генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер отдал приказ снабдить бордели трофейным транспортом. Теперь наши танки полным ходом движутся в сторону Москвы, а за нами на полуторатонных русских грузовичках следуют бордели в точном соответствии со штатной численностью — по одной женщине на сто солдат или семьдесят пять унтер-офицеров. И к нам в город заехал такой фургончик с двадцатью девочками во главе с красавицей Герти. Кстати, она лично ублажает офицеров.
— Двадцать девочек на наш участок фронта — не маловато ли? — усмехнулся Майер.
— Маловато, конечно. Те сотрудницы, которые работают с рядовым составом, естественно, очень устают, — на лице майора отразилось искреннее сочувствие. — У них норма выработки двадцать клиентов в день. Это без учета сверхурочных и повышенных обязательств. Но они не жалуются, ведь девушки пошли на фронт добровольно. После отработки положенного срока на фронте они, как сотрудницы вспомогательной службы вермахта и СС, получат повышение по службе, определённые льготы и пенсию после увольнения.
— У пуфф-мамы (прим.: пуфф — жаргонный синоним борделя) тоже норма выработки? — усмехнувшись, спросил Майер.
— Ну что вы! Она работает только из любви к искусству и из уважения к офицерам. Но повышение по службе после командировки на Русский фронт получит. Причём, значительное.
— Приятель рассказывал, как он ходил в «бордель-хаус» во Франции, — поделился чужим опытом Целлер. — Там отвратительно воняло потом, дешёвыми духами, спермой и мочой. Запах не отбивал никакой парфюм.
— Нет-нет, у нас всё прилично. Обстановка спартанская, но контингент неплохой: рост — не ниже ста семидесяти сантиметров, бюст — «В» и больше, волосы — светлые, глаза — голубые или светло-серые, манеры — хорошие. Персонал — истинные немки, выросшие в германских землях, а не фольксдойче (прим.: этнические немцы, жившие за пределами Германии), как обычно на фронте. Да, на примере фольксдойче мы видим, сколь губительно для внешности, языка, манер и чувства долга пребывание под властью большевиков. Никакой старательности! Но наши немки очень прилежны. Все — национал-социалистки, отправились обслуживать солдат рейха из патриотических побуждений.
— Каковы условия посещения пуффа для личного состава? — перешёл к деловым вопросам Майер.
— Группу поощрённого личного состава привозите на автомобиле в штаб. Каждого осмотрит врач, чтобы исключить венерические заболевания. Ответственный унтер-офицер выпишет талончик на посещение публичного дома — корешок с отметкой об использовании подлежит возврату в канцелярию батальона — и презерватив.
— Использованный презерватив подлежит возврату? — сделав глупое выражение лица, поинтересовался Целлер.
— В инструкции об этом не сказано. Я запрошу начальство, — серьёзно ответил майор, но тут же улыбнулся. — Мой друг, убедительно прошу вас не шутить подобным образом с унтер-офицерами. Их мозги настолько забиты инструкциями, что потеряли способность думать. Не зная ответа на ваш вопрос, какой-нибудь фельдфебель пошлёт рапорт по инстанциям. Но никто не решится взять на себя ответственность за вынесение столь судьбоносного для вермахта решения. Рапорт дойдёт до верховного командования. Наверху начнутся дебаты, которые разрешатся проектом указа, который положат на стол фюреру. Наш целомудренный фюрер возмутится столь низкой прозой жизни и положит проект под сукно. А беда в том, что до решения вопроса отменят выдачу талончиков и закроют бордели! Не зря у нас говорят: административным путем пойдешь — в трясину попадешь.
Майор рассмеялся и хлопнул Целлера по плечу.
— Ну, и последнее, господа. Вам предстоит инспекторская проверка пуффа, — майор подмигнул. — Вы, герр гауптман, пообщаетесь с красавицей Герти, она расскажет вам, как функционирует её заведение. А вам герр лейтенант, поручается инспекция отделения, обслуживающего младший командный состав. Вот вам два талона вместо пропусков. У заведения стоят часовые, без талонов туда никого не впускают, — пояснил майор, заметив, что Майер хотел возразить. — Корешки возвращать не нужно. Ну и… Глубину исполнения задания вы определите сами.
Майор подмигнул Целлеру, предположив, что тот к заданию отнесётся более неформально, чем гауптман Майер.
— Да… И совсем последнее… В заведение большая очередь. Скажете часовому, что вы с инспекторской проверкой, сошлётесь на меня, вас пропустят. Несмотря на то, что время обслуживания рядового состава ограничено пятнадцатью минутами на человека, девочки с трудом справляются с наплывом желающих…
***
Бордель располагался в бывшей советской школе — одноэтажном здании с множеством окон. Слева от двери висела огромная вывеска-объявление: «Открыто с 10 до 21 часа. Солдаты должны покинуть дом в 21.00 час. Комендант».
Перед входом вытянулась многочисленная очередь из солдат и унтер-офицеров. Доступа в бордель клиенты ждали довольно спокойно.
Вход в заведение регулировался правилом «один вышел — один зашёл».
Из двери вышел солдат то ли с задумчивым, то ли с растерянным лицом. Он надел шапку, поправил её, удивлённо качнул головой и зашагал прочь.
«Вот так вот, — усмехнулся в душе Майер. — Случилось у парня приятное с женщиной. А пока шапку надевал — и вспомнить не смог, как оно случилось».
На смену ушедшему, оглянувшись с победным видом на очередь, в дверь вошёл следующий солдат.
— Инспекторская проверка от майора Краузе, — буркнул Майер, останавливаясь перед часовым, закрывающим вход в бордель широкой спиной.
Часовой щёлкнул каблуками, козырнул, но от двери не отошёл.
Майер вспомнил слова майора Краузе, что без талона их в бордель не пропустят, пошарил в кармане и протянул помятый талон часовому. Показал талон и Целлер.
Часовой ещё раз козырнул и освободил вход.
В коридоре Майера и Целлера встретил унтер-офицер в круглых очках на интеллигентном лице:
— Господа офицеры? — произнёс он и выжидающе уставился в пространство за спиной у Майера.
— Инспекторская проверка… От майора Краузе, — ещё более раздражённо, чем снаружи, назвал цель посещения Майер. — Мне к руководительнице заведения, герру лейтенанту в отделение по обслуживанию офицеров.
— Подождите, пожалуйста, в этой комнате, я доложу о вас фрау начальнице.
Унтер-офицер приоткрыл дверь комнаты напротив входа.
Офицеры вошли в комнату.
Стол у окна, два простеньких кресла, кожаный диван с потёртыми подлокотниками. Одна стена полностью забрана полками с книгами.
Майер подошёл к полкам. Его взгляд остановился на корешке с готическими буквами. Он достал книгу. Ба, да это Гейне на немецком языке! Судя по штампу на обложке, книга из школьной библиотеки. Вот тебе и бескультурье коммунистической России, как твердит геббельсовская пропаганда. Вряд ли в немецких школах найдётся хоть одна книжка произведений Пушкина, Толстого или Достоевского на русском языке.
Постучав, в комнату вошёл унтер-офицер.
— Фрау начальница ждёт вас в своём кабинете, герр гауптман, — обратился он к Майеру, — в конце коридора последняя дверь налево. А вас я попрошу следовать за мной, — наклонил он голову в сторону лейтенанта Целлера.
Майер прошёл до конца коридора, постучал в последнюю дверь налево, не дожидаясь разрешения, открыл дверь. Его воображение рисовало пуфф-маму, как размалёванную, жеманную девицу не юного возраста, склонную к полноте, которая недостойна, чтобы офицер вермахта ждал её разрешения.
Окна комнаты прикрывали плотные шторы, поэтому было довольно сумрачно. Начальница борделя сидела на кровати, читала газету.
— Входите, герр офицер, присаживайтесь, — не отрываясь от газеты, свободной рукой показала начальница на кресло напротив кровати.
Её голос показался Майеру очень знакомым.
Молодая женщина выглядела вовсе не вульгарно. Платье из тонкой ткани без декольте молодило её и не походило на одежду проститутки. Разве что было чуток коротковатым.
Майер вглядывался в профиль женщины… Неужели… Он боялся ошибиться…
— У вас инспекция с обслуживанием или вы ограничитесь проверкой бумаг? — спросила женщина очень просто и взглянула на Майера.
— Ты-ы? — поразился Майер.
— Ты-ы? — одновременно удивилась Грета.
От изумления Майер чуть всплеснул руками. Он не знал, продолжить ли инспекцию, как приказал начальник штаба, или, возмутившись, уйти.
— А ты постарел, — с искренним сочувствием произнесла Грета.
— Русский фронт — не французский курорт, — усмехнулся Майер. — Здесь тяжёлая война. Здесь всё против нас: население, природа, погода…
Майер почувствовал слабость в ногах и присел на подлокотник кресла. Подлая память выплеснула наружу воспоминания, которые он так старательно затаптывал. Майер чуть кашлянул, чтобы избавиться от спазма в горле.
— Ты тоже… повзрослела, — произнёс он подсевшим голосом. И вдруг спросил: — Сколько твоему ребёнку?
— Это ребёнок рейха, — отвернувшись, без каких-либо эмоций произнесла Грета. — Ему четвёртый месяц. Его вырастят и воспитают, как идеального арийца. Его ждёт великое будущее одного из высших руководителей тысячелетнего рейха.
Они сидели молча. Молчание тяготило обоих.
— Ты уже гауптман, — то ли с уважением, то ли с завистью произнесла Грета. — Хорошо служишь.
— Служат в штабах. Я воюю. На передовой.
— Служить в штабе и… воевать на передовой — большая разница для офицера?
Майер усмехнулся.
— Война — промежуток между жизнью и смертью. На передовой мы живём взаймы. На передовой ты видишь, как гибнет один, другой товарищ… И понимаешь, что следующим можешь стать ты. Тому, кто не был на передовой, не участвовал в рукопашных, никогда не понять, что такое война.
Майер отвернул лицо от Греты. Ему стало тоскливо.
— Война — ненасытное чудовище, питающееся телами и душами людей. Отрыгивающее их смердящие остатки, неуклюже топчущееся и превращающее в развалины города и деревни, огненным дыханием уничтожающее поля и леса…
— Прекрати, пожалуйста, — тихо попросила Грета.
Майер безвольно открыл рот, шевельнул рукой, вздохнул.
Молчала и Грета.
— Герти — твой псевдоним? — опять невпопад спросил Майер, чтобы прервать молчание.
— Ну почему, псевдоним. Одно из производных от имени Гертруда.
Ещё помолчали.
Майер беспокойно барабанил пальцами по коленке.
— Без талонов в моё заведение не пускают, — вздохнув, заговорила Грета, глядя на нервные движения пальцев Майера. — Значит, ты оплатил право на любовь… Я обязана предоставить тебе её...
— Странное время — война, — прервал Грету Майер. — Вместо настоящего кофе — эрзац-кофе, «негритянский пот» — отвратительное пойло. Вместо любви — эрзац-любовь… Война всё портит. На войне герои-мужчины превращаются в самцов, женщины становятся самками, школы превращаются в бордели… Кончится война, наступит мерзкое похмелье… Не пью эрзац-кофе. А тем более, не пользуюсь эрзац-любовью.
— Ты не дал мне договорить, Ганс… Я обязана обслужить тебя. Но не смогу. Можешь подать на меня рапорт. Я совершаю достаточно серьёзный проступок по службе.
— А в штабе сказали, что красавица Герти работает чисто из любви к искусству и из уважения к офицерам, — криво улыбнулся Майер.
— Штабные офицеры, в отличие от боевых, любят
