измене часто сам, и брал грех на свою душу за пролитую кровь, в молитвах пред Богом каялся. Он ли кровопроливец против других государей! Испанский полководец и правитель Нидерландов герцог Альба при взятии городов Антверпена и Гарлеме уничтожил 28 тысяч человек. В Англии в первой половине нашего века повешено семьдесят тысяч человек за бродяжничество. Бродяжничество это создано искусственно. Богатые да сильные лорды сгоняли с земель мелких крестьян для создания латифундий. Много лишнего народа оказалось – на виселицы их! Германцы, подавив восстание крестьян, казнили сто тысяч человек. Император Максимилиан в послании ко мне ужасается пролитой кровью королем французским в ночь Святого Варфоломея: тридцать тысяч зарезанных парижан только за иную веру. И он отписал императору сострадая по невинно убиенным. На Руси всякая вера терпима и православная, и католическая, и мусульманская. Разве сравнима та кровь с нашею! Токмо для укрепления самодержавной власти отправляю заносчивых да строптивых на плаху, кого на кол сажаю для страху, кого орудьями давлю на смерть, кого собаками затравлю, кого огнем сожгу под горячую руку…Малые тысячи убиенных. Опричну изгнал вот – страх народный. Поминки по Малюте знатные справил в отвоеванном граде Ливонии. Все для укрепления единой власти государевой и Православной церкви. Городов уж не счесть сколько возвел на просторах русских, сколько земель отдано казакам и крестьянству под пашни! Весь юг пустынный заселяй человек работный. Однако люд, а больше бояре да князья, молвят, едва не рассыпалась власть наша от татарской и турецкой сабель. Да Божьим промыслом одолели врагов вековечных. Плачет собака-царь, стенает, поминок уж не требует, в Тавриде голод, в большой набег тронуться – сил нет. Укротил врагов южных. Молва иная по Москве ходит: Крым перво-наперво покорить надобно, на Черном море господствовать, потом за Ливонию браться. Откуда ветер? От молодинских победителей. По сей день народ молодинских героев славит, на устах первый – Михайло Воротынский. Его успешность уснуть не дает покойно. Войдешь в опочивальню государем самодержавным, а проснешься в оковах или изведенный тайными оговорами колдуна-чернокнижника.
И сей муж, слуга царский первый воевода по Казанскому взятию, думный боярин, в ближней воинской думе отменный, против басурманов стойкий, как не признать сего, замыслил извести нас. После пожога московского пытался упрекнуть, что не в те руки отдал главенство в береговом войске. Как в делах великих голова всему, так и в позоре бранном, в смерти великих тысяч жизней московских перед Богом и отечеством ответ держи – государь. Не только по заслугам дедов и отцов воеводство отдавать учит сей полководец, а по воинской смекалке, по нынешним ратным победам. Что же, прав оказался князь. Разгромил собаку-царя крымского. И тогда бы не дал сжечь столицу, будь у него в руках главенство в войске? Много дум спущено в тьму прошлого, невозвратного. Была рать немалая, огнестрельная, было упреждение. На сутки раньше прибежало войско с берега вперед собаки-царя. Могли бы изготовиться, вцепиться в татарина на подступах. Ан промахнулись. Не тот воевода, не тот приказ отдал. Цел остался только полк, водимый Воротынским, умело вставший для обороны впереди посада. Не достал его огонь. А если бы все так… Кусай теперь локоть!
Меня упрекают, что бежал тогда от царя, имея при себе лишь шесть тысяч войска опричного. Я не испугался врага многочисленного, а лишь устранился от измены бояр своих. Изменники казнены. Первым пал князь Михайло Темрюкович Черкесский, посланный мною догонять собаку-царя. И выступил уже с полком опричный князь, но сраженный вестью в измене отца, как оказалось не верной, посажен на кол. Мы же вынуждены говорить, что «ехал из полку в полк и погиб безвестно». Мне упреки, а воеводе Воротынскому теперь слава?
─ Государь, в чем вина моя? Я ли когда осуждал власть и волю твою?─ услышал Иоанн страдальческий голос закованного в цепи князя Воротынского, уже истерзанного палачом новым вместо Малюты и вздрогнул от слов изреченных.
─ Пусть укажет тебе тот, кто сведал про дела твои тайные.─ Глухо сказал Иоанн, поднес факел поближе к знаменитому Молодинскому победителю им же так названного. Лицо осветилось ярче, и царь увидел следы страдания на мужественном лице полководца, изрезанного морщинами да сабельным шрамом казанским.
В пыточную втолкнули рослого с черной бородой изводчика.
─ Глаголь что знаешь о князе?─ государь ближе поднес факел к страдальцу.
─ Дык, к ведьмам хаживал, к волховству принуждал, чтоб на тебя, государь, язва нашла.
Полководец встрепенулся, сделал порыв к клеветнику из последних сил, но цепь удержала его на бревне прикованного.
─Государь, не верь злодею, то мой бывший холоп Калина, уличенный в татьбе. Дед мой, и отец служили государям московским верой и правдой, и я также служу тебе, прибегаю к молитвам божьим в скорбях наших, его промыслом живу, не пристало мне на старости лет к ведьмам обращаться. Ты, государь, наделен божественной силой повелевать, Бог тебя защищает, почему же ты мнишь, что простой смертный способен на тебя покуситься и погубить? Только богоподобные государи могут это сделать. Одного такого я с войском разбил наголову. Он теперь не скоро соберет силы. Но есть другие не менее могущественные государи, их бойся, а не меня и твоих других подданных отечеству преданных. Употреби разум их и опыт на укрепление могущества своего! Смерть же от пыток или топора не умножит, не укрепит могущества твоего и Отчизны, а ущемит.
─Оставьте нас!─ Иоанн махнул рукой на клеветника. Палач вытолкал Калину, и сам вышел следом. Чадящие факелы, разведенный огонь в горне едко и удушливо наполняли пыточную. Слабая устроенная в стене вытяжка гари, не справлялась.
─ Хотел бы не верить, да не могу, уязвлен ум мой коварством. Любо мне знать, кого на трон возвести намеревался? Сам, поди, сесть помышлял!
─ Государь, я, как и ты – Рюрикович, но стар я для трона. У тебя наследники есть. Уж седьмой десяток лет пошел мне, хвор становлюсь, о каком троне мечтать! Ты мне в сыновья годишься, власть единодержца с юных лет твоих поддерживаю. Таков наказ от князей Воротынских, от отца моего был, и предки мои видели силу русской земли в одном кулаке, в одних руках. Единством власть сильна. Особливо в войске. Казань брали – все войска в твоих руках, славное дело вышло. Иные земли российскими стали от этой единой власти. Разве бы я разбил басурмана, распылив войско? Я так и молвил воеводам: волей данной мне государем все наказы мои, от государя идут, кто супротив наказа моего пойдет, буду считать изменой. Битва решилась единым Божьим промыслом и твердым словом. Твое слово твердое, бороться против него, против ветра плевать. Власть, кому хочешь, кости переломает. Я это понимаю чутко и глупцом слыть не хочу.
─ А славу свою раздуваешь, как костер на ветру,─ скорбно молвил Иоанн, и резко:─ с умыслом все с умыслом коварным! Микита Одоевский твой сотоварищ тоже старается, вдвоем против меня паутину плетете! И боярина Морозова туда же?
─ Не меня бойся, государь, а кормщиков и лекарей своих.
─ Почему ты так говоришь, что-то знаешь?
─ Если бы знал, уж давно бы сказал тебе. Но кто-то же подавал царице Анастасии питье и еду, и царице Марии – тоже. Через их смерти враги наши собирались лишить твоего душевного равновесия. И добились. Подозрителен ты стал. Степанида моя раньше времени умерла, а почему? Не болела вроде.
Иоанн со смятением души смотрит на князя.
─ Государь, ты меня упрекаешь в раздувании славы своей. Народ победителей славит, а народу рот не закроешь. Я свое слово молвил: предан вере нашей и земле русской, слово государя моего, равно слову Божьему. Тело мое умирает, но дух не истребим, никакими пытками и огнем из рук твоих не угасить его, в Господе нашем защиту свою зрю, а тебе кипеть в огне адовом за муки невинных тобою убиенных, о том тебе глаголил митрополит Афанасий. Впереди тебя ждут битвы грозные, но кто поведет войско, коль истребляешь ты мужей воинских? Будут у тебя удачи ратные, но больше поражения. Потому говорю тебе такие слова, что знаешь: не виновен слуга твой верный, прощай, государь, я умираю, искуплю вину свою перед Богом смертью. Но Богом прошу, оборони семью мою, сыновей! Ради детей наших, жен, мы – мужи крепкие, идем на врага не жалея живота своего. Помысли, государь, как аукнется на других убиение семей наших, как хрупка становится крепость воев при мысли о погибели семейной от опалы, от местничества. Снял ты меня с берега на супор с князем Голицыным – первый шаг к расправе со мной, второй шаг – холоп низкий Калина. Вот и лежу оклеветанный, обожженный. Нестерпима эта боль человеческая, но мысли мои там, на берегу, в обороне границ южных отодвинутых в Дикую степь. Сотни станиц надобно ставить, земли там плодородные, укрепится казак, обрастет хозяйством, семьей. Кто надежнее казака оборонится? Не пройдет в глубину земель наших ни татарин крымский, ни осман-басурманин. Прощай,─ из последних сил выдохнул слова князь, смежил в немощи вежды, его изожженное тело покидали последние силы.
Иоанн ужаснулся от слов, от мужества и силы князя-воеводы, советника верного ближнего, видел его немощь, знал и невиновность. Встал с чурки, крикнул:
─ Эй, кто там! Отправьте сего мужа в монастырь на Белозеро.
Ссутулившись, удалился от умирающего своего лучшего полководца, отстоявшего в великой битве единство государства Российского, которого народ славил и боготворил наравне с первым царем российским Иваном Грозным. Но притемнится слава победителя от умолчания нашего…
«Того же году положил государь опалу свою на бояр и воевод на князь Михайла Ивановича Воротынского, да на князь Микиту Романовича Адуевского, да на Михайла Яковлевича Морозова.
И тогда Воротынский и Адуевский з берегу взяты и казнены смертью. Да с ними же казнен Михайло Морозов»*.
И погребли победителя Молодинского в Кашине, после кончины его на пути в ссылку на Белозеро. Много позже прах его вместе с сыном Дмитрием перенесен в Кириллов монастырь, как и завещал князь в своей духовной.
Ремесло мастера звонче любой монеты, также и луч солнца ярче любого костра. Мудрость старца заключается в опыте его жизни, а также и его сподвижников, но смерть подобно пропасти, обрывает тропу мудрости, и только память есть продолжение накопленного исторического богатства. Если у поколений нет памяти, то ошибки отцов с болью повторяют их сыновья.
Пусть же сердце наше станет многоокое, чтобы видеть, где добро, где зло. Пусть же ум наш не оскудеет хлебными, живительными мыслями, а душа наша не сожмется от страха, но от любви расширится, как Вселенная.
Как озеро пополняется водой рек бегущих, так пусть не скудеет любовь наша к Всевышнему, а его ─ к чадам своим новоявленным. Пусть разойдутся они по Земле, как звезды Вселенной, со светом добра и любви к себе подобному. И возродятся те, кто душою мягок, кто сердцем щедр, с врагами крут и решителен и воскреснут на возрожденной православной Земле, и вознесут славу Всевышнему Разуму и
