рассуждает зрело. Нора не поверила бы раньше в существование такого счастья, ведь когда-то доказывала всем и вся, какой свободной может и должна быть женщина. Вырвавшись из своей семьи, с помощью Золотова она достигла финансовой независимости. Тогда личная свобода казалось ей целью. И только мать пугала Нору и говорила, что с подобным характером и наклонностями остаются одинокими:
-Ты не умеешь приспосабливаться.
На что Нора дерзко отвечала:
-И не собираюсь учиться!
Но когда тоска овладевала ею, бизнес, успехи и независимость теряли всякое значение и представлялись абсолютным злом. Настоящая жизнь проходила стороной. Многочисленные артистические тусовки, где Нора постоянно бывала, очень скоро стали наводить на нее скуку своей лицемерной искусственностью. Раньше Нора тянулась к матери и находила в ней понимание, сейчас же ту окружали пожилые подруги, которых дочь не слишком жаловала. Отец Норы занимал высокие посты, и мать по возможности помогала своим одиноким приятельницам, но все эти печально-безвольные создания страшно раздражали Нору. Ведь себя она азартно убеждала, что уж свою-то жизнь сделает, ни на кого не полагаясь и никому не покоряясь. Особенно она не понимала тех, кто ничего не предпринимал для изменения собственной судьбы. Нора была из бойцовской породы и считала, что в своем одиночестве каждый виновен только сам. На деле же страх сковывал ее душу, выливаясь в раздражение, когда перед мысленным ее взором проходила череда этих женщин и среди них Нора видела себя.
Нет, никогда нельзя сдаваться: реализуйся в творчестве, в общении с интересными людьми, в новой любви, наконец, ведь, потеряв одного мужчину, при желании всегда можно найти другого… или не всегда? Норе не хватало воздуха, но благосклонная судьба подарила ей Климова, и Нора с изумлением поняла, что впервые победила, отдавшись не силе, а слабости.
И все же она ценила людей активных и верила, что удача и везение сопутствуют тем, кто к ним стремится, не жалея сил и времени. Только теперь к орудиям победы она стала относить такие тонкие материи, как духовное преображение, поэтому и решила дать в один из номеров своего журнала удивительную историю одинокой соседки Никиты, поведанную ей Даной, поскольку пример этот подтверждал новые убеждения Норы…
***47
Все последнее время в нашем дворе было неспокойно по причине исчезновения Софьи Павловны. Дед наводил о ней справки, где только мог, и, разумеется, подключил к этому, прежде всего, мою жену, которую откровенно боготворил. Я очень подозревал, что поиски Софьи использовались им как предлог лишний раз привлечь к себе внимание своей любимицы. Он часами готовился к каждому разговору с Даной, листал энциклопедии, избранные книги и заучивал стихи, чтобы потом декламировать их с недюжинным талантом: его гортанный голос, ритмически взмывающий и опадающий до магического полушепота, производил незабываемое впечатление.
Между прочим, дед поменял свой гардероб и стал носить пиджаки-френчи. Они выгодно подчеркивали благородную прямоту его сухощавой фигуры. А кроме этого, в угоду Дане для престарелого франта, весьма озабоченного своим туалетом, я приглашал стилиста, которому вменялось не только следить за прической седовласого клиента, но также брить его и удалять ему кутикулы, поскольку дед имел чувствительную кожу возле ногтей, склонную к воспалению.
Дана была довольна – ее подопечный быстро приобрел аристократичный лоск в пику пижамным старичкам из соседнего дома. Но, конечно, совсем не поэтому она любила неспешные прогулки с таким безупречно галантным кавалером: ей нравились беседы с ним, а еще она неизменно отмечала удивительную силу его руки, когда он поддерживал ее под локоть.
Пройдя оздоровительный курс на термальных водах Венгрии, оплаченный моим отцом, дед и вовсе выглядел молодцом, но я уже планировал через благотворительный фонд отправить его на лето в Швейцарию. Однако только Дана могла уговорить старого романтика поехать туда,– а, следовательно, временно прекратить встречи с ней,– пообещав звонить и писать ему длинные письма.
А тут, в один из солнечных дней, после своего длительного отсутствия появилась Софья Павловна. Никто, включая деда, до этого не смог ничего выведать. Соседи собирались, обсуждали ситуацию и даже составили заявление в милицию. Приходил уполномоченный, долго выяснял подробности, записывал, но тем все и кончилось. А сегодня дед позвонил мне на работу с известием, что беглянка нашлась, и двор гудит как улей, ведь Софья Павловна обещала сообщить всем невероятную новость, для чего устраивает вечером обильное застолье. И это та, кто всегда вел тихую, незаметную жизнь!
Ей нравилось кормить по утрам голубей на площадке для сушки белья, поглядывать на окна и здороваться то с одним, то с другим, проходившим мимо жильцом. Щурясь на солнце, ее слезливые глазки с нежной грустью обращались в сторону молодых мамаш, фланирующих по дорожкам сквера с колясками. После похода в супермаркет Софья исправно заносила кефир старенькой Марфе Петровне, а потом терпеливо поджидала двух учительш на скамье возле подъезда, чтобы переброситься с ними парой слов и пригласить на чай. Когда-то она занималась фотографией, но ввиду поломки фотокамеры свое увлечение оставила, поэтому ничего интересного ни для кого собой не представляла.
В обеденный перерыв я приехал домой. Конечно, меня волновала вовсе не Софья, а высокое давление деда, для снижения которого я даже научился делать ему уколы. Но сегодня, выйдя из машины, я нос к носу встретил свою соседку по лоджии и остолбенел: не существовало больше слезливой, несчастной, одинокой Софи. Передо мной стояла со вкусом одетая и ухоженная по последнему слову науки о красоте дама неопределенного возраста, вполне еще, на мой взгляд, достойная внимания мужчин. Я поздоровался и приложился к ее ручке, отметив дорогой маникюр и тонкий запах духов.
-Вы обворожительны, Софья Павловна,- подлизнулся я к ней,- раскройте тайну такого преображения. И вообще, почему это вы, голубушка-красавица, так долго прятались от нас?
Она расплылась в улыбке, демонстрируя великолепное мастерство своего дантиста, а потом, манерно наклонив стильно причесанную головку, сказала:
-Спасибо за комплимент, от вас он вдвойне приятен. В моей судьбе произошли кардинальные перемены, и скоро я покину Москву: переезжаю во Францию – выхожу замуж. Жизнь удивительна и непредсказуема; я никогда и не мечтала о подобном, жила тихой мышью; да что говорить, вы прекрасно это знаете. Но чудеса случаются, нужно лишь поверить в себя. А сделали меня другой Интернет и старинная приятельница. Вы, кажется, интересовались ею однажды,- Софья Павловна порозовела и смущенно засмеялась.
-Это все перераспределение космической энергии…ну, понимаете, кому-то ее досталось много, а кому-то крохи. Так вот, если уметь…и главное – верить…существуют методы очищения и расширения сознания, позволяющие получить ее больше, нежели тебе отпущено слепым провидением. Только необходимо стремиться, не опускать рук, искать везде и всюду свою судьбу. Однако… требуется проводник – посредник в ее получении.
Я улыбался, стараясь не выглядеть откровенно снисходительным к дамскому бреду, а она взглянула ясными глазами, почему-то казавшимися мне раньше слезливо-жалостными:
-Мне повезло, такой человек нашелся. Спасибо, Никита, вы стали моим проводником.
-Я?!!- моему изумлению не было предела. Боже правый, вот оно – продолжение их плана!
-Да, вы. И теперь я счастлива. Стану писать вам из Франции, если позволите. Кстати, поздравляю, супруга ваша – восхитительное создание.
Я вспомнил разговор с Гостьей, и вновь нечто вроде тумана застелило мне глаза. С тех пор прошло не слишком много времени, но вот уже Дана – моя жена и единственное существо, ради которого я готов на все. Меня не отпускала настоятельная и неутолимая потребность вобрать ее в себя без остатка и раствориться в ней, тогда как в иных жизненных проявлениях чужое вторжение в свой мир я считал абсолютно неприемлемым. Но ее мысли, рассуждения и волнения поглощались моим сознанием как вожделенная пища. Мало того, представление о ней слилось с физическими ощущениями от ее тела, невзирая на мелкие отличия и "нестыковки" между любимым образом и живой Даной. Вполне естественные и неизбежные, они при обнаружении мной тотчас приобретали "разрешительные грамоты" и становились "законными". Какая-либо еще незнакомая родинка, странный розовый шрамчик под лопаткой, незамеченный раньше, или младенческий пушок на изгибе поясницы – все являлось драгоценным дополнением карты моей сокровенной страны.
Но наравне с возлюбленным телом, мне требовалось ощущать доверие Даны – и не просто, а с многочисленными степенями: всецело и до конца. Однако она открывалась слишком робко, останавливаясь в сомнениях и подчиняясь прежней привычке таиться от меня. Наше внутреннее всегда есть повод для стыдливости,– мы боимся отдаться другому, он может похитить нас, всматриваясь в наши глаза.
Я понимал страхи Даны, но именно ее доверие являлось оценочной шкалой действенности моей любви, и каждый следующий мучительный шажок к нему теснее смыкал два наших пространства, изгибая их в одном направлении. Мне удалось вытянуть из своей упрямицы даже детские фантазии, правда, взамен она потребовала ответной искренности. И, вынужденный преодолевать себя, я испытывал нечто подобное сдиранию кожи. Но только это давало мне сокровенное чувственное знание, позволявшее уничтожать страдания возлюбленного существа.
Впрочем, взамен, по настоянию Даны, мне приходилось подробно проговаривать ей свои ощущения и мысли, что всякий раз приводило ее в некоторое волнение.
-Неужели мне так важны эти признания? Ведь с момента нашей встречи я знала, что ты любишь меня, так почему лишь слова делают меня по настоящему счастливой?
Между тем попытки быть искренним открыли мне, что сам для себя я непознанный инопланетянин, а обычная речь почти бессильна в выражении чувств. Требовались новые средства для общения, иной язык, хотя понимание между нами во многом происходило без слов. Неразрывный чувственный контакт связывал меня с Даной, и все же до этого я был закрыт от нее. Но стоило удалить эту преграду, чтобы вновь и вновь испытывать восторг от образности мышления моей недотроги и ее умения ярко передавать свои ощущения. Мы соединялись через образы, и такое целостное совместное состояние было чем-то далеко выходящим за пределы любви физической, плотской и даже любви духовной.
-Я до сих пор не победила своего монстра, желающего обладать твоей душой; мне все время тебя мало. Но и растравленное самолюбие – вот чего я стыжусь, ведь по-прежнему боюсь узнать что-либо о твоих прежних женщинах и лишь усилием воли останавливаю эту бурю, ибо не имею права как-то ограничивать твою свободу. Только такой должна быть любовь, а на деле ревность все еще имеет надо мной порочную власть.
-Этот твой "порок" мне безмерно дорог; я горжусь тем, что он направлен на меня, и сам готов доказывать свою тебе принадлежность. Одно меня мучает – как долго
