Моя земля не Lebensraum. Книга 2. Драп или отступление?

повозочный первой телеги на стоявших у обочины бойцов. — Берегись, а то зашибу! 
— Я те зашибу, крыса в уздечке! Ты на войне хоть раз был? От тебя тыловой сбруей воняет, не порохом! — выскочил на дорогу и закричал Корнеев, — Куда гонишь, навозная куча? Раненых людей везёшь, не дрова! Куда прёшь?
— Куда надо, туда и пру. Мать  твою, богородицу, не спросил, — огрызнулся повозочный. 
— А в  морду?! И закрой хайло-то, не то шальная пуля залетит!
Мордастый повозочный, первый в очереди к санбатовской кухне, знал, что связываться с вышедшими из ада бойцами опасно для здоровья. Он притормозил лошадь, и повозка, провалившись в выбоину, остановилась. Повозочный вытер лоб рукавом, привалился к телеге. Из-под круглой каски с опаской глядели на фронтовиков маленькие бегающие глазки.
— Глякось, ентот лошадиный помёт каску на голове держить! Боиться, што фашистский мессер его бонбой по голове ушибёть! А винтовку в фуру под раненых спрятал, чтоб не затерялась по случаю! Он и винтовку, подлец, разучился таскать! Повесить его на той сосне, чтоб жир манеха на солнышке стаял!
— Кончай аврал. Чего расшумелись, как танки? — осадил Говорков своих. — Помогите раненым, дайте им воды из фляжек!
Из хвоста обоза подошёл фельдшер.
— Пока стой, — велел повозочному. — Пусть остальные подтянутся, и раненые отдохнут.
 
Боец с забинтованными кистями, сидевший на задке телеги, свесив ноги наружу, хриплым голосом попросил:
— Братцы, сверните цигарку, суньте в рот! Курить охота, терпежу нету! Руки мне порвало! Ох и жарко было! Раздолбали нас «на аминь»…
У пожилого красноармейца, сидевшего в подводе с перевязанной ногой, по небритым, забрызганным грязью щекам катились слёзы. Плакал он не окаменевшим лицом, а  переполненными горем глазами.
— Что, братка? Сильно болит? Терпи, браток! Радуйся, что жив! Нога не голова, ногу, на крайний прослучай, и укоротить можно.
— У меня там сына убило! Мальчонку маво! А жену бонбой в первый день ещё. Теперь я один!
Не сдерживаясь, красноармеец затрясся и застонал.
У Говоркова ком подкатил к горлу, кожу на лбу судорога стянула в гармошку.
Бойцы помогали раненым повернуться, сесть удобнее, давали пить из фляжек, мастерили самокрутки. Они понимали, что раненые пострадали за них. И что каждому здоровому уготовлены эти страдания: на войне им стоять до конца.
Километров через пять на лесной дороге увидели колонну сожжённых и раздавленных санитарных и грузовых машин. Два подбитых немецких танка с открытыми люками замерли наискосок у дороги.
Говорков остановился около небритого, грязного капитана с автоматом на шее.
— Начальник санитарной службы дивизии военврач третьего ранга Прудников, — представился капитан. — Закурить есть, браток?
Говорков вытащил кисет, протянул военврачу.
— А раненые где? Неужели всех немец положил?
— Не всех.
Военврач свернул цигарку, вернул кисет Говоркову. Вытащил из нагрудного кармана зажигалку, чиркнул пару раз, встряхнул, чтобы бензин пропитал фитиль, чиркнул ещё раз, закурил.
— Санитарный батальон немцы сначала разбомбили. Много раненых и медперсонала погибло. Все машины разбили. Потом на нас вышла немецкая разведгруппа при поддержке двух танков. Бой был страшный. Танки нас давили, а мы их гранатами… Отбились. Пока мы своих хоронили, нас догнала ещё колонна раненых. Шли самоходом, многие на костылях. Мимо проезжали машины с гражданскими. Мои перебинтованной и окровавленной толпой стояли на обочине, умоляли взять на грузовики. Ни одна машина не остановилась. Тогда раненые легли поперёк дороги. Автомобиль с гражданскими врезался в лежащих на дороге.
Военврач обречённо махнул рукой, глубоко затянулся.
— Треск костылей, хруст костей, кровавое месиво кричащих и стонущих людей… Запрыгнули на подножки, выволокли из кабины шофёра… Я стрелял в воздух, чтобы самосуда не было. Убежали шофёр и пассажиры из кузова. В общем, тяжёлых с машинами отправили. Здесь ходячие остались. Дойдём потихоньку.
— Недавно здесь телеги с ранеными проехали…
— Да, военфельдшер обещал вернуться, когда пристроит своих. По крайней мере, обещал доложить начальству о нас.
— Мы, здоровые, вымотались. Раненые и вовсе…
— Ничего, дойдём потихоньку. В Слониме госпиталь крупный был…
— Слоним у немцев.
— Слышал. Наверняка госпиталь эвакуировали. Может, догоним.
— Ну, удачи вам.
Говорков с искренним теплом пожал руку военврачу.

= 7 =

 
Катю определили в медсанбат. По идее, медсанбат должен располагаться в тылу, в десятках километров от переднего края.  Но, учитывая угрозу окружения, учитывая, что полк с непрерывными боями отступал на восток, и подчас не разобрать было, где тыл, а где передний край, медсанбат работал вплотную к линии соприкосновения с противником. 
Услышав, что Катя училась в мединституте, и, не спросив, на каком курсе, главная сестра, усталая женщина лет за сорок, махнула рукой в сторону большой брезентовой палатки:
— В операционной будешь работать.
— Я в операционных не работала, — попыталась отказаться Катя. — Я не умею… Я бы хотела…
— Все мы не работали и не умели, — решительным жестом остановила Катю главная. — Война, милочка. Тут надо всё уметь и работать там¸ где надо, а не там где хочешь. Иди вон к тому брезентовому дому, некогда мне.
Тяжело вздохнув, Катя пошла.
За «брезентовым домом» — огромной палаткой — тарахтел движок электрогенератора. Рядом с «домом» прямо под открытым небом стоял походный операционный стол, на котором лежал раненый в ногу боец без штанов, корчился от боли. Голый по пояс хирург в мокрой от пота медицинской шапочке и далеко не чистой марлевой маске пулевыми щипцами зондировал раневой канал.
Медсестра в застиранном, когда-то белом халате стояла у столика с инструментами. Молодая санитарка держала щипящего от боли раненого за руку, негромко, но убеждённо говорила ему что-то на ухо.
Вокруг стола и поодаль сидели и лежали на земле раненые с серыми от пыли и коричнево-красными от крови повязками, ждали очереди на помощь. Некоторые курили. Одни смотрели на манипуляции хирурга со страхом, другие с любопытством, третьи ничем не интересовались и были погружены в собственные мысли.
— Стисни покрепче зубы, герой, я ведь спасаю твою ногу, — уговаривал раненого хирург. — Думай о молодых санитарочках, которые по нескольку раз в день будут обмывать тебе раненую ногу и жизненно важные органы у того места, из которого она растёт...
Хирург вытащил пулевые щипцы из раны, подал сестре, сделал двумя пальцами режущее движение. Сестра поняла его, вложила в ладонь скальпель.
— До трёх считать умеешь? — спросил раненого хирург, вставляя в рану скальпель.
— А как же! Чай, грамотный! — немного обиделся боец.
— Считай! — скомандовал хирург и резким движением рассёк тупой раневой канал, сделав рану сквозной.
 
— Раз… Ой! Что же без заморозки-то, доктор! — застонал боец. — Живьём… Не собака ведь, человек я!
— Где ж на всех заморозку взять? Да и времени нету. Вас вон сколько…
— Меня к вам направили, — видя, что хирург закончил работу с раненым, произнесла Катя.
— К нам, это к кому? — спросил хирург.
— В операционную. Медсестрой.
— В палатку иди. Там у нас операционная: голова-грудь-живот-ампутации. А здесь перевязочная. Лёгкие ранения, кружка водки в качестве обезболивания, миска каши вместо переливания крови для восстановления сил.
Вход в палатку, через который с трудом проходили носилки, прикрывала серая от многочисленных стирок простыня.
В палатке на трёх столах шли операции. Над каждым столом, освещённым электрическими лампами, склонились хирурги. За задней стенкой палатки стучал движок электрогенератора. Около столов — операционные сёстры и санитарки. На ближнем к Кате столе хирурги колдовали над обнажённым и окровавленным бедром. На второй стол санитары только что переложили с носилок раненого, сняли повязки. Вместо ног — оборванные кровавые култышки.
Катя вдохнула тёплый влажный воздух, насыщенный запахом крови. Желудок противно сжался.
«Как в мясных рядах на крытом рынке», — подумалось ей.
Когда глаза привыкли к палаточному полумраку за пределами ярких пятен под лампами, освещающими операционные столы, Катя увидела замызганные кровью халаты хирургов, валявшиеся в тазах и рядом ампутированные конечности с торчащими из них отломками костей… На парусиновых стенах сидели мухи. Мухи гудели и над операционными столами — взмахами рук их время от времени отгоняли ассистенты хирургов и медсёстры.
Один из хирургов проговорил:
— Я чувствую себя ужасно глупо, собирая кости и сшивая тела, которые на передовой наши враги целенаправленно ломают и рвут в клочья. Какая-то нелогичность жизни!
— Война! — буркнул в ответ другой. — Не думай много, просто делай своё дело.
Хирург взял никелированную ножовку, похожую на слесарную, принялся пилить кость.
Услышав ширканье пилы по кости, Катя оцепенела и почувствовала слабость в ногах.
Пила ширкнула и осеклась, отпиленная нога с глухим стуком упала со стола.
 
В глазах у Кати потемнело. Она почувствовала тошноту и головокружение. Торопливо повернувшись, выскочила из палатки, замерла, схватившись руками за растяжку и глубоко задышала, словно вынырнула из воды.
— Вам плохо, сестричка? — услышала она фальшиво заботливый мужской голос. Чьи-то руки обняли её за плечи.
Катя подняла глаза и увидела того майора, который с генералом домогался её, когда она была в роте лейтенанта Говоркова. Курительная трубка, нелепо торчавшая у него изо рта, чуть не ткнула ей в лицо.
Катя повела плечами, пытаясь освободиться от неприятных рук. Руки держали её крепко.
— Отпустите, товарищ майор! — попросила Катя и попыталась шагнуть в сторону.
— Отпущу, а ты упадёшь, — улыбнулся майор, и вовсе не заботливо помял плечи Кати.
— Не упаду, — рассердилась Катя и резким движением вырвалась из похотливых рук.
— Ты здесь служишь, что-ли? — спросил майор. Его сощуренные в неприятной улыбке глаза вовсе не улыбались и словно ощупывали Катю.
— Буду служить. Направлена сюда, — сердито ответила Катя и постаралась принять независимую позу.
— Слушай… — задумался майор, не переставая улыбаться. — Нам на батальонный медпункт фельдшер нужен. Здесь ты, похоже, не сможешь работать. Как тебя зовут, я запамятовал?
— Голикова. Екатерина Голикова.
— Екатерина… Которая выходила на берег, — пошутил майор.
Кате не понравилось, что майор пошутил шуткой лейтенанта Говоркова, назвав её не ласково, как Говорков, а сухо: Екатерина. Но с тем, что в батальонном медпункте ей работать привычнее, согласилась. Да и ближе к передовой.
— Кто же меня отсюда отпустит и туда направит? — засомневалась она.
— Да уж к мнению зампотылу полка как-нибудь прислушаются, — с хвастливой усмешкой пообещал майор. — В крайнем случае, на бутылку коньяка тебя выменяю.
— Моя цена — бутылка коньяка? — саркастически спросила Катя.
— Не больше, — задумчиво подтвердил майор. — Так что, не журысь, девонька, как говорит один мой знакомый…
И пообещал после секундного раздумья:
— Беру над тобой шефство.
Подмигнув, майор ушёл.
Кате было неприятно, что майор оценил её бутылкой коньяка. И подмигивание его было неприятным.
«Я вещь, что-ли? — мысленно возмущалась