Моя земля не Lebensraum. Книга 2. Драп или отступление?

самоклизмирование без хлеба! — ворчал Корнеев, доставая из-за голенища ложку, завернутую в тряпицу. — Хоть бы по ломтику чёрного хлеба, Хватов, принёс, хоть бы по кусочку ржаного сухаря… В животе так бурчит, что немцы со страху минами кидаются.
Когда от голода кишка на кишку круче особиста протокол пишет, хочется курить. А махорку старшина тоже не принёс.
Выхлебав солёную жижу, бойцы запили её водой без ничего — старшина догадался, что завтра весь день вряд ли удастся попасть в роту, организовал штабных, чтобы приволокли две канистры.
Ночью немец не стрелял. Кузнечики стрекотали. Пахло немецкой взрывчаткой, смердило мертветчиной.
Заполночь стало холодать. Воздух насытился влагой, из низины пополз туман, разглядеть что-либо стало невозможным на расстоянии десяти шагов.
Немцы, вероятно, тоже опасались темноты, пуляли осветительными ракетами. Как говорили бойцы, включили ракетное освещение. И на том спасибо.
Говорков ещё раз обошёл расположение роты. Пулемёты первого взвода уже заправили водой. Темнова и старлея во взводе не было.
— Младший лейтенант Темнов сказал, что вы в курсе, — доложил замкомвзвода.
— Да, старший лейтенант пошёл какие-то бумажные дела в штабе утрясти, — соврал Говорков, чтобы из «секретной» отлучки бойцы не раздули ненужных слухов.
Приказав ординарцу дежурить, Говорков лёг на дно окопа, укрылся шинелью и мгновенно уснул.
Ночью на месте воронки бойцы построили глубокую землянку. Укрыли брёвнами, принесёнными из развороченной немецкой траншеи, поверх насыпали земли и замаскировали ржаной соломой. В землянке можно было отдыхать свободной от дежурства смене.

***
   
Пришло тихое и безоблачное утро. Проснулись немцы, пустили в сторону русских одиночный снаряд. Взрыв колыхнул вату тумана, приглушённым эхом прокатил по окрестностям.
Потом немцы, вероятно, долго завтракали, перекуривали и, наконец, пустили ещё три снаряда.
И началась их работа.
Снаряды остервенело завывали и рвались около бывшей немецкой траншеи. Ближайшие взрывы рыли землю метров за десять от окопов роты Говоркова. Земля дрожала и колотилась, как в лихорадке, ходила под ногами ходуном. Беспрестанные, хлёсткие до боли удары выбивали мозги, держали тело в постоянном напряжении. 
Снаряд долбанул так близко, что у щели, где сидел Говорков, сползла стена. Немец перенес огонь почти к самой кромке поля.
Говорков сел повыше, подняв голову до уровня бруствера, чтобы не задохнуться, если  завалит землёй.
Бесконечный вой снарядов, взрывы и всполохи огня, удары земли. Било так, что внутри тела всё будто обрывалось и  смешивалось в кашу. Нескончаемые взрывные волны подолгу, до удушения, не давали грудной клетке выдохнуть воздух.  Веер осколков напрочь косил всё, что хоть немного возвышалось над землёй.
Говорков матерился, просил отца-покойника помочь ему, умолял мать пожалеть его… И, наконец, сползши на колени и воздав руки кверху, взмолился громко и истово, со слезами, откуда только слова взялись:
— Земля, матушка ты наша родимая! Ближе и дороже тебя ничегошеньки на свете нет. В страхе прижимаемся мы к тебе, просим о помощи — укрываешь ты нас и защищаешь от пуль, бомб и снарядов. Пока мы прячемся в тебе — живы, а поднимемся — косит нас безжалостно дождь из свинца и железных осколков. В тебе спасения мы ищем в часы невзгод. Нет для русского человека друга более верного, чем родная земля, потому бьёмся мы с врагом люто, защищая тебя от порабощения, поим тебя кровью, своей и чужой… Мать-земля! Спаси и сохрани… Или прими, прекрати мучения…
Это был самый кошмарный из всех пережитых Говорковым обстрелов.
Ощутив, что смерть неминуема, он достал из кармана и порвал на мелкие клочки донесение, которое написал в полк. Пусть ничего не попадёт к немцам. Достал документы, чтобы уничтожить их, приподнялся над бруствером, чтобы в последний раз глянуть на хлебное поле, на белый свет, и увидел пулеметчика Корнеева, который вопросительно смотрел на него.
Говорков кивнул Корнееву, спрашивая: «Что?». Корнеев махнул рукой: «Всё нормально!».
Увидев бойца, спокойно пережидающего артобстрел, Говорков и сам вдруг успокоился. Обручи спазмов отпустили, грудная клетка получила возможность дышать, а мозги заработали в практическом направлении.
 
«Если немцы бросят на нас пехоту, четырёх «Максимов» достаточно, чтобы положить сотню или две фрицев, — подумал Говорков, возвращаясь в реальность. — А если пойдут танки?».
Под ложечкой у Говоркова неприятно засосало. Ни гранат, ни противотанковых ружей в роте нет.
Говоркову довелось увидеть, как танки утюжат пехоту. Он посмотрел на стенку обвалившегося окопа и представил, как над ним елозит громыхающее железом чудище. Но сначала они расползутся по низине у противоположного края поля в линию, а может, построятся клином, подготовятся к атаке. И пойдут… За танками побегут цепи автоматчиков. Его бойцы, увидев танки, сбегут с высоты. Что зазря умирать, если ни гранат, ни бутылок с зажигательной смесью нет?
Говорков выглянул за бруствер, окинул взглядом поле ржи и снова нырнул в окоп. Над землей визжали осколки.
Что делать, если пойдут танки? Кричать «Ни шагу назад!» бессмысленно.
Говорков вновь выглянул из окопа. В соседнем окопе над бруствером каска Корнеева. Не шевелится и голова как-то на бок. He убило ли?
Присыпанная землей каска пулемётчика шевельнулась, Корнеев повернулся в сторону Говоркова. Спокойное лицо. Боец улыбнулся, успокаивающе шевельнул рукой и снова припал к брустверу.
Говорков посмотрел вперёд. Спелая рожь, высушенная августовским солнцем, ходила волнами при каждом взрыве.
Если танки зайдут на поле, можно поджечь поле трассирующими пулями — бензиновые двигатели немецких танков открытый огонь не любят.
Обстрел внезапно прекратился. Резкая тишина отозвалась болью в ушах. Огромное облако пыли и дыма, накрывшее территорию полумраком, медленно оседало.
Бойцы зашевелились, заматерились, откашливая из лёгких дым и грязь.
— Ну и крыл немчура! Я уж умереть взмолился, да смерть не шла.
— Накаркаешь…
— Семён, а чё эт у тебя штаны мокрые? Никак обмочился со страху?
— Сам ты обмочился… Осколком фляжку пробило…
— Дык, фляжка у всех на заду!
— А у меня на переду.
— Хозяйство не пробило?
— Спасибо тебе в шапочку за антирес-заботу.  За своим следи!
— Ты куда, Федя?
— Да… Подштанники надо снять. Пропали теперича подштанники…
— А чё с ними?
— Да чё… Медвежья болесть у меня под обстрелом, чё скрывать. Теперь не отстираешь. На выброс подштанники…
— То-то я чую, пареной репой с твоей стороны несёт… Бывает… Чижёлый обстрел нынче случился…
Немцы, вероятно, в бинокли увидели, что в траншеях нет шевеления, решили, что русских можно брать голыми руками.
   
Сотни полторы немецких солдат направились к ржаному полю. Шли в расстегнутых мундирах, с закатанными рукавами. Шли уверенно, ровной цепью, соблюдая уставные интервалы. В широкие голенища засунуты запасные рожки для автоматов, за ремнями и в сумках, наподобие перемётных, перекинутых через шею, гранаты-колотушки.
Офицер гавкнул команду, солдаты перебежками достигли ржаного поля, залегли.
До пулемётов Говоркова им оставалась пара сотен шагов. Бойцы Говоркова замерли, ожидая атаки. Среди волнистого жёлтого поля маячили немецкие зеленоватые каски. Немцы приподнимались, напряжённо вглядывались поверх ржи.
Говорков в два прыжка перебрался в окоп Корнеева, потеснил бойца, стал за пулемёт. Взял прицел так, чтоб пули шли на уровне животов бегущих. Заряжающий держал ленту наготове.
— Ну, что, товарищ лейтенант, организуем фашистам похоронки в фатерляндию? Поможем госпоже Смерти урожай собрать с нашего поля? — зло спросил Корнеев.
— Поможем старушке держать косу против немчур, и на совесть выполним нелёгкую совместную работу, — проворчал Говорков, вглядываясь в колышущуюся рожь.
— Спорю на всех вшей, которых я кормлю, что немчуры сильно удивятся, увидев вблизи наши пулемёты.
Гавкнул немецкий командир, немцы встали и пошли в рост. Подошли настолько близко, что Говорков увидел удивлённые глаза солдата, вышедшего прямо на его пулемёт.
Говорков нажал на гашетку. Пулемет задрожал, изрыгая смерть. Немец вскинул руки, выстрелы в упор откинули его назад.
Справа ударил второй пулемет. Через мгновение заговорил третий. Четвертый после короткой очереди заглох.
«Попала земля или перекосился патрон, — подумал Говорков. — Исправимо».
Корнеев смотрел вперёд и подавал советы.
— Ниже ноль-ноль-два, лейтенант! Немцы пригнулись!
 
Пули неслись над землей, выкашивали рожь.
— А не ходи в немецких сапогах по русскому полю — мы тут рожь сеяли! — зло приговаривал Говорков, давая остыть пулемёту.
Пулемёты били короткими очередями, осмысленно. Так эффективно стреляют бойцы, которые не боятся противника и знают, как его остановить.
«Черта с два они возьмут нас! Лишь бы не заело пулемёт!» — думал Говорков, коротко нажимая на гашетку. Причин замолчать у пулемёта двадцать шесть штатных и множество непредвиденных. Малейший перебой в стрельбе — и немцы сомнут.
Убитые падали настолько близко, что слышался металлический треск, когда пули ударяли по каскам.
«Наступающих надо положить, обязательно положить, — думал Говорков. — А когда они уткнутся головами в землю, неторопливо добивать».
После двухдневного массированного артобстрела фашисты приняли могильную тишину за могильный покой? Ну, получайте... Мы тоже злые!
— Feuer! (прим.: Огонь!) — приказывали немецкие командиры.
— Donnerwetter! Gottverdammt! Verflucht! (прим.: Чёрт! Проклятье!) — кричали солдаты.
Атака захлебнулась, немцы залегли.
Говорков довернул уровень прицела и пустил очередь по самой земле. Пули стригли траву, лязгали по каскам, рвали живую плоть. В стороны летели кровавые ошмётки и обрывки одежды, оторванные кисти рук. Очереди подкидывали и переворачивали тела.
От кожуха пошёл горячий пар — закипела вода. Пулемёт замолчал, кончилась лента.
— Ленту! — крикнул Говорков.
Заряжающий открыл затворную крышку, протащил конец ленты в приемник, ударом кулака прихлопнул крышку:
— Готово!
Говорков показал на пар, выходящий из кожуха.
Корнеев долил воды в кожух, вытащил из мешка портянку, намочил водой из фляжки, положил на кожух.
Говорков оглядел лежащих в поле немцев, перевел бинокль на свои пулеметы. У четвертого пулемета ковырялись бойцы, суетливо передергивали затвор.
— Корнеев, сбегай к старшему лейтенанту!
Пригибаясь, Корнеев бросился к четвёртому пулемётному гнезду. Скоро вернулся.
— Земля в коробку с лентой попала, вот и клинило патроны. Мозгов нет — в сельпе не купишь (прим.: сельпо — магазин сельского потребительского общества). Артиллерист, что с него взять!
Первые, самые напряжённые минуты боя прошли, в теле появлялась неприятная дрожь. Или озноб. У Говоркова всегда так. После напряжения — озноб.
Перед боем избежать страха невозможно — срабатывает животный рефлекс на опасность. От страха даже в животе бурчит. На передовой нет людей, видевших, как гибнет множество людей в бою, и которые после этого не боятся идти в атаку. Но страх у людей проявляется по-разному. Одни трясутся, другие теряют разум, третьи становятся злыми. Но стоит начаться бою — и