлетая под купол зала. Это была воздушная паутина слов и сердце замирало от каждой минорной ноты.
Эдвард запел после него. Он больше не был великим, единственным Лабертино. Он был Лабертино, пытающимся после непонятного отсутствия снискать былую славу. Поделом ему! Ведь он так упорно стремился к забвению. Перед ним стоял опасный противник, которому очень не хотелось проиграть. Но Голос не спал, он ждал своего часа и вот, он вырвался наружу. Зрители вздохнули от восхищения.
— В вашем пении фальшивые ноты! — воскликнул Пьеро, взбесившись, что зрителей заворожил Лабертино. — Вы уже отпели свое и не хотите уступать место молодым талантам!
Больше всего на свете Эдварда бесила клевета. Ни тени фальши не было в его пении! Руки потянулись к горлу Пьеро. Лабертино начал его душить. Их насилу растащили.
Пьеро держался за горло.
— Вы все видели! — кричал он со сцены. — Этот человек, видя, что время его славы прошло, от своего бессилия решил задушить меня прямо во время концерта!
— Да я сейчас убью этого кастрата! — вскричал Эдвард. — Только кастраты способны брать такие высокие, по—женскому, ноты! Этот кастрат специально провоцирует меня!
— Быть может, это вы кастрат? — с презрительной ухмылкой спросил Пьеро, продолжая держаться за горло. — Только кастраты спят с мужчинами, подобно женщинам, от собственного полового бессилия!
— Завтра извольте стреляться... В семь, возле развалин собора девы Марии. Не заставляйте меня из-за своей трусости идти на подлое убийство!
— О, с радостью! Пристрелить такое существо, как вы, доставит мне неописуемое удовольствие! — ответил Пьеро.
9
Эдвард поставил Карла в известность, что, возможно, они вместе в последний раз, ибо его могут застрелить на дуэли. На самом деле, это Эдвард собрался пристрелить мерзкого мальчишку за его непозволительные речи в свой адрес.
Карл всеми силами отговаривал Эдварда от дуэли, что было делом напрасным.
Эдвард решил окончательно свести счеты с дерзким юношей. Всю эту ночь он решил посвятить любимому отцу, на тот случай, если она станет для него последней. От случайностей не застрахован никто. Эдвард подарил ему самую бурную ночь, на которую только был способен.
Час настал. Пора Эдварду расправиться с заносчивым мальчишкой, который так рьяно пытается внести в его душу разлад. Здесь все решит лишь дуэль.
Пьеро прибыл вовремя. Надменно, с абсолютной уверенностью в своей победе, и начал заряжать пистолет.
— Прощайтесь со своей ничтожной жизнью, сеньор! — сказал Пьеро. — В которой вам ничего не осталось, кроме воспоминаний о былой славе!
Его дерзкая насмешка взбесила Эдварда до такой степени, что он готов был застрелить мальчишку прямо сейчас, но сдержал порыв.
— Это ТЕБЕ следует попрощаться с жизнью, выскочка, у которого еще молоко на губах не обсохло, с голосом кастрата!
— Стреляемся, немедленно! — Пьеро с ненавистью сузил глаза.
Послышался шум, выстрелы, раздался истерический женский крик, все было в пороховом дыму.
Эдвард почувствовал резкую боль в предплечье, рубашка обагрилась кровью. К нему с криками бросилась какая-то женщина. Это была Элеонора.
— Не умирай, слышишь, — шептала она, целуя его лицо, будто мать, хоронившая сына, — я люблю тебя, люблю...
— Оставьте меня, вы мне противны! — проговорил Эдвард.
Он снова услышал крики. Это кричал Карл. Они с Элеонорой были словно запоздавшие секунданты.
— Мои дети! — кричал Карл.
— Какие дети?! — в голове Эдварда зашумело.
— Вы — мои дети! Оба! — закричал Карл.
Эдвард подумал, что все это действо ему снится. Он даже приподнялся, заметив Пьеро, схватившегося за бок обеими руками, из которого хлестала кровь. Он силился, чтобы не заплакать от боли, а Элеонора уже суетилась возле него, подавая новый платок.
Затуманившимися от боли глазами Эдвард посмотрел на Карла:
— Повтори, что ты сейчас сказал!
— Ты и Пьеро — мои дети! — закричал Карло.
— Не лги, подлец! — сказал Эдвард, чувствуя, что с каждой минутой теряет силы.
Пьеро вглядывался в лицо Карла.
— Папа, неужели ты?! — цинично проговорил он, но боль исказила красивое лицо.
— Что это за нелепый фарс?! — спросил Эдвард.
— Это и есть твой первенец, такой же неудачник, как и ты?! — засмеялся Пьеро, но тут же скрючился от боли.
— Что за фарс, я вас спрашиваю?! — закричал Эдвард, чтобы заглушить собственную боль. — Ты говорил, что твоего сына зовут Исидор, что он горький пьяница и оставил тебя.
— Да, его зовут Исидор на самом деле, — обреченно проговорил Карл.
— Что?! Я — горький пьяница?! — вскричал Пьеро. — Я расскажу, почему я оставил "любимого" отца! Он бил меня, заставлял петь и едва не изнасиловал!
— Фу, вы все мне отвратительны! Мерзкие, скользкие твари! — Эдвард расплакался от собственной боли. Болела рана как на теле, так и в душе. Потом перед глазами все начало расплываться, а голоса становились все тише.
Сознание возвращалось к Эдварду отрывками. Постепенно.
Нагло смеющееся лицо Пьеро. Выстрел. Эпизод с Элеонорой. Карл. Признание Карла. Пьеро — его брат. Злые шутки у судьбы... Так нелепо сводить людей, да еще и родственников!
— Карл... — проговорил Эдвард.
— Я здесь, мой хороший, — кто-то сжал его руку и Эдвард увидел знакомое лицо, заросшее бородой, которое он целовал в каждую морщинку.
— Уйди, мне тошнит от тебя! — сказал Эдвард. — Мерзкий, похотливый брехун! Ты хотел изнасиловать собственного сына, ребенка! Пусть и такого отвратительного, как Пьеро!
— Эдвард, мы теперь не сможем друг без друга, — прошептал Карл.
— Это ТЫ не сможешь, а на тебя мне как раз плевать! Брехливый и подлый! Ты даже не рассказал мне правду о Пьеро! Ты не появлялся со мной на людях специально, чтобы он не узнал тебя и не разоблачил! Какой же ты подлый! Из-за тебя два брата стрелялись на дуэли!
— В том, что вы с Пьеро друг друга возненавидели, нет моей вины, — ответил Карл.
— Это ты сделал Пьеро таким обозленным, циничным зверьком. Своим извращенным деспотизмом и самодурством! И я стал бы точно таким же, как и он, если бы на моем пути не встретился добрый и мудрый старик, заменивший мне отца.
— Не нужно всю вину за паршивых овец перекладывать на меня, — ответил Карл, отпустив его руку.
— Похотливый мерзавец, ты хотел завести себе любовника, молодого мальчика, который услаждал бы твой слух красивым пением, пусть даже это будет твой родной сын!
— Думай, что хочешь, — ответил Карл. — Тебе бесполезно что-то доказывать. Ты сам воспылал греховной страстью ко мне в тот момент, как я вступил на стезю Господа, или ты не помнишь, что делал, что говорил мне в монастыре? А теперь хочешь агнцем невинным казаться, всю вину переложив на меня?
Да, я бил его, я заставлял его петь. Я бил тебя, я заставлял тебя петь. Я хотел видеть вас великими людьми, а не канцелярскими крысами. Да, один раз я домогался его... Я был неправ и вы можете во всех бедах винить меня, если вам от этого станет легче. Почему, когда я все осознал и раскаялся в своих грехах, ты не позволил мне остаться в монастыре, чтобы служить Господу?
— А кто просил тебя возвращаться, когда ты уже принял решение? В тебе победила твоя грешная похоть! И, чтобы ты не говорил, нет тебе оправдания!
— В таком случае, мне нет смысла ничего
