широкие ножи. И каждый вложил в ножны, или подвесил на кольцо у пояса то, чем полагал добыть себе победу.
Потом они долго кружили друг вокруг друга, крепко держа в руках топоры. Пока нетерпеливые выкрики зрителей, свист и улюлюканье, упрекающие их в трусости, не заставили их дейст-вовать более активно.
Начавшиеся выпады, уходы, отбивание ударов позволили обоим бойцам нанести друг другу множество не слишком опасных ран. Зрители не могли этого стерпеть. Сотни глоток сошлись в крике: убей!
Еще больше подбивали гладиаторы сами себя. Поскольку понимали, что выйти отсюда так просто им не дадут. Это сможет сделать наверняка только один. Они должны биться не на жизнь, а на смерть. И бой закипел.
Он длился уже более получаса. Лязгали цепи, сверкали то-поры и ножи. И тут одному из них удалось нанести решающий удар. Топор рассек бедро. Его противник упал на колени.
Воздух огласили восторженные крики. Удачливый боец быстро шагнул к нему и, не дав опомниться, со всей силой огрел упавшего рукояткой меча и ударил в грудь ногой. Его напарник упал на спину и не двигался.
Подойдя к нему, победитель поставил ногу на грудь повер-женного товарища по несчастью и бросил взгляд на трибуны. Почти все большие пальцы рук зрителей указывали вниз. Побе-дитель достал нож и, наклонившись, резким движением перерезал побежденному горло.
Песок арены залила хлынувшая кровь. Трибуны неистовст-вовали. Вопли продолжались все время, пока убитого уносили с арены. И «припудривали» песком лужицу пролитой крови, которая почти всосалась в почву.
Тут же объявили вторую пару. Это уже были люди, которые прошли огонь и воду. Меч одного против топора другого. Гла-диаторы под рев зрителей, мало чем отличающийся от звериного, кружились друг вокруг друга медленно, словно в танце, стремясь как можно сильнее искалечить соперника. Чтобы потом было легче справиться с ослабшим.
Крепкие мускулистые тела, одному из которых, как минимум скоро предстояло пойти на корм червям, были испещрены стары-ми шрамами и десятками новых порезов. Но оба были отличными воинами и достойными соперниками. Оба ждали помощи случая.
И он вскоре подоспел. Гладиатор с топором слишком сильно размахнулся. И открыл доступ к ребрам справа. Туда, поднырнув под его руку, и направил свой меч другой участник битвы.
Меч взрезал косые мышцы. Топор выпал из ослабевшей руки. Раненный упал на колени, постоял несколько мгновений и лег на спину. Он знал, что проиграл. И считал, что должен достойно умереть.
Победитель осмотрел амфитеатр. Он не нашел единодушия среди зрителей. Всего несколько человек опустили большие пальцы правой руки. Предлагая прикончить побежденного со-перника, такого же раба, как и он сам.
Почти столько же подняли его вверх, даруя поверженному жизнь. Остальные, подавляющее большинство, никак не выразили своего отношения к исходу схватки. Победитель кивнул своему недавнему сопернику и пошел прочь от места схватки.
Зрители, казалось, этого и не заметили. Они были слишком увлечены другим. На трибунах тоже свершались умопомрачи-тельные действа. Ашока не раз слышал о том, что происходило в Колизее, но увидел впервые.
На ступенях скамей шли разнузданные оргии. Соития было трудно отличить от насилия. На ступенях больше не было сво-бодных мест.
Почтенные матроны, при свете белого дня, ничуть не стес-нялись, под крики и стоны убивающих и умирающих хватали за руки первых подвернувшихся мужчин, чтобы отдаться им.
Те, в свою очередь, поспешно сдирали одежду с приглянув-шихся женщин, порой с помощью ножа. Валили их на скамью. И тут же два тела сливались, извиваясь под стоны умирающих и их собственные вскрики сладострастия.
Рядом с выступом, приглянувшимся Ашоке вначале, стонала от страсти женщина лет тридцати. Ее стон переходил в скре-жещущую угрозу казни тех, кто так плохо справляется с такой прекрасной возможностью удовлетворить свою госпожу.
Эта матрона прибыла сюда с несколькими рабами. И теперь требовала. Чтобы они брали, брали ее, брали до боли, брали во все места. Предназначенные и не предназначенные для этого. И поощряла их к этому выкриками грязных ругательств и обещаний неслыханных наказаний.
Впрочем, аристократы не брезговали и друг другом. Муж-чины отдавались мужчинам. Женщины, сложившись валетом, стремились утолить одна другую.
Кровь пьянила, смерть вселяла жажду жить. И мальчики, девочки, много детей, которых специально привели сюда, участ-вовало в этом разгуле.
Ашока медленно просеивал взглядом поля любовных битв. Вот в противоположном от себя конце амфитеатра он разглядел человека, похожего на того, кого он искал. Этот мужчина то ли пресытился сексом, то ли секс вообще его не слишком занимал.
Аристократ в белой тоге осторожно, чтобы не запачкаться и не наступить на чью-нибудь руку или ногу, медленно пробирался ко входу, где располагались каменные клетки со зверями.
Ашока опять потребовал многократного приближения его лица. И увидел его. Это, несомненно, был Гвалд Фареш. Хотя нынешнего заместителя руководителя Службы Безопасности в том веке несомненно величали несколько иначе.
Фареш протиснулся сквозь тела, визжащих и извивающихся от страсти людей. Что-то шепнул стражникам, стоявшим по бокам от входа. Незаметным движением передал им кошель, в котором, надо думать, было немало золотых монет. Потому как оба вооруженных солдата почти незаметно склонились перед ним в знак признания его воли.
Скрещенные копья раздвинулись, и Фареш вошел во второй круг веспасианова ада – проход между клетками пообедавших людьми зверей.
Он подошел к человеку, чья белая тога не вызывала сомне-ний в происхождении ее владельца. Тот стоял у клетки, в которой лежали остатки Лорины. Фареш положил руку ему на плечо. И прошептал что-то на ухо. Человек обернулся. Ашока едва успел потребовать приблизить лицо неизвестного. Это был Леонард.
Резким неуловимым движением Фареш ударил его по сонной артерии. Подхватил падающего и свернул голову вбок так, что хрустнули позвонки. Глаза Леонарда помутнели, а тело, вы-пущенное Фарешем, беззвучно сползло на землю, слегка поддер-живаемое убийцей.
Ашока отключил распечатку. Оставалось подвести неуте-шительные итоги. Итак, две тысячи лет назад человек, именующий себя нынче Гвалдом Фарешем, тоже существовал. Убийца, нарушивший главный запрет Творца и не имеющий права на новое рождение, и возврат, тем не менее, продолжал получать новые и новые жизни.
Во всем этом он уже не мог видеть ничего, кроме совершенно потрясающей закономерности, не оставляющей места никакой случайности. Ведь это происходило не однажды и на протяжении многих тысяч лет. И не исключено, что это стало нормой еще раньше. Кто же осмелился на эту мерзость?
Мысль, которую Ашока так настойчиво гнал от себя, на этот раз четко сформировалась и окрепла. Один элемент – всего-навсего элемент. Не больше. Два элемента – система. Хотя и не слишком стабильная. Три элемента – стойкая система, дейст-вующая на основе неких законов.
Перед ним была душа, которая стала бессмертной. Хотя не имела на это никакого права. Ашока со всей ясностью понимал, что без сущности высокого разряда творения тут дело не обош-лось. Она способна изменять программы, удаляя из них запреты Творца. Даже такой основополагающий, как невозможность для убийцы получить новую телесную матрицу!
Кто это могущественное существо, дерзнувшее бросить вы-зов Творцу? Как оно осуществляет это, вопреки Запрету? Все нити этих вопросов вели к одной-единственной сущности, которая, видимо, могла внести ясность в происходящее. И Ашока намере-вался получить от нее ответы на все вопросы.
Только просто так он ничего не добьется. Ну что ж, надо просить полномочия в Ноосфере, без которых эта сущность про-сто проигнорирует его, посмеявшись над его потугами. Он считал, что обязан сообщить о своих наблюдениях и выводах в самую высокую инстанцию, доступную ему. И недоступную для воздействия той сущности, вину которой во всем происходящем он подозревал.
Он должен получить полномочия, дающие ему право пере-говоров и решения, что делать с этой сущностью, если он докажет ее вину.
Дело зашло слишком далеко и приняло слишком серьезный оборот. И так, он обязан сделать срочный запрос. По существу дела. Получение ответа не займет много времени. Тем более, что о своих сомнениях он уже докладывал накануне.
СОЛИТОН 24 ЧАСТНЫЕ МНЕНИЯ
Право, в этом кафе совсем недурно. А ведь он умеет гово-рить, подумал я! Глядя Фарешу прямо в глаза. Он не отвел взгля-да. Но меня это не обманывало. При его повадках это было вполне естественно.
По-детски чистые невинные глаза – непременный атрибут негодяя или иуды, без которых не возможна ни одна пьеса. В эти глаза я уже смотрел во дворе замка перед тем, как их обладатель вонзил мне в сердце нож. Он, видимо, полагает, что нельзя загля-нуть в наглухо застегнутую душу?
Надо думать, что пистолет под левой подмышкой, практи-чески незаметный для других, но который невозможно скрыть от меня, он захватил на всякий случай. Ну, так, чтобы пострелять по пустым бутылкам, которые останутся после нашего застолья?
— Ты считаешь, что Творец предусмотрел и такое развитие событий, как наше содружество? — осторожно поинтересовался я.
— А почему бы и нет? — Улыбнулся Фареш, наполняя свой фужер коньяком. Трудно объяснить то, что не поддается объяс-нению. Он этой цели и не преследовал. Зато почти всегда можно вывернуться из положения, представив дело так, как выгодно тебе.
— Постарайся взглянуть на вещи без предубеждения. Су-ществуем я и ты. В одно и то же время. Значит, в этом есть какой-то смысл. Меня не покидает ощущение, что совсем не для того, чтобы один постоянно охотился на другого. Да и какой смысл прерывать жизнь, которая воспрянет вновь? А вот действуя заод-но, мы бы могли сделать для общества куда больше! Мы просто должны прийти – как это модно сейчас говорить – к консенсусу!
Я рассмеялся. Конечно, факт нашего одновременного суще-ствования, несомненно, весомый довод. Вопрос в том, на какое общество мы должны работать вместе, чтобы оно еще больше начало процветать? И что следует подразумевать под процвета-нием? И чьим, конкретно?
Consensus! Мне никогда не удавалось понять, как к полю-бовному согласию могут прийти убийца и ее жертва? Может, следует убедить жертву, что ей просто необходимо завершить жизнь? Поскольку ей это во благо? Без расспросов, в чем это бла-го состоит и для кого. Или же, может, жертва должна проник-нуться сознанием, что ее смерть доставит огромное удовольствие убийце?
Я не люблю самого этого слова «консенсус». Потому, что вижу в нем заведомый обман. Но многие на него ведутся. А у политиков оно вообще расхожий атрибут. И обычно даже не воз-никает вопрос: quid sit fundamentum principium, quod debet coniungere non coniuncta? В реальной жизни мне никогда не до-водилось видеть, чтобы подобный принцип работал.
Зато видел сплошь и рядом иное. Сладкие речи о консенсусе тогда и начинаются, когда никакой договор невозможен в прин-ципе. И не один консенсус еще не кончался хорошо для обоих сторон.
Я давно уже уяснил для себя, что призыв к консенсусу – по-следний довод лжеца, желающего отвлечь внимание от фокуса. Когда он будет вытаскивать
