вдвоем нам нельзя и даже объяснила, почему:
-Ты так и остался волком-одиночкой.
Я смотрел на ее родное лицо и просил:
-Давай забудем раздоры.
Взаимные измены растерзали наш брак. Мой бизнес расцвел, деньги сыпались пачками, но не они кружили мне голову, а какое-то смутное желание вырваться из тисков спокойной жизни. Не сказать, что по натуре я легкомыслен или развратен, и ни одна из моих мимолетных подружек не понравилась мне так уж сильно. Лара по сравнению со многими из них была совершенством: ее тело отличалось мягкими женственными линиями и округлой соблазнительной грудью. Вдобавок, жена обладала спокойным нравом и великолепным здоровьем, которые в моих глазах врача выступали главными атрибутами духовной и физической красоты. В пору юности я поклонялся иным образам – с томными кругами вокруг глаз, но не мог не ценить достоинств Лары, хотя привычка сделала меня почти равнодушным к домашнему сексу. Мало того, по прошествии десяти лет счастливого супружества мне начало казаться, что я имею дело уже с другим человеком; уютная квартира предстала прилизанной; а улица, ведущая к дому, любимая работа, сослуживцы и приятели – чередой незнакомцев, кажимостей и заблуждений.
Лара не ужаснулась, а ответила на измену изменой. Непозволительно красивая, она не испытывала недостатка в поклонниках. Но известие о сопернике не разбудило моей ревности. После мучений юности я искал успокоения и неожиданно для себя нашел его, погрузившись в реальность, оказавшуюся достаточно комфортной средой, если не предъявлять к ней завышенных требований. Радоваться малому: уюту, теплу, удобным вещам, присутствию желанной женщины – я вполне оценил это к возрасту, когда встретил Ларису. Странно, как быстро она отдалась новой жизни и сделалась просто женой, перестав интересоваться шумными компаниями. Ей был больше по сердцу тихий домашний быт.
Я не возражал, хотя и удивлялся тому, что ее не тянуло продемонстрировать очередной эффектный наряд на людях или похвастать своим семейным благополучием. А ведь Лара по обыкновению очень следила за внешностью, лелеяла дом и славилась среди наших друзей как радушная и гостеприимная хозяйка. Это оказалось ее истинным призванием, несмотря на диплом историка. В ранней юности она бредила египетскими древностями и в бытность свою студенткой ездила на раскопки скифских курганов,– это все, что я знал из ее прошлых увлечений. Не помню, чтобы Лара посвящала много времени, к примеру, чтению, однако жена моя умела поддержать любую беседу.
Когда родился Максик, она всецело занялась его развитием и здоровьем. И ко мне не изменила отношения, по крайней мере, домой всякий раз ожидала меня с нетерпеньем. А я часто сказывался усталым и увиливал от проявлений пылкой любви, хотя никем из женщин кроме нее не интересовался. Как случилось, что я начал изменять? Женщины являлись некими обязательными составляющими бизнеса, которым мы занялись с Арсением, так что и адюльтер Ларисы представлялся мне чем-то из разряда естественных издержек существования, где я перестал быть врачом, а превратился в механизм по зарабатыванию денег, и где подобное считалось в порядке вещей.
-Тебе все равно!- кричала Лара; и действительно, я не находил произошедшее чем-то из ряда вон, вероятно потому, что спал с другими легко, без зазрения совести, будучи как и многие медики в меру циничным и считая секс лишь физиологической потребностью. Правда, никакой особой необходимости в нем я никогда не испытывал, а в тот период и подавно.
Проблемы у нас с Ларисой начались как-то вдруг,– десять лет семейной жизни протекли достаточно спокойно. Я горел работой и только последние два года, когда мы с Арсением основали свою фирму и весьма преуспели, пошел вразнос. Более всего мне врезалось в память то, что Лариса ни минуты не плакала, узнав о моей измене. Да и я не испытывал не только досады, но и других сколько-нибудь ощутимых эмоций, сознание лишь констатировало тот или иной факт.
-Думаешь, я себе никого не найду?!- крикнула тогда Лара и ушла спать в детскую. А на следующий день заявила, что завела любовника и больше не считает нужным сохранять мне верность. Я покорно согласился: мы с Арсением находились в глухом пике – сидели "на стакане" по поводу солидных прибылей.
Лара мстила яростно, отрываясь не меньше меня. Она вспомнила свои умения одеваться и развлекаться, что и претворяла в жизнь с парой своих приятельниц – жен нуворишей, к которым метнулась в отчаянии. Те тут же закружили ее в своем новоиспеченном "светском" обществе, а я считал себя обязанным оплачивать любые ее расходы и заглушал свою вину угаром новой жизни. Время мое стало делиться между нашими с Арсением сумасшедшими сделками и победными походами в злачные места. Правда, после такого насилия над организмом я с трудом мог вспомнить, что делал, где спал и с кем.
С Ларисой все шло у нас странно: невзирая на ее поклонника и моих случайных пассий, мы то и дело занимались с ней любовью. Однако она упрекала меня в эгоизме и том, что я никогда ее не любил, а мое ответное молчание принимала за согласие с данными словами, поэтому уходила, хлопнув дверью. Почему так происходило? Мы чувствовали с ней родство, но оба понимали, что неосознанные движения – итог чего-то, тлевшего долгие годы, вспыхнувшего теперь и догоравшего в костре.
После развода я неделю беспробудно пил, правда, в обществе Арсения и на Кипре, проводя время очень весело. Лара тоже не предавалась унынию, а уехала отдыхать с Максиком и со своим новым мужем, Федькой Самохиным, с которым мы приятельствовали много лет. Федька был добрый малый и на Лару поглядывал еще с института, чего я, твердолобый эгоист, даже не предполагал. Нам с Арсением он помог заключить выгоднейший контракт на поставки медоборудования в Россию, после чего мы очень "поднялись". Естественно, я собирался содержать сына, но Федька благородно денег не брал, так что я открыл счет в банке с доверенностью на Ларису. Квартиру она оставила мне,– оба мы считали постыдным обсуждать раздел имущества. Лара знала – реши она вернуться, я безропотно приму ее назад. Хотя Федька, охраняя свои на нее права, из кожи вон лез, создавая ей условия для комфортной жизни.
Второй раз Лара приезжала просто так – без поводов. Она привезла витамины, сварила превосходный кофе, и мы снова занимались любовью.
-Лара, возвращайся,- робко заикнулся я, потому что знал: ей хорошо со мной жилось, и считал своим долгом сказать это, но, слава богу, выбор она уже сделала:
-Гоша, я много думала и вот что поняла. Моя любовь никогда не имела никаких прав войти в мир твоих мечтаний. Признайся, тебе было удобно. Феде я нужна по-настоящему, а с тобой все повторится. Мне же требуется семья, и изменяла я тебе лишь в отместку. Мне это чуждо, я – домашнее растение, да и ребенку необходима спокойная атмосфера.
Я успокаивался тем, что у меня не отнимают сына, а уют и тепло для него как никто могла создать лишь Лариса. Она уехала, и я взгрустнул. Мне часто представлялись запахи нашей спальни и детской, звуки на кухне, но это отзывалось всплесками прошлое, ведь все давно изменилось, потому что существовала Неёле.
Жизнь нередко казалась мне театром абсурда, где я играл роль, чуждую истинной своей натуре,– добропорядочного, интеллигентного человечишки, загнавшего своих монстров в подполье. Я выстраивал свой жизненный спектакль упорно, методично – стараясь замкнуть дугу другого своего мира. Ведь понимаем мы что-то, лишь погружаясь в действие, пусть даже актерствуя, и только при условии, что все, нами узнаваемое, не раздроблено в пространстве и времени. Но тут и кроется западня: в процессе приобретения опыта часто теряешь путеводную нить мечты и попадаешь в застойный омут повседневности. Не к ней ли ты стремился, защищаясь от тоски, что властвовала над тобой, сжигая душу раскаленным пеплом?
В своей методичности я хотел считать всякое начавшееся действие должным иметь логичное завершение – какие-то весомые итоги; а целей-то никто не определял. Удивительно, однако именно стремление к покою и вынуждало меня жить в состоянии беспокойства, невнятности и немоготы. Я был не способен противиться потоку реальности и покорялся ей в страхе ненароком вернуть былые страдания, но прошлое никуда не пропадает, и порой, даже измучив нас воспоминаниями, со временем утешает, одаривая душу порабощающим покоем, так что требуется комета для изменения траектории устойчиво движущегося астероида…
***9
В разлуке с Даной меня посещало одно воспоминание – странный переулок, где до этого я никогда не бывал. В тот день дул холодный ветер, срывался дождь. Не они ли толкнули меня свернуть туда? К тому же навалились неприятности: отчет для учредителей не сходился,– мы превысили все оговоренные лимиты; по вине одного из редакторов в бульварную газетенку просочилась информация, способная при неверном истолковании навредить имиджу Журнала; и в довершение – Цитов разбил арендованную редакцией "мазду". Хотелось уйти в сторону, чтобы не наговорить кучу гадостей друзьям и знакомым и этим не дай бог не навредить своей репутации спокойного и уравновешенного человека, к которой я относился очень ревностно. "Форд" остался на платной стоянке перед банком,– вернись я за ним, кого-нибудь бы да встретил, так что решил забрать его утром.
Однако, пройдя между какими-то домами и оказавшись в некоем замкнутом пространстве, я ощутил смутное беспокойство. Казалось, стены, обрамлявшие по периметру то ли двор, то ли спортплощадку, пытались сомкнуться и заточить в своей ловушке попавшего сюда по неосмотрительности пешехода. У одного, явно заброшенного, торгового павильона, расположившегося вдоль запущенного газона, под выцветшим полотняным навесом сидели какие-то оборванцы, хотя при внимательном рассмотрении – не бомжи: лица их не выглядели спитыми, а лишь отрешенными, да и одежда… словно наряды лицедеев. Из-за плеча предводителя этой компании – здоровущего детины с тевтонским подбородком – на меня, нахохлившись от холода, стеклянно уставилась бледная девица с узкими губами. Наркоманы, подумал я неприязненно и поспешил пройти мимо, но вдруг увидел Дану, прикорнувшую на ящике из-под овощей. Несколько в стороне от странной неестественной группы, Дана сидела обособленно, сама по себе, закутавшись по самые глаза от ветра. Я остановился пораженный, обнаружив ее в таком месте.
-Что ты здесь делаешь?!
-Жду.
-Кого?
-Годо.
-Одна?
-Ты вот пришел.
Внимательно посмотрев на нее, я кивнул:
-Ладно, будем ждать вместе.
Взяв тут же валявшийся ящик, я сел рядом и поднял воротник. Взгляд Даны был отрешенно пустым: все подтверждало – она в отчаянии, раз дело дошло до Годо, до театра абсурда. Когда-то мы постоянно с ней играли в подобные игры, пытаясь подловить друг у друга проколы, хотя никто из нас так и не уступил. Вполне понятно, что и оборванцы, и ящики, и декорации странного переулка, и Город, таящийся за домами, но поющий свою песнь ровным гулом, являлись лишь частицами особого мира, куда Дана пришла спрятаться от самой себя. Ей ли не знать, что Годо никогда не приходит, и все-таки во взгляде ее
